раешься делать?
   - Спрячусь за этим деревом и дождусь нашего преследователя, ты же поедешь
дальше. Выстрелить с больной рукой не получится, а с мечом я  справлюсь.  Но
только не с этой штукой на спине. Пошел вон! - рявкнул  Джориан,  видя,  что
Карадур нацелился возражать.
   Осел затрусил прочь,  унося  подскакивающего  на  седле  Карадура;  Ларец
болтался за плечом колдуна на веревочной лямке и больно бил  его  по  спине.
Джориан, которому распухшая рука не  позволяла  сжать  поводья,  обмотал  их
вокруг левого локтя и достал из ножен меч  Рандир.  Затем  он  притаился  за
деревом и стал ждать.
   Все ближе и ближе слышался дробный стук копыт.  Наконец,  когда  Джориану
стало уже невмоготу выносить это напряжение, показался всадник:  мальванский
кавалерист в алых шелковых  шароварах,  посеребренной  кольчуге  и  шлеме  с
шишаком. За спиной его висел колчан с легкими дротиками; один из них  солдат
держал наготове в правой руке.
   Джориан ударил коня пятками по бокам. Чалый жеребец выбежал из-за дерева,
но не так быстро, как рассчитывал Джориан, - ведь его седок не  носил  шпор,
которым Оузер привык повиноваться. Заминка дала солдату время размахнуться и
метнуть дротик.
   Оузер перешел на тряский галоп. Джориан,  которого  бросало  в  седле  из
стороны в сторону, припал к  лошадиной  гриве.  Копьецо  просвистело  совсем
рядом, едва не задев его.
   Солдат хотел было выхватить из колчана новый дротик,  затем  передумал  и
потянулся за висящей у бедра саблей. Но лошадь мальванца, увидев  несущегося
прямо на нее Оузера, прянула в сторону. Солдата, у которого не было стремян,
подбросило в седле. Рукоятка сабли выскользнула из руки,  а  сам  он,  чтобы
восстановить равновесие, принужден  был  ухватиться  за  одну  из  седельных
ручек. Кавалерист все еще пытался  нашарить  саблю,  когда  клинок  Джориана
вонзился ему в горло.  Мальванец  повалился  на  кучу  прелых  листьев;  его
лошадь, захрапев, умчалась в чащу.
   Джориан нагнал Карадура.
   - Все в  порядке?  -  спросил  колдун,  заглядывая  ему  в  глаза  из-под
пропитанного потом тюрбана.
   - Мертв, - отозвался Джориан,  -  но  только  потому,  что  у  меня  были
стремена, а у него нет. На моей кляче так подкидывает - я вообще  удивляюсь,
что попал в этого малого. Ежели хочешь, могу забрать у  тебя  сундук.  Тьфу,
проклятье, опять рука болит.
   - Подумал ли ты о нравственной  стороне  убийства  этого  кавалериста?  -
осведомился Карадур. - Вне всякого сомнения,  он  был  такой  же  хороший  и
набожный человек, как и ты...
   - О боги!  -  взвыл  Джориан.  -  Я  спасаю  твою  тощую  шею  и  ящик  с
бесполезными заклинаниями, а ты мне, черт возьми, нотацию читаешь! Чтоб  мне
в дерьме утонуть, но ежели ты сей же час не признаешь, что либо  он  -  либо
мы, можешь вертать назад и сдаваться.
   - Нет, нет, сынок, не гневайся за то, что я поддался своей  склонности  к
размышлениям. Меня  давно  занимал  вопрос,  как  следует  поступать,  когда
интересы одного человека сталкиваются с интересами другого, который ничем не
хуже первого, и которого тот первый человек должен убить,  чтобы  достигнуть
цели, ничуть не менее достойной, чем цель его соперника.  От  этого  зависит
ответ на такие всеобъемлющие вопросы, как, например, вопрос о войне и мире.
   - Ладно, - сказал Джориан, - я ж не прячусь специально  по  кустам,  чтоб
убивать солдат царя Шайю, но ежели это вопрос жизни и смерти, так  я  сперва
бью, а уж потом болтаю о морали. А ежели б я делал наоборот, я б тут с тобой
не стоял и не рассуждал. Сдается мне, когда парень нанимается в  солдаты  да
жалованье от царя получает, он должен понимать,  что  рано  или  поздно  его
могут убить. Никто не заставлял этого несчастного метателя дротиков гоняться
за мной, да еще кидаться чем ни попадя. Раз сам  начал,  нет  у  него  права
жаловаться - пусть теперь  его  дух  в  каком-нибудь  из  ваших  мальванских
загробных миров доказывает, кто виноват.
   - Преследовать и нападать на  тебя  его  заставил  кавалерийский  офицер,
значит, солдат действовал не по своей воле.
   - Но он добровольно пошел  в  солдаты  и  знал,  что  придется  слушаться
офицера.
   - Все не так просто,  сынок.  Каждый  мальванец  в  обязательном  порядке
наследует ремесло предков. И этому человеку,  сыну  солдата,  не  оставалось
другого выбора, кроме как тоже стать военным.
   - В таком разе виноват не я, а ваш прогнивший обычай наследовать ремесла.
   - Но  он  имеет  свои  преимущества.  Наследование  ремесел  обеспечивает
устойчивый социальный порядок, делает не такой жестокой борьбу за первенство
и гарантирует каждому человеку надежное положение в социальной иерархии.
   - Все это, доктор, распрекрасно, когда дети имеют  от  природы  такие  же
склонности, как ихние предки. А ежели нет? Да я по себе знаю. Папаша мой был
хороший и добрый человек; я его уважал и с дорогой душой пошел бы, как он, в
часовщики, но, хоть я умом  все  схватывал,  руки  не  годились  для  тонкой
работы. Будь я мальванец, мне б от этого ремесла  в  жизни  не  отвертеться,
пришлось бы с голоду помирать. Карадур:
   - Но ведь  даже  в  Двенадцати  Городах,  где  человек  сам  решает,  чем
зарабатывать на жизнь,  возникает  та  же  дилемма,  когда  в  случае  войны
объявляется  поголовный  призыв  в  армию.  Ты  вдруг  видишь  перед   собой
противника, оба вы убеждены, что  правда  на  вашей  стороне,  и  нет  иного
способа решать спор, кроме как мечом и копьем.
   - Что с того, когда один из противников  убит,  он  уже  не  поддерживает
ничью сторону, права она там или нет.  Значит,  справедливость  ipso  facto*
достается победителю.
   - Ответ, о Джориан, легкомысленный и недостой-ный человека,  который  сам
управлял страной! Тебе не хуже моего известно, что, сколько бы ты  ни  молил
своих многочисленных богов, а победит тот, кто сильнее, или  удачливее,  или
искуснее владеет оружием - и справедливость тут ни при чем.
   - Святой отец, - отозвался Джориан, - когда ты уговоришь  моих  драчливых
соотечественников-но-варцев передавать свои  разногласия  на  суд  мудрейших
умов да принимать без ругани  решения,  какие  они  вынесут,  я  с  радостью
покорюсь этим приговорам. Но покуда рак на  горе  не  свистнул,  я  уж  буду
защищаться, как умею. Глянь-ка! Нашу тропу пересекает лощина, а по ней течет
ручей. Я проеду водой два-три ферлонга: авось, удастся еще разок сбить их со
следа. Коли не возражаешь, езжай за мной.
   Он развернул жеребца  вниз  по  течению  ручья;  Оузер  пустился  быстрой
иноходью,  поднимая  копытами  фонтаны  брызг.  Карадур  не  заставил   себя
упрашивать.

   Ниже по течению ручей набирал силу, и к полудню беглецы подъехали к  тому
месту, где он вливался  в  другой  ручей.  На  месте  слияния  брала  начало
небольшая речка шириной в одну-две сажени -  ее  ничего  не  стоило  перейти
вброд, но служить тропой она уже не могла. Берега заросли густым  подлеском,
поэтому Джориан и Карадур немного углубились в джунгли и двинулись  вниз  по
течению реки, мелькавшей в просветах между деревьями.
   - Мне кажется,  это  приток  Шриндолы,  -  прервал  молчание  Карадур.  -
Говорят, Шриндола впадает в Срединное море, хотя, насколько  я  знаю,  никто
еще не доходил до устья, чтобы проверить.
   - Значит, она скоро повернет на север; ежели так,  мы  по  ней  выйдем  к
Халгиру, - сказал Джориан.  -  Остановись-ка  на  минутку  и  помолчи,  а  я
послушаю.
   Ничто, кроме жужжания мошкары да  криков  птиц  и  обезьян,  не  нарушало
тишины. Они двинулись дальше. Немного погодя Джориан заметил, что  местность
стала меняться. Появились камни или, скорее, небольшие валуны,  разбросанные
там и сям под деревьями. Валунов становилось все больше,  и  вскоре  Джориан
понял, что их расположение  и  правильная  форма  говорят  от  искусственном
происхождении. Хотя большинство камней наполовину  вросли  в  землю  и  были
покрыты мхом, камнеломками и лишайником, все же можно было различить плоские
грани и прямые углы, явно обработанные камнетесом. Более того, камни  лежали
рядами - неровными, ломаными, но рядами - это не вызывало никакого сомнения.
   Беглецы приблизились к тому месту, где  древняя  кладка  была  плотнее  и
лучше сохранилась. Всматриваясь в лесной  полумрак,  Джориан  видел  участки
исполинской стены и остатки обвалившихся башен. То его взгляд останавливался
на  сооружении,  сплошь  оплетенном  древесными  корнями,  которые,   словно
щупальца какого-то растительного осьминога, проросли из его вершины и ползли
к земле, цепляясь за камни кладки и растаскивая их в стороны, так что скорее
дерево поддерживало остатки  строения,  чем  строение  -  дерево.  То  вдруг
вставала  перед  ним  исполинская  стена,  поражавшая   немыслимым   обилием
горельефов. В  просветах  между  деревьями  неясно  вырисовывались  покрытые
искуснейшей  резьбой  башни  из  песчаника;  их  вершины  тонули  под  буйно
разросшейся тропической зеленью. На величественной лестнице  росли  деревья,
их корни взломали и разрушили огромные ступени.
   Из пальмовых и папоротниковых зарослей выглядывали зловещие,  нахмуренные
каменные лица. Среди обвалившихся  стен  и  вздымавшихся  к  небу  древесных
стволов лежала распавшаяся при падении на три  части  огромная  статуя;  под
наслоениями мха с трудом угадывались ее прекрасные очертания.  Тем  временем
Джориан  и  Карадур  выехали  на  навесную   дорогу,   вымощенную   большими
квадратными сланцевыми плитами, основание которой составляли две  гигантские
стены, сложенные из глыб весом в сотни тонн.
   По  обе  стороны  тянулись  бесконечные  галереи,  образующие  громадные,
заросшие травой дворы. Каменные порталы при  входе  в  галереи  были  лишены
привычных  сводов.  Вместо  них  проходы  венчали  консольные  арки:  каждый
последующий ряд кладки нависал над предыдущим, пока обе стороны  портала  не
соединялись, образуя высокий равнобедренный треугольник.  Среди  горельефов,
украшающих  стены  галерей,  Джориан  успел  заметить  изображения  войск  в
походном  строю,  легендарные   поединки   демонов   и   богов,   танцовщиц,
развлекающих королей, и рабочих, занятых повседневным трудом.
   Стая зеленых попугайчиков выпорхнула из разва-  лин  и  с  пронзительными
криками унеслась прочь.
   Обезьяны карабкались на готовые обвалиться  своды.  Ящерки  -  зеленые  с
красной грудкой, желтые и всевозможных других оттенков - сновали по камням.
   Огромные  бабочки,  слетев  отдохнуть  на  разрушенную  стену,  трепетали
пурпурно-золотыми крылышками и снова взмывали ввысь.
   - Что это за развалины? - спросил Джориан.
   - Кулбагарх, - простонал колдун. - Не пора  устроить  привал?  Иначе  мне
скоро конец.
   - Мы,  кажись,  опережаем  их  на  несколько  часов,  -  сказал  Джориан,
спешиваясь у подножия безголовой статуи.
   Голова статуи лежала в двух шагах от постамента, но так  заросла  мхом  и
плесенью, что нельзя было разобрать, кто это.
   - Расскажи  мне  о  Кулбагархе,  -  попросил  Джориан,  помогая  охающему
Карадуру слезть с осла.
   Пока Джориан стреноживал животных на заросшем высокой травой  разрушенном
дворе и стряпал незатейливую похлебку, Карадур рассказывал:
   - Этот город восходит к царству Тирао, которое  существовало  некогда  на
землях нынешней Мальван-ской империи.  Когда  последний  царь  Тирао  Вражжа
Дьявол взошел на престол,  он  первым  делом  поспешил  убить  всех  младших
братьев, чтобы никто не мог отнять у него трон. Позднее эти убийства стали в
Мальване делом обычным и ныне почитаются как освященная годами традиция.  Но
во времена Вражжи - более тысячи лет назад -  эта  идея  породила  множество
кривотолков.
   Один из братьев, Нахарью, прослышав о неминуемой  смерти,  собрал  верных
людей и бежал в дебри Комилакха. Они долго шли на восток, пока не набрели на
древние развалины - вот на этом самом  месте.  Однако  найденные  ими  руины
занимали не такую большую  площадь,  как  те,  что  перед  нами,  и  сильнее
подверглись разрушению: древний город простоял заброшенным  намного  дольше,
чем  какие-нибудь  тысяча  с  небольшим   лет,   прошедшие   после   падения
Кулба-гарха.
   Никто из спутников царевича Нахарью не знал, какой город стоял прежде  на
месте этих развалин, хотя некоторые  полагали,  что  в  нем  жили  змеелюди,
откочевавшие затем в непроходимые джунгли Берао-ти. Среди убогих руин  стоял
ветхий, заросший мхом  алтарь,  а  за  алтарем  -  полуобвалившаяся  статуя,
настолько поврежденная непогодой, что невозможно было  разобрать,  кого  она
изображала. Одни угадывали в ней обезьянца, так как обезьянцы испокон  веков
жили в Комилакхе и несколько раз попадались на пути отряда. Другие  считали,
что статуя изображает никакую не обезьяну, а скорее паука или каракатицу.
   При царевиче находился жрец  Крадхи-Хранителя,  призванный  помогать  его
спутникам отправлять свои религиозные нужды. Нахарью казалось,  что  главное
для беглеца - остаться в живых, а посему если  кому-то  и  стоило  возносить
молитвы, так это Крадхе. Современный богослов может  возразить,  что  Варну,
Крадха и Ашака всего лишь лики, или ипостаси, одного и  того  же  верховного
божества, но в те давние времена мыслители еще не достигли  подобных  вершин
понимания метафизических тонкостей.
   В первую же ночь, проведенную в развалинах, этому жрецу по  имени  Эйонар
приснился сон. По словам жреца, во сне ему явился бог,  которого  изображала
полуразрушенная статуя. Эйонара засыпали вопросами: на кого похож бог  -  на
человека, обезьяну, тигра, краба  или  кого  другого;  но  как  только  жрец
попытался описать внешность бога, то побледнел и стал так заикаться, что  ни
слова нельзя было разобрать. Когда люди увидели, в какое  смятение  приводит
почтенного жреца  одно  воспоминание  об  образе  этого  бога,  они  умерили
любопытство и спросили, чего же хочет от них бог.
   И Эйонар поведал, что бога зовут Марагонг и он действительно бог  народа,
населявшего когда-то разрушенный  ныне  город,  что  он  верховное  божество
Комилакха и плевать хотел на жрецов Тирао, которые утверждают,  будто  миром
правит святая троица. Комилакх  принадлежит  ему;  остальные  боги,  хоть  и
претендуют на всемирное господство, почитают за лучшее с ним не связываться.
Поэтому для переселенцев Нахарью будет лучше, если они станут молиться  ему,
Марагонгу, и забудут об остальных богах.
   Затем выяснилось, что Марагонг требует чрезвычайно варварских и  кровавых
жертвоприношений: предназначенного в жертву нужно было положить на алтарь  и
заживо содрать с него кожу. Марагонг объяснил Эйонару, что, поскольку он вот
уже несколько тысяч лет лишен возможности вкушать страдания жертв и близок к
голодной смерти, им следует  не  мешкая  отправиться  на  поиски  жертвы,  с
которой будут сдирать кожу.
   Нахарью и его люди встревожились: в Тирао давно  отказались  от  подобных
обычаев, и  они  не  испытывали  никакого  желания  возрождать  человеческие
жертвоприношения, а тем более умертвить одного  из  своих  соратников  таким
неделикатным способом. Итак, они стали держать совет; долго они  спорили,  а
потом жрец Эйонар  сказал:  "Извольте,  Ваше  Высочество,  я  придумал,  как
ублажить могущественного Марагонга и сохранить в целости наши шкуры. Давайте
пойдем в лес, поймаем обезьянца и принесем его в жертву указанным  способом.
Потому что хоть обезьянцы и глупее людей, все же стоят на  довольно  высокой
ступени развития и так же остро чувствуют боль, как всякий  человек.  И  раз
Марагонг питается страданиями своих жертв, обезьянец придется ему  по  вкусу
не меньше, чем один из нас".
   Товарищи Нахарью признали, что жрец говорит  дело,  и  тут  же  снарядили
охотничью экспедицию. После того,  как  обезьянец  был  принесен  в  жертву,
Эйонару во сне явился Марагонг и сказал, что вполне  доволен  подношением  и
что пока беглецы из Тирао приносят жертвы, он, Марагонг, будет оказывать  им
свое покровительство. Так и повелось. За время правления Нахарью и его сына,
носившего то же имя, люди расплодились и на развалинах древнего  безымянного
города построили Кулбагарх.
   Тем  временем  знатные  люди  Тирао,  доведенные  до  отчаяния   гнусными
преступлениями Вражжи Дьявола,  решились  отправиться  на  поиски  царевича,
который мог бы  возглавить  восстание  против  их  суверена.  Они  потерпели
неудачу, потому что Вражжа под  корень  уничтожил  всю  родню,  казнив  даже
троюродных и четвероюродных братьев и подослав убийц  к  тем,  кто  бежал  в
Новарию и другие варварские страны.
   Однако  в  конце  концов  бунтовщики   обнаружили   в   пустыне   Федиран
предводителя кочевников по имени Вагиф, в жилах которого текла одна тридцать
вторая  часть  тираоской  королевской  крови.  Заговорщики  предложили   ему
захватить Тирао и стать царем вместо Вражжи. Вторжение прошло без сучка, без
задоринки, потому что почти вся армия Вражжи разбежалась. Вскоре Вражжа  был
убит весьма любопытным способом, который приводит меня в такое смятение, что
я не в состоянии его описывать, - и Вагифа короновали на царство.
   Но надежды сторонников Вагифа не оправдались: он оказался ничуть не лучше
Вражжи. Едва взойдя на престол, новый царь  приказал  арестовать  весь  цвет
тираоской знати и сложить из их голов пирамиду на главной городской площади.
Напугав до смерти остальных дворян и тем самым, как ему казалось, приведя их
в состояние полной  покорности,  Вагиф  следующим  указом  повелел  высыпать
содержимое сокровищницы на пол тронного зала. Созерцание несметных  богатств
лишило  Вагифа  -  который  всю  свою  жизнь,  проведенную  в  пустыне,  был
голоштанным воришкой и почитал за счастье, если  ему  перепадала  серебряная
марка, - последних остатков разума.  Когда  его  нашли,  он  сидел  на  куче
золотых монет, подбрасывал в воздух драгоценные камни, хохотал и гукал,  как
грудной младенец.
   Вагифа убили и стали думать, кого посадить на трон вместо него. Но  когда
весть о злоключениях, выпавших на долю Тирао, разнеслась по свету и достигла
пустыни Федиран, новые полчища кочевников  вторглись  в  изобильные  пределы
царства, где оставшиеся в живых дворяне с оружием в руках оспаривали друг  у
друга право властвовать над страной. Тирао захлестнуло волной крови и  огня,
и вскоре совы, нетопыри и  змеи  стали  единственными  обитателями  развалин
некогда пышных дворцов и неприступных крепостей. Так и продолжалось, пока на
эти земли не пришел Гиш Великий.
   Меж тем Кулбагарх все разрастался, потому что многие жители  поверженного
Тирао нашли в нем прибежище. Но в  царствование  Дарганжа,  внука  На-харью,
возникли трудности с  поимкой  обезьянцев  для  жертвоприношений  Марагонгу.
Обезьянцы стали бояться Кулбагарха и обходили его стороной,  поэтому  городу
приходилось содержать  сотни  охотников,  которые  беспрестанно  рыскали  по
окрестностям  в  поисках  зазевавшегося  дикаря.  Горожане,  опасаясь,   что
поступления обезьянцев и вовсе прекратятся, стали поговаривать,  что  жертвы
можно отбирать по жребию из числа вновь прибывших.
   Среди беженцев  из  Тирао  оказался  один  человек  -  Джейнини,  который
проповедовал веру в нового бога по  имени  Ииш.  Новый  бог,  как  утверждал
Джейнини, явился ему во сне и поведал о религии любви, что придет  на  смену
религии крови и страха. Стоит только  каждому,  говорил  Джейнини,  полюбить
всех остальных, и наступит конец несчастиям.  К  тому  же  Ииш,  могуществом
превосходящий Марагонга, сможет оберегать кулбагархцев куда лучше  жестокого
бога.
   Жрецы Марагонга, которые к тому  времени  жили  в  роскоши,  богатели  на
взятках и обладали огромным влиянием, разыскивали Джейнини,  чтобы  принести
опасного еретика в жертву на алтаре Марагонга.  Но  у  Джейнини  было  много
последователей,  особенно  среди  недавних   переселенцев,   без   понимания
относящихся к намерению жрецов  содрать  с  них  кожу  во  славу  Марагонга.
Похоже, обе группировки готовы были драться до последнего.
   Но тут царь Д