ошку  -
война,  Гулько,  руины,  Петрович...  Игрушечный  "Макаров"   в   кармане.
Ненастоящая смерть...
     А теплоходик еще стоит  у  причала.  Ерш,  Мастер,  трое-четверо,  не
больше. Элементарно, шума не получится -  Ерш  отлично  работает  ножом...
Лагерь для беженцев, Стамбул, возможно  Штаты  или  Австралия.  Работа  по
специальности. Дикие гуси -  роскошные  птицы.  Я  научу  скучных  фраеров
искусству воевать... Зачем? И сейчас при деле. Без лишних хлопот.
     У дверей подвальчика, улыбаясь перекошенной рожей,  сидел  Паралич  и
плевал в выцарапанную на стенке мишень.
     - Чего, капитан, проверить пришел? - пробулькал он, с интересом глядя
на меня. В глазах читалось понимание. Слухи расходятся быстро...
     Рассмеявшись, я плюнул в мишень и вошел. В подвальчике  было  сухо  и
зябко.  До  развала  здесь  хранили  картошку,  а  когда  начались  налеты
приспособили под бомбоубежище. Но запах не выветрился. Ирка сидела, поджав
ноги, на садовой  скамеечке  и  ждала.  За  спиной  закурлыкал,  завозился
Паралич. Не оборачиваясь, я протянул руку и закрыл дверь.
     - Ну ты, как тут?
     - Ничего, - она передернулась. - Холодина и дрянью  воняет.  Дали  бы
хоть поесть. Негуманно с пленными обращаешься.
     - Какая ты пленная, - буркнул я. Снял плащ. - На, держи.
     - Ах, такие затруднения!..
     Плащ она взяла. Осторожно усевшись рядом, я замолчал. Заклинило. Да и
не хотелось, честно. Взять ее сразу и... Она начнет орать,  отбиваться,  я
озверею... Я  легко  зверею,  проверено.  Отвык  от  разговоров.  Допросы,
приказы, кулаком по зубам, сивуха под "Ламбаду". Как это бывает  -  просто
треп? О  погоде,  о  природе,  воспоминания.  Не  желаю  вспоминать  и  не
интересно  мне,   что  выжмет  из  своей  памяти  она,   где  соврет,  где
промолчит...
     -  А  ты  такой...  строевой  стал,  -  Ирка,  запахнувшись  в  плащ,
откинулась к стене. - Армейский. Надо тебе защитку сшить, тебе  пойдет.  У
меня в "Бурде" выкройка есть. Хочешь?
     Я пожал  плечами,  достал  сигарету.  Зубы  почистить  бы!  Пусть  не
"Aquafresh", хотя бы "Blandax". Не люблю, в нем слишком много ремодента  -
специальной фтористой добавки.  Вкус,  как  у  зубного  порошка,  но  хоть
что-то...
     Ирка протянула руку, вырвала пачку и вдруг, обняв за шею, притянула к
себе.
     - Убери! Не люблю, когда от мужиков в койке табачищем...
     - А она будет, койка?
     Мурашки по спине. Она по-прежнему понимала без слов. Еще не вечер!
     - Придурочный, - она тихо засмеялась. - Нужен ты мне, нужен. Я всегда
тебя представляю, когда...
     Я тоже часто представлял, что лежу с ней и это получалось, пока я  не
открывал глаза, а девка-под-боком рот. Совсем тонкая стала, а как помнится
худела, минералочку пила - все без  толку!  Шурша,  упал  на  лавку  плащ,
дрогнув, опрокинулась навзничь комната, и пошла  качаться  все  быстрее  и
быстрее. Вверх-вниз, вверх-вниз... Что-то было не так, я почувствовал  это
сразу, но не сразу понял. Я соскучился и оголодал. Тело заждалось. И  тело
брало свое, тело терлось и прижималось, поворачивалось, то так,  то  этак,
взлетало к потолку и падало обратно.  Вниз-вверх,  вниз-вверх...  Здоровый
секс. Напрасно надеялся. Я не ощущал ее как прежде,  мы  не  могли  больше
разговаривать глазами. Я шептал и она отвечала,  задыхаясь,  но  это  были
пустые фразы. Мысли ее,  любовь,  ненависть  остались  далеко  в  прошлом,
отсеченные, измолоченные тремя годами дыма  и  запаха  сгоревшей  солярки.
Вниз-вверх, вверх-вниз.
     Я сел и закурил. Пустой как стреляная гильза. Отработанный. Абсолютно
она не отличалась от прочих. Надо же напридумывать столько на пустом месте
-  корабль,  прорыв,  Стамбул...  Здесь  мое  место!  Экологическая  ниша.
Запоздала ты, девонька. Двумя  годами  раньше...  Поздно!  Осенью  темнеет
рано, Петрович явится часа через три.
     - Долго  меня  здесь  хранить  собираешься?  -  Ирка  сбросила  плащ,
потянулась...
     - Не очень.
     - А что потом делать будем?
     Знакомый расклад. Кровать,  зеленые  эмалевые  стены,  запах  мочи  и
хлорки, отец под капельницей. "Хорош я?" "Все в порядке, папа. На поправку
идешь". Высокий гуманизм - врать покойникам.
     - Уедем.
     Подобному  мог  поверить  лишь  дебил  с  тухлым  мозжечком,  но  она
успокоилась, расцвела.
     - Смотри, что у меня есть, - Ирка протянула замусоленный листочек.
     - Листовка что-ли? - последние пол  года  турецкие  "Боинги"  тоннами
сыпали на побережье свои агитки. "Крым - иськонна турэцкаия зэмлиа.  Братя
- крымчианэ..."
     Но  это  оказалось  другое.  Страница  журнала,  вытертая,   покрытая
масляными пятнами бумага, прозрачная словно стекло. Ни глянца, ни  шрифта.
Ага... Фотография раньше была, кажется цветная.
     - Дубинушка, это "Бурда"!
     - Да-а-а?..
     - "Бурда моден". Рецепт ежевичного торта.
     - Ну?! - я поднес бумажку к глазам. - Точно!
     Действительно, на фотографии обнаружился торт - роскошное сооружение,
украшенное взбитыми сливками, ягодками и зелеными листиками.
     - ...часть  бисквита  положить  на  дно...  м-м-м  какой-то  формы  и
заполнить ее ежевичной массой... Черт, не разберешь!
     - Подожди, - она выхватила бумажку и начала декламировать.  Нараспев,
как стихи. - Половину сливок сбить и вместе со ста  пятьюдесятью  граммами
ежевики смешать с кремом. Бисквит разрезать на два коржа...
     В листок она не заглядывала, цитировала  по  памяти.  Я  обмер.  Меня
трудно пронять, но тут... Было в этой противоестественной  картинке  нечто
жуткое. Рецептурный фанатизм, оргазм кулинара? Не то... Опять я попробовал
настроиться на нее и вновь ничего не вышло. Слушать дальше было невозможно
и я пробормотал:
     - Давай сделаем торт.
     Через секунду она сидела на моих коленях, обнимая за шею.
     - Ой здорово! Сливки достанем. Яйца, простокваша...
     Вспомнив пустые, мертвые дворы, откуда повымели даже кошек, я  нервно
хихикнул.
     - Вот желатин сложно. Достанешь желатин?
     - Ага. Обязательно.
     - Ты все-все-все достанешь?
     - Все. Я скажу ребятам и они... принесут.
     - А сверху украсим ягодами и...  Помнишь,  фирменная  присыпка  была,
разноцветная? Клевая штука!
     - Жаль нет, - меня осенило. - О! Смотри!
     Я вынул "Aquafresh".
     - Это ж паста!
     - И что? Если немножко выдавить  сверху...  точечками.  Она  цветная,
синяя, красная. Полосками. Красиво. И съедобная... мятой пахнет.
     - Когда начнем? - Ирка потянулась к тюбику, но я осторожно отвел руку
и спрятал его в карман.
     - Завтра. Или послезавтра. Как ребята желатин найдут, -  я  с  трудом
сдерживался чтобы не засмеяться. Нервы.
     - А вино... Здесь есть вино?
     - Есть. Все есть.
     Театр абсурда! Пора уходить. Я снял ее с колен и встал.
     - Ты еще сегодня  приди.  Пожалуйста,  -  что-то  она  почувствовала,
занервничала. - Плохо тут... Плохо. Придешь?
     - Ладно, - кивнув, я вышел.
     Паралич конечно подслушивал.
     - Что, капитан? Ежевичные торты?
     - Молчи, сволочь, - равнодушно сказал я. - Слышал, так молчи.
     Скучно это все, коллеги! Сливки в Приморском, ежевика  осенью.  Бред!
Сегодня ее расстреляют и никаких тортов больше не будет. Никогда.


     Море не успокаивалось,  штормило  баллов  на  пять.  Погодка!  Облака
низкие, а толку-то? До Одессы я  думал,  в  такую  облачность  не  бомбят.
Многие думали... Милый сюрпризец! И ведь предупреждал Баринов, папашка его
в авиации служил. И точно, накрыли по приборам. Лучше солнце, веселее. Мэр
подождет, охоту на Гулько начинать рано.  Вечером  стреляют  чаще,  меньше
шансов засветиться. "Макаров" в такую работу не годится, "калаш" лучше, но
здоровая дура, куда я с ней попрусь? Пора доставать вещицу.
     Дома, на дне мешка лежала моя заначка. Стоила она мне  часов  и  трех
тысяч новых "гаврилок". Серьезная машинка неизвестной  модели  и  калибра.
Продавец не знал, а я не спросил. На Симферопольском толчке не спрашивают.
Убедил  ствол  -  арбуз  пролетит.  Мало  патронов  -  половина  ушла   на
пристрелку. Ничего, много не потребуется. Попадешь в голову, черепушку  не
соберут.
     Дорогой мой заместитель, как  тебя  лучше  перехватывать-то?  Где  ты
есть? Где бываешь и что  делаешь...  Никогда  не  задумывался.  Интересно.
Поселок, пансионат, еще дом отдыха - повыше  на  горке,  там  теперь  одни
развалины. Пойду-ка я тебя поищу.
     Поселок угасал, хотя народу оставалось несколько тысяч - по  нынешним
временам немало. Местные сбежали давно, но появились пришлые - с севера  и
востока. Наивные люди, помнившие Крым курортом,  с  персиками  и  пляжами.
Персики-то остались, только сыт ими не будешь. Да и не до купаний,  другие
заботы. Холера. Пресную воду приходится таскать за  два  километра  и  это
получается не часто. Все равно, приезжают  на  машинах,  приходят  пешком,
занимают пустые дома и оседают, а некоторые уходят дальше. Одни рвутся  на
юг, другие на север, к  запавшим  в  память  магазинам  Москвы  и  Питера.
Великое переселение народов. Всегда меня  умиляли  оптимизм  и  живучесть.
Дави, не дави... Копошатся, быт обустраивают. Эти, вон, собаку завели. Чем
кормят? И вообще, мне недоступно,  как  можно  сажать  картошку,  не  зная
доживешь ли до урожая. Ничего, одни сажают, другие копают... Едят  третьи.
Развал.
     Я шел по бывшей улице, с трудом выдирая ноги из  мутного  коричневого
киселя, с изредка попадавшимися в  нем  косточками  гальки.  Вдоль  дороги
торчали покосившиеся фонарные столбы, с которых по утру  под  вой  и  плач
кого-нибудь снимали.  Попадались  скелеты  машин  -  и  поновее  и  совсем
развалившиеся. Увязшие в грязи,  размолоченные  гусеницами,  перевернутые,
сброшенные на обочину, оставленные за ненадобностью... Дома стояли  голые,
страшные, от заборов не осталось и воспоминания, даже  дров.  Битые  окна,
умело  и  привычно  занавешенные  одеялами,  а  чаще  драными   лоскутными
тряпками. Пепелища, огородцы, грядочки и деляночки с кучами гниющей ботвы.
Взгляд  натыкался  на  скрюченные  серые  фигуры  с  ведрами  и  лопатами.
Неразличимые, словно высохшие убогонькие старушки, просившие  милостыню  в
переходах московского метро.
     На углу, где прежде стоял газетный киоск и сиживали  местные  алкаши,
двое грязных мужиков пилили  грязное  ободранное  дерево.  С  тупой  пилой
работа шла вяло. Странная мысль мелькнула вдруг в голове. Что если все эти
заскорузлые, пилящие и копающие уродцы  хором  набросятся  на  меня?  Наши
далеко... Я замер, прислушиваясь к  ощущениям.  Тишина  -  ни  мыслей,  ни
эмоций. Бесконечная усталость и  тошный  мертвый  запах  давно  покинутого
дома. Серое пустое пространство.
     - Хреново шевелитесь, ребятки! Веселей давай!
     Посмотрели и промолчали.
     Потому они и здесь, что  нет  сил  бежать  и  стремления  выбираться.
Тупик, край земли. Братская могила.
     Налетевший  с  моря  ветер  донес   запах   дыма.   Горела   солярка.
Принюхавшись, я зашагал быстрее.
     У рынка жгли костер - ночки  пекли  картошку.  Правда,  солярки  и  в
помине не было, горели  остатки  мебели,  краденные  дрова,  дымили  сырые
ветки. Пламя гипнотизировало и я остановился,  глядя  в  огонь.  Крохотные
оранжевые саламандры плясали на углях и танец их складывался  в  картинку.
Далеко-далеко, за дымом, на склоне горы  полыхал  танк  и  черные  фигурки
перебежками двигались по  склону.  Треск  огня  сливался  с  выстрелами  и
криком... Что-то важное содержалось в этой картинке, но  я  никак  не  мог
понять что. А когда почти разобрался...
     - Что тут ходи-луди?! Иди к фой!
     Один из ночков поднялся и пошел на меня, бормоча на своем  чудовищном
сленге, и тут же, будто по команде повернули  ко  мне  ощеренные  беззубые
рожи остальные. Я засунул руку в карман. Ночек остановился.
     - Тебя копать-табать нет. Иди к фой!
     Не успел я отойти в  сторону,  как  они  мгновенно  потеряли  ко  мне
интерес, уставившись в костер, лопоча по-своему.
     Смешной  аристократ  Уэллс  -  его  фантазии  хватило  на   дебильных
морлоков. Человек, либо зверь. Мозги  -  инстинкт.  Легко  придумать,  еще
легче представить. Ночки - другое. Еще не звери, но уже не  люди.  Ума  не
занимать. Морлоки охотились ночью, от них спасал свет. От этих не убежишь.
И не важно, что зовут их ночками. Они приходят когда хотят и берут то, что
им нужно. Иногда убивают.
     Ничего привыкли, постепенно привыкаем ко всему. Живучие как  падлы  и
оптимисты редкие... Пропадает сахар, масло и мука - не страшно, хлеб-то не
подорожал! Торговля по паспортам - еще лучше, нам больше достанется. Потом
талоны. Пугают, но ненадолго, а когда и карточки  не  спасают  от  голода,
выходим на толкучки, на натуральный обмен. Все как должное... Зависают над
городами эскадрильи летающих тарелок, целители и чудотворцы  избавляют  от
любой напасти  кроме  недостатка  денег,  маги  торгуют  своим  умением  в
центральных гастрономах среди пустых полок и листовок зовущих на  митинги.
Пророки сулят странные вещи, ползут слухи один нелепее и страшнее другого.
Верят, тем более, что некоторые оказываются  правдой.  А  если  ложь,  все
равно верят как в правду, ожидая худшего, надеясь на  лучшее.  И  очереди,
бесконечные очереди, за барахлом, которое больше никому не понадобится.
     А рядом другое  -  автономии,  суверенитеты,  закрытые  экономические
зоны, спец-области,  буферные  районы.  Территориальные  споры,  конфликты
из-за городов, беспощадные и бессмысленные, дележ  сотен  метров  ничейной
земли, где ничего никогда не построят и не посеют. Переходят из рук в руки
поселки и кварталы, сносятся церкви и  вот  католики  жгут  мусульман,  не
слушая призывов папы, а над песками  реет  зеленое  знамя  джихада...  Нет
согласия ни по одну сторону  баррикад.  Дворцовые  перевороты,  грызня  за
власть, путчи  и  импичменты.  Сытин  вырезает,  приведших  его  к  власти
соратников  и  погибает  сам  -  уцелевшие  откусывают   голову.   Доброго
царя-батюшку, генерала Могилевского находят мертвым в походной постели при
странных обстоятельствах. Рейд на Москву откладывают, на престол  вступает
триумвират "боевых офицеров штаба". Водка течет  рекой,  она  еще  есть  -
водка.
     И горят тюрьмы. Бунты в лагерях, на лесоповалах и зонах, восстания  в
следственных изоляторах. Охрана бежит, бросая вышки, срывая погоны.  Катит
с востока лавина... Беспредел. Уголовщина. То, что называется уголовщиной,
пока   не   возникнет   новых   названий   -   "аутизация",  "реквизиция",
"вычистка"... Главное - придумать термин. Страшно поначалу, когда его нет,
когда не понял,  что иного не будет,  не принял новых правил игры. В конце
концов стреляют вроде не в тебя. Пока. Ничего, привыкли...
     Я сидел в Москве с двумя сотнями долларов, кладовкой набитой  жратвой
и боялся. Через полгода, удирая из обезумевшей  столицы  с  "Макаровым"  и
банкой "Сельди иваси" в кармане я был спокойнее Мэн Цзы и потому уцелел.
     В незапамятные времена здесь был  рынок.  Давно  исчезли  прилавки  и
навесы,  от  продмага  осталась  полуразрушенная  кирпичная  коробка.   На
пятачке,  засыпанном  молочно-белой  скрипучей  крупой  разбитой  витрины,
толпились беженцы. Продавали часы, кассеты, пользованные  шприцы,  женские
сапожки, календари за давно минувшие годы, фотоаппараты.  Покупали  зимние
вещи, керосин, дрова, самогонку и еду, еду, еду...  Скучно  шла  торговля,
вяло и невесело. Не продавали, перешептывались, испуганным стадом сбившись
в кучу. В стороне торчали мрачные, непохмеленные Малой и Пух. Перед  ними,
не отрывая рук от  лица,  стоял  на  коленях  скрюченный  мужик.  Хлестало
хорошо...
     - Развлекаетесь?
     Пух пробурчал неразборчивое, а Малой жизнерадостно сообщил:
     - Это ж, гнида, спекулянт!
     Спекулянт забормотал было, но, захлебнувшись, умолк.
     - Гулько не видали?
     Пух кивнул.
     - Он у бабки яблоки покупал! - ухмыльнулся Малой.
     - Покупал? - мне показалось, что я ослышался.
     - Вот и я тоже, думаю, че он, сбрендил? Пошел, да взял - все дела.
     - Он тут часто покупает для бабы своей... - Пух  замолк,  уставившись
под ноги.
     - Бабы?
     Ответа не было и я спросил:
     - А куда он пошел?
     - К бабе! - заржал Малой, а Пух выразительно кивнул головой за угол и
отвернулся.
     Однако!  Гулько,  покупающий  яблочки,  Гулько  с  бабой...   Холодок
прошелся по загривку, а в животе зашевелился студенистый комок предзнания.
Я вспомнил. Вот значит как... При костюме и в шляпе, с дамой под  ручку...
Я уже понял, чувствовал ответ, а через два шага получил его.
     Они сидели на ржавой тумбе спиною, ничего не замечая, а я, глянув  на
них, нырнул в развалины и замер. Слышно было отлично - стена оказалась как
сито, да и говорили они не таясь.
     - Я не могу до него добраться. Понимаешь, не  могу!  -  вещал  Гулько
обычным своим бледным голосом. - Он мысли читает... Да  помнишь,  сама  же
говорила!
     - Говорила! - девушка Галя  звучно  откусила  от  яблока  и  невнятно
закончила:
     - А мне плевать! Делай, что хочешь, я больше с ним  не  могу!  Он  же
садист! Это выродок, шизофреник...
     Усмехнувшись, я присел на  корточки,  устроился  поудобнее.  Разговор
предстоял долгий и интересный. Как я  ее  почувствовал,  а?!  Не-е-ет,  не
обманула она меня своими нежностями. Боль и страх прятались за ними. А мне
что? Мне нравилось.
     - Потерпи. Еще дня два, самое большее. Раскинь мозгами - не могу же я
его убрать в открытую. Гад, он повода не дает.
     - Так подлови его!
     - Все готово. Я же говорю - два  дня.  Они  помолчали.  Девушка  Галя
грызла яблоко. Будто не кормили.
     - А эта девушка, она как, красивая?
     - Ничего, - раздался звук, будто хлопнули в ладоши  -  Гулько  ударил
рукой по колену. - Негодяй! Я решил, он на ней хоть поломается. Мы бы  его
шлепнули, ее отпустили... Плевать ему!
     Фантастика! Врет, да как сладко! Послушаешь, решишь, он  все  знал  с
самого начала. Про Ирку, про меня... Отпустил  бы!  Гуманист,  благородный
дон!
     Девушка Галя поверила. Очень ей хотелось ему  верить  -  я  это  чуял
сквозь кирпич. Словно наяву увидел как она сморщилась.
     - Говорю, выродок! Ты бы смог так, если меня?..
     Он замялся, но только на секунду.
     - Ты что?! Нет, конечно.
     Обнял ее за плечи, Ромео из Красного Дома... Интересно,  давно  знают
друг друга?
     - Ты что-нибудь делаешь еще? - спросила Галя.
     Делает  еще?!  О-о-о,  он  много  чего  делает,   повсюду   успевает!
Неутомимый творец и гуманист...
     - Так... Набрасываю...
     "Доносы в Красный Дом?" - мелькнуло у меня, но тут я понял: писатель!
Каратель-мемуарист. А-ля, Борис Савинков...
     - Набрасываешь... - странным голосом  повторила  Галя.  Не  картинка,
слайд мелькнул передо мной. Она будет любить его,  умащать  и  вылизывать,
пока граница не останется за спиной.  Транспортное  средство  одноразового
пользования.
     -  Материала  полно!  -  радостно  отозвался  Гулько.  Куда  девалось
хваленое его чутье?
     Помолчали.
     - Ладно, - Гулько встал. - Пора. Не стоит нарываться.  Бабахалку  мне
дала...
     Сволочь! Мой револьвер! Я дернулся, едва не загремев в  кирпичи.  Как
же я лопухнулся?!
     - Солярки десять бочек... Все на ходу - я проверял. Шторма не  будет,
доберемся. Пакуй вещички, а я пока с капитаном...
     И они заворковали про то  как  уедут,  устроятся,  как  заживут,  два
голубка. Никуда они не денутся и никак не заживут, жить им осталось  самую
малость.  Теперь  я  обойдусь  без  оружия,  слеплю  их  тепленькими.  Они
раскрылись, они мои. Холодно  и  четко  я  прокручивал  варианты.  Садист,
видишь ли! Ничего, Петрович понравится ей на-а-амного больше! А  Гулько...
Что ж, ему представится возможность проверить  свою  жертвенность.  Только
девушку Галю я не отпущу в любом случае. Агентуру не отпускают.
     Голубки давно исчезли, разлетелись в разные стороны,  а  я  сидел  на
корточках, смаковал при