евел дух. В то  же  са-  мое  время,  черепашьим
шагом направившись в сторону  парадного  входа  и  увлекая  за  собой  толпу
заинте--ресованных  служителей  бога,  к  которой  присоединились   и   двое
чернорясных бдителей, он начал свой рассказ:
   - Этот Форимар был одним из предков Фузиньяна Лиса, о  коем  сложено  так
много преданий. В королевствах чуть ли не в  обычай  вошло,  что  на  каждые
шесть царствований страна получает одного  героя,  одного  мерзавца,  одного
дурака и трех королей так себе - ни то ни с„. Форимар как раз и был дурак; а
следующим дураком, к слову сказать, стал его правнучатый  племянник  Филомен
Доброхот.
   Только Форимарова дурость была особая. Государственные дела  наводили  на
него скуку смертную. Его мало заботили право и судопроизводство, еще  меньше
торговля и финансы, а уж о войне да вооружении и говорить нечего.
   - Вот если б все властители и  правительства  переняли  у  твоего  короля
отвращение к войне! - вскричал наместник. - Все бы  люди  зажили  в  мире  и
смогли бы себя посвятить добродетельной жизни и молитвам истинному богу.
   - Оно так, Ваше Святейшество, да есть тут  одна  заковыка:  как  их  всех
одним махом  заставить  отказаться  от  войны?  Особливо  таких  драчунов  и
заговорщиков, как новарцы? Ведь  ежели  кто-то  сложит  оружие  прежде  всех
остальных, то остальные в награду за добрый  пример  непременно  глотку  ему
перегрызут.
   Однако ж Форимар голову себе над этим не  ломал.  Он  страсть  как  любил
искусство и красоту, а до всего прочего ему дела не было. Заместо того, чтоб
государственные бумаги читать,  он  упражнялся  на  флажоле-те  в  дворцовом
секстете.  Заместо   того,   чтоб   принимать   посланников,   инспектировал
строительство нового храма, либо еще как-то украшал город Кортолию.  Заместо
того, чтоб выезжать с проверкой в войска, сочинял сонет о прелестях заката.
   На беду, Форимар был и вправду большой дока по части искусства.  Он  слыл
превосходным  архитектором,  знающим  музыкантом,  способным   композитором,
отличным певцом и выдающимся художником. Некоторые из его стихов по сию пору
составляют  гордость  кортольской  литературы.  Одного  не   умел   Форимар:
заниматься всем этим и одновременно царствовать.
   Посему при нем державой все больше канцлеры правили; а выбирал их Форимар
не за честность,  не  за  умения:  он  того  назначал,  кто  сильней  прочих
восхищался достижениями своего повелителя в искусствах. И уж так королевство
настрадалось от ворюг и неумех,  что  младший  брат  Форимара  -  Фузонио  -
решился ему попенять.
   "Любезный брат и повелитель, - молвит Фузонио, - так  далее  продолжаться
не может". Рассказал он Форимару о беззакониях последних  министров,  а  под
конец говорит: "Кроме того, тебе  уж  тридцать  лет  почти,  а  ты  все  еще
королеву не выбрал, чтоб нарожала тебе наследников".
   "Это мое дело! - запальчиво отвечает Форимар. - Я потратил кучу  времени,
чтоб найти подходящую кандидатуру  среди  представительниц  противоположного
пола, да все без толку. Потому как я натура тонкая, и малейший изъян  в  уме
или телосложении, с которым смирился бы менее разборчивый человек, для  меня
нестерпим. Посему я обручился со своим искусством,  и,  видно,  так  тому  и
быть. Но не бойся, Фузонио, род наш  на  мне  не  кончится.  Ежели  я  умру,
престол перейдет к тебе, а ты ведь  уже  заимел  от  своей  супруги  пятерых
крепышей".
   Фузонио было заспорил, но Форимар его отослал, сказав напоследок: "Нет  и
нет; разъединственная моя привязанность - Астис,  богиня  любви  и  красоты,
собственной персоной. Ее одну обожал я много лет с неослабевающим  пылом,  и
ни одной смертной девице с ней не сравниться".
   "Тогда, - говорит Фузонио, - ты должен отречься от престола в мою пользу,
пока твое преклонение перед красотой не довело нас до беды. Это позволило бы
тебе без помех предаваться своим артистическим занятиям".
   "Я подумаю", - отвечает Форимар. Однако  чем  больше  он  думал  об  этой
затее, тем меньше она ему нравилась. Братья хоть и жили в  ладу,  но  общего
между ними было -  кот  наплакал.  Фузонио  -  пря-мой,  немного  грубоватый
здоровяк и жизнелюб - ис-пытывал полнейшее равнодушие  ко  всему  тому,  что
Форимар почитал за  смысл  существования.  Когда  Фузонио  хотелось  приятно
развлечься, он отправлялся инкогнито в  какой-нибудь  низкопробный  трактир,
где собиралось простонародье, и проводил вечер в компании немытых поселян  и
драчливых погонщиков мулов, опрокидывая кружку за кружкой и  во  всю  глотку
распевая неприличные куплеты.
   Больше того, Форимар вбил  себе  в  голову,  будто  Фузонио  задумал  его
сместить из подлого честолюбия. Он опасался, что, стоит отречься, как братец
тут же его  изведет,  подстроив  force  majeure*.  Во-вторых,  пока  Форимар
оставался королем, кортольская казна  снабжала  его  средствами  НА  занятия
искусством, какие он навряд ли получит, сложив с себя корону.
   Форимару не хотелось открыто обвинять Фузонио, посему он  изобрел  способ
избавиться от брата. Он назначил Фузонио адмиралом и во главе флотилии услал
к Салиморовым островам, про которые никто толком не знал, есть они или  нет,
чтоб, дескать, исследовать Восточный океан. Фузонио  -  большой  охотник  до
приключений - без возражений отправился в плавание, а Форимар снова  занялся
любимым искусством.
   Однако мало-помалу брошенные в запальчивости слова о любви к богине Астис
стали овладевать Форимаром. Он только о богине и помышлял. Не одну бессонную
ночь провел король в храме Астис, моля  богиню  явиться  ему.  Но  все  было
тщетно.
   В безумной попытке завлечь Астис  Форимар  учредил  конкурс:  скульпторам
предлагалось  изваять  такую  статую  богини,  которая   своей   невыразимой
прелестью заставит ее отбросить сомнения и пасть  в  объятия  смертного.  От
наград, кои обещал Форимар, казначей пришел в ужас, но Фузонио  находился  в
отлучке, а больше никто не мог короля отговорить. Мало того, что он назначил
огромную премию за первое место, он  еще  обещал  наградить  всех  остальных
скульпторов - и победителей, и побежденных.
   Само собой, на конкурс валом повалили те, кто отродясь стило в  руках  не
держал; ну и  странные  же  поделки  они  представили!  Один  конкурсант,  к
примеру, принес бревно с необтесанной корой  и  утверждал,  будто  духи  ему
открыли, что бревно,  дескать,  символизирует  внутреннюю  сущность  богини.
Другой приволок обыкновенный булыжник, а третий - кучу спаянных железок.
   Такое  вывело  из  себя  даже  Форимара,  который  решил,  что  над   ним
потешаются.  Самозванных  скульпторов  плетьми  прогнали  из  города,  а  их
творения побросали в море. Примерно так же король обошелся  со  скульптором,
который с поразительным реализмом изобразил  богиню,  оплодотворяемую  богом
войны Ге-риксом. Всему, как сказал Форимар, должен быть предел.
   Однако и превосходных  статуй,  изваянных  в  бронзе,  мраморе  и  глине,
набралось предостаточно. Чуть  ли  не  все  скульптуры  по  давней  традиции
новарского  искусства  изображали  богиню  в  облике  прекрасной  обнаженной
женщины. В назначенный срок  Форимар  присудил  главную  премию  знаменитому
Лукисто с Цолона; остальным конкурсантам  достались  премии  по-меньше.  Все
статуи - а их набралось несколько сотен - были установлены  в  храме  Астис;
храмовые жрецы, которым приходилось теперь петлять в этом скопище  изваяний,
с трудом могли выполнять священные обряды.
   А надо вам доложить, что в то самое время, как Форимар царил в  Кортолии,
Оссария находилась под властью  некоего  Дюбри,  жреца  Селиндэ.  Этот  жрец
специально занялся политикой, чтобы свергнуть династию тиранов, которые  вот
уже целое столетие жестоко притесняли оссарийцев.  Новый  правитель  называл
себя Дюбри Безупречный, за то, дескать, что беспощадно искоренил в себе грех
и похоть.
   Дюбри, по правде говоря, сделал для Оссарии много хорошего.  Но  он,  как
казалось  многим,  слишком  строго  осуждал  мелкие  человеческие  слабости,
которые не в меру ретивые богословы почитают за грех. Да  не  усмотрит  Ваше
Святейшество в моих речах нелицеприятного намека на тарксийские  порядки;  я
лишь пересказываю, как было дело.
   Дальше - больше; этому Дюбри мало стало того, что  он  провел  в  Оссарии
"чистку", то бишь силой искоренил пьянство, азартные  игры,  блуд  и  прочие
греховные проявления. Боги, заявил  Дюбри,  возложили  на  него  обязанность
вызволить и другие народы из трясины греха и заблуждений. Перебрал  Дюбри  в
уме окрестные страны и решил, что уж кто-кто, а Кортолия  явно  нуждается  в
нашествии  добродетели.  Кортольский  король  всецело  отдался   погоне   за
красотой;  кортольский  народ  с  головой  погряз  в  грехе  и   беспутстве;
кортольская армия от небрежения пришла в полный упадок.
   И вот оссарийцы пошли на Кортолию войной, дабы искоренить порок,  который
- ежели верить их словам - свил себе гнездо в этом королевстве. Кортоль-ские
воины без  боя  оставили  позиции  и  укрылись  в  столице,  незамедлительно
окруженной армией Дюбри. Оссарийцы подвезли тараны, колесные башни и  другие
орудия, собираясь либо разрушить стены, либо перелезть  через  них.  Короче,
осаждающие собрали  под  городскими  стенами  устрашающую  коллекцию  боевых
орудий, хоть среди них и не было катапульты - ее в то время еще не изобрели.
   Когда защитникам столицы уже казалось, что спасенья нет, в  гавань  вошла
флотилия под командой Фузонио, форимарова брата. Фузонио  успел  сплавать  в
овеянный  легендами  Салимор  и  заключить  дружественный  пакт  с  тамошним
правителем Софи. Едва Фузонио вступил в город, король  Форимар,  позабыв  об
этикете, бегом кинулся ему навстречу, припал  к  плечу  и  стал  истерически
умолять их всех спасти.
   Когда Фузонио уяснил суть дела,  он  приуныл:  войско  напоминало  скорее
перетрусившую толпу; в  арсеналах  хранилось  устаревшее  оружие;  городские
стены едва держались - стоило пару раз хорошенько ударить тараном,  как  они
тут же обрушились бы; денег в казне почти не осталось.
   "Куда это все наши деньги подевались? - спрашивает Фузонио. - Перед  моим
отъездом их вроде было в достатке".
   Пришлось Форимару поведать о грандиозном состязании скульпторов.  Фузонио
сдержался и ничего не сказал, только подарил Форимара таким взглядом, что  и
без слов стало ясно, какого он мнения о придурке-брате. Помолчал Фузонио,  а
потом и говорит:
   "Прежде чем капитулировать, дай-ка я взгляну на воззвание, обнародованное
Дюбри, когда он пошел на нас войной". И он  прочел  список  преступлений,  в
которых обвинял кортольцев Дюбри Безупречный:
   "...мужчины  и  даже  женщины  посещают  распивочные,   где   употребляют
горячительное зелье, вместо того, чтоб пить полезную для здоровья  кипяченую
воду. Они расточают  свои  состояния  в  азартных  играх.  В  дни  священных
церковных праздников они предаются крокету и прочим легкомысленным  забавам,
когда им больше пристало дни и ночи напролет каяться в  грехах  и  молить  о
прощении. Не таясь, мужчины и женщины совместно моются в общественных банях,
построенных выжившим из ума  королем  Форимаром,  и  демонстрируют  тело  не
только  особам  одного  с  собой  пола,  что  уже   недопустимо,   но   даже
представителям  другого  пола,  что  является  неописуемой  мерзостью.   Они
безнаказанно блудят и прелюбодействуют. Даже  те,  кто  состоит  в  законном
браке, совокупляются на-гишом ради плотского наслаждения, а не для праведной
цели зачать потомство во славу божью. Они  носят  пышные  наряды  и  богатые
украшения вместо угодной богам простой и  скромной  одежды.  Они  занимаются
ростовщичеством,  что  греховно  и  противно   человеческой   природе.   Они
эксплуатируют рабочее сословие,  извлекая  выгоду  из  труда  этих  горемык.
Продавая товары, они сознательно преувеличивают  достоинства  изделия  и  не
считают это за вранье, а называют умением торговать..."
   "Да уж! - говорит Фузонио. - Сдается мне, веселенькую жизнь  нам  устроит
этот жрец, ежели завладеет Кортолией. Что он там выдумал  насчет  бани?  Мы,
кортольцы, испокон веку вместе моемся".
   "Ох, -  отвечает  Форимар.  -  Дюбри  смертельно  ненавидит  наготу.  Его
послушать, так она хуже блуда, В Оссарии, кстати, положено мыться в  рубахе,
даже если тебя никто не видит. Супруги обязаны перед  сном  надевать  что-то
вроде долгополой рясы; для тех, кто желает наплодить детишек во славу божью,
у этого одеяния на определенном месте имеются прорези".
   Фузонио маленько подумал,  а  потом  и  говорит:  "Позволь  взглянуть  на
изваяния Астис, ради которых ты нашу казну растранжирил". Король повел брата
в  храм  богини;  Фузонио  долго  рассматривал  статуи,  время  от   времени
поглаживая рукой знатока какую-нибудь особо округлую выпуклость.
   "Ладно, - молвит под конец Фузонио. - Кажись, я знаю, как  поступить.  Но
кабы не получилось, любезный братец, что я вызволю тебя из одной беды, а  ты
тут же навлечешь на нас другую, я тебя настоятельно  прошу  отречься  в  мою
пользу. Иначе я опять сяду на корабль и отчалю вместе со  всей  флотилией  в
Салимор, где - буде  я  пожелаю  туда  вернуться  -  меня  ожидает  отличная
должность министра западных дел".
   Форимар и умолял, и плакал - все без толку. Он проклинал,  грозил,  топал
ногами и в ярости рвал на себе волосы. Фузонио даже бровью не  повел.  Тогда
Форимар велел своей охране схватить брата, но гвардейцы будто оглохли.  "Что
вы такое говорите, сир? - спрашивали они. - Не понимаем". Так что под  конец
Форимар подписал-таки отречение, швырнул  в  брата  королевской  печатью,  с
грохотом выбежал из тронного зала и тут же сочинил музыку, известную  поныне
как "Злобная Соната".
   Король Фузонио велел укутать  все  статуи  покрывалами  и  установить  на
крепостной стене. Когда оссарийцы пошли на штурм, покрывала сдернули: взорам
предстали сотни изваяний обнаженной Астис.
   Командный пункт Дюбри располагался на расстоянии полета стрелы от города.
Слеподырый Дюбри принялся расспрашивать свиту, дескать, что это там впереди?
А как узнал, так страшно перепугался. Ведь, ясное  дело,  чтоб  через  стену
перелезть, солдатам придется нос к носу столкнуться со срамными  изваяниями.
Ежели обстрелять статуи из луков, то им от этого  особого  вреда  не  будет,
зато лучники, того и гляди, воспылают нечестивой похотью. Катапульту еще  не
изобрели, поэтому Дюбри не мог перебить статуи каменными ядрами, как  сделал
бы в наше время.
   Дюбри продержал осаду несколько дней. Он предпринял вялую атаку, подкатив
таран, чтоб продолбить стену. Однако защитники города, которым теперь нечего
было опасаться стрел, без труда накинули цепную петлю на  головку  тарана  и
опрокинули  махину.  Тогда  Дюбри  попытался  сделать  подкоп,  но  горожане
затопили подземные лазы водой.
   Дюбри знал, что голод защитникам не грозит,  потому  как  флот  Кортолии,
усиленный эскадрой Фузонио, надежно охранял водные подступы к городу.  Когда
в лагере оссарийцев вдруг разразилась эпидемия, Дюбри снял осаду  и  убрался
восвояся, но по возвращении обнаружил, что правительство его низложено  и  в
столице воцарился один  из  самых  многообещающих  отпрысков  деспотического
семейства.
   Вот и весь сказ про Форимара Эстета и Дюбри Безупречного. А  мораль,  как
видать из примера с Кортолией, такова: в том, что Форимар почитал искусство,
а Дюбри - нравственность, не было б худого,  соблюдай  они  умеренность.  Но
любая добродетель - ежели следовать ей с излишним рвением и  постоянством  -
может обратиться в порок.

   ***
   Джориан и его слушатели только что  вышли  из  огромных,  обитых  бронзой
дверей храма и теперь стояли в  портике.  Разматывая  нить  сказки,  Джориан
потихоньку, бочком, выбрался за пределы  средокрестия  и  по  главному  нефу
вывел  всю  честную  компанию  наружу.  Стоя  в   портике,   он   напряженно
прислушивался, не раздастся ли шум из святая святых. Карадур с  Вальдониусом
вот-вот могли выскользнуть из храма и присоединиться к остальным.
   - Твоя история, доктор Мальто, - говорил в это время наместник,  -  очень
поучительна и забавна. Даже в нашей святой вере приходится иногда сдерживать
чрезмерный  пыл  некоторых  возлюбленных  братьев.  Безусловно,  нам   одним
подвластна высшая мудрость, и это обязывает нас возвещать истину и с  корнем
вырывать ростки заблуждений; но грубый натиск искореняющего зло может  порой
вызвать обратное...
   КВАК!  Оглушительно  бухнуло  из  храма:  звук  был  похож  на  лягушачье
кваканье, но по громкости мог сравниться разве что с рыком  льва  или  ревом
буйвола.
   -  Горголор  милосердный,  что  это?  -  вскричал  один  из   владык   и,
обернувшись, заглянул в храм  через.  приоткрытую  дверь.  Мгновением  позже
краснорясый владыка, схватившись  за  голову,  отшатнулся  с  диким  воплем:
"Храни нас, Святая Лягушка! Статуя ожила!"
   КВАК! Взревело над самым ухом; сквозь рев можно было расслышать  какой-то
глухой чавкающий звук. Бронзовые двери распахнулись, и из них одним  прыжком
вымахнуло изумрудное божество, ничуть  не  уменьшившееся  в  размерах,  зато
полное жизни. Горголор приземлился в самую гущу  стоящих  в  портике  людей.
Джориан успел отскочить, но несколько  служителей  бога  -  в  том  числе  и
наместник  -  были  сбиты  с  ног.  В  последний  раз  проревев  свое  КВАК,
исполинская лягушка  оттолкнулась  для  нового  прыжка-полета  и  махнула  в
темноту.
   Джориан торопливо подал Каэло руку  и  подобрал  с  земли  измятую  белую
тиару. Однако наместник, казалось, не видел ни Джориана, ни протянутого  ему
Жреческого колпака.
   - Выслать погоню! - вопил он, приплясывая на мраморных плитах портика.  -
Бог ускакал к Болотине Спраа; если он туда доберется, нам  его  не  поймать.
Поднять войска! Сети тащите! Живей! Живей! Что стоите  столбами?  Ты,  Идэс,
займись погоней! Остальные - за мной!
   Низенький толстяк в  развевающейся  белой  рясе  вприпрыжку  помчался  по
восточной аллее парка. Из темноты выскакивали ничего не понимающие служители
бога. Узнав о  причине  переполоха,  они  с  причитаниями  и  криками  ужаса
присоединялись к погоне. Через минуту гомонящая толпа  полуодетых  заспанных
людей выплеснулась на одну из  извилистых  столичных  улочек  и  скрылась  в
восточном направлении.
   Джориан, Карадур  и  Вальдониус  остались  в  портике  одни.  Карадур  по
обыкновению рыдал. Сквозь деревья парка было видно, как в городе  заметались
огни факелов и фонарей: это по Тарксии разнесся слух о превращении  бога,  и
сотни жителей, побросав дела, устремились к Восточным Воротам.
   - Ну, - оглядев сообщников, молвил Джориан, - надо понимать, ваши чертовы
заклинания опять сработали шиворот-навыворот?
   - Можно и так  выразиться,  можно  и  так,  -  с  напускным  спокойствием
отозвался Вальдониус. - Наверное, мы  что-то  неправильно  перевели  в  этом
старинном пергаменте; он писан на сильно устаревшем наречии. Тем не менее я,
можно сказать, доволен результатами.
   - Ладно, - сказал Джориан, - сдается мне, нам  с  Карадуром  самое  время
смыться, пока тарксийцы гоняются за своим богом. Карадур, где твой осел?
   - Пришлось его бросить в лагере Гендингов;  хотелось,  чтобы  варвары  не
сразу обнаружили мой побег. Я приплыл в Тарксию на корабле из Истхойна.
   - Доктор Вальдониус, у тебя есть вьючная скотина?
   - Ну, - замялся Вальдониус, - у меня есть подобранная  пара  белых  коней
для экипажа. Не могу же я разбить пару...
   - О, еще как можешь! Либо  ты  отдашь  лошадь  Карадуру,  либо  наместник
узнает о том, что ты приложил руку к сегодняшней свистопляске.
   - Ты ведь не посмеешь донести на соучастников, правда?
   - Испытай меня, сам тогда увидишь. Я все  так  распишу  Каэло,  что  вина
падет на тебя одного. А еще я им скажу, будто теперь,  дескать,  припоминаю,
что ты при мне колдовал - а это чистая правда; я всякой магии насмотрелся  и
знаю: без ворожбы, по одному приказу, мечи в ножнах не