лощадка  посадочная  оборудована,  и  на  ней
вертолет стоит. Я прямо обалдел. Поначалу подумал было, что это  охранники
здесь чего-то поджидают, залег хлебалом вниз и лежу,  не  шевелюсь.  Минут
десять, наверное, пролежал - из вертолета ни звука. Тогда поднял голову  -
а вертолет-то совсем не такой, на котором охранники летают. Я уж как здесь
очутился, понял -  такими  проводники  пользовались.  Только  у  него  еще
какие-то  кронштейны  снаружи  торчали  -  наверное,   чтобы   подвешивать
что-нибудь. Ну да вы же этот вертолет видели, он перед ангаром, в  котором
я укрывался, стоял.
     В общем, подошел я к нему, открыл дверцу - а там этот...  Ну  который
помер потом. Вид у него был страшный, но мне  не  привыкать.  Меня  вообще
такими вещами не испугаешь теперь. Он, как дверцу-то  я  раскрыл,  в  себя
пришел, голову повернул ко мне и, вижу, сказать  что-то  хочет.  Насилу  я
разобрал, чего ему нужно. Спрашивал, оказывается, смогу ли вертолет вести.
Ну этому-то делу я хорошо обучен - знать бы только, куда  лететь,  говорю.
Он ответил, что покажет, и снова отрубился.
     Я тогда попытался ему помочь,  да  не  удалось.  У  него  в  аптечке,
конечно, был анализатор, да хворь его так и не удалось распознать.  Я  там
раскопал пару инъекторов с жаропонижающим, вкатил ему сразу оба. Думал,  в
себя он придет, так сам  сообразит,  что  делать  -  нас  ведь  в  лагерях
пользоваться местными  медикаментами  не  учили.  Ну  а  потом  на  жратву
набросился, и так с голодухи-то у меня живот скрутило, что сам, думал, там
же и подохну.
     Ну а дальше что? Дальше пришел он малость в себя - сработало, значит,
жаропонижающее - и велел мне заводить  двигатель.  Целый  день  мы  летели
между лесом и туманом, и только к вечеру, когда баки уже  почти  опустели,
вышли на такую же площадку посадочную. Как он этот день продержаться сумел
- ума не приложу. Только сели - он опять отрубился и до  утра  в  себя  не
приходил. Так что пришлось  мне  самому  соображать,  что  где-то  там  на
площадке  этой  должны  быть  бочки  с  горючим,  да  при  свете  фар   их
разыскивать, да заливать баки доверху. Утром я снова привел его в  чувство
жаропонижающим, и к полудню мы долетели до этих вот ангаров.
     Вот, в общем, и вся история.
     Нет, в себя он больше не приходил, хоть я и пытался лечить  его.  Он,
наверное, только усилием воли и держался. Как только мы приземлились,  так
снова  отрубился.  Все  бредил  о  каких-то  ведьмах,  каких-то  зародышах
запрятанных, которые еще сжечь надо, еще о чем-то - понять было трудно.  А
два дня назад затих вдруг. Я подошел - а он уже мертвый.
     Нет, к тем крайним ангарам я не приближался.  Ясное  дело,  я  еще  с
воздуха увидел, что там огневики поработали. Хорошо, что нас там не  было,
когда эти твари из леса заявились. Откуда мне  знать  это?  Наверное,  там
кто-то укрывался, но что толку теперь гадать? Если кто и был,  так  теперь
уже никого не осталось, это уж  точно.  Так  что,  начальник,  больше  мне
рассказать вам про  то,  что  здесь  случилось,  нечего.  Но  все,  что  я
рассказал - чистая правда. Майк Хармел свое слово  держит,  и  раз  обещал
говорить честно, то  врать  не  будет.  Теперь,  начальник,  ваша  очередь
выполнять обещания.
     Вот так.



                                  ЭПИЛОГ

     -  Господа,  я  вынужден  сообщить  вам  жестокую  правду:  Эниара  и
несколько близлежащих  миров  захвачены  противником.  Для  всех  нас  это
жестокий удар, господа. И даже то, что жители Эниары сражались  до  конца,
отстаивая наши общие идеалы, вряд ли утешит тех из вас,  кто  потерял  там
близких или капиталы. Да, господа, Эниара оборонялась  до  последнего,  но
силы  были  слишком  неравными,   и   противник   подлым   ударом   сломил
сопротивление несчастных. Пощады не  было  никому  -  пусть  это  послужит
уроком колеблющимся и сомневающимся.
     Эниара погибла, господа, и осознавать это страшно.  Но  еще  страшнее
сознавать то, что мы смогли бы отстоять ее, согласись парламент  два  года
назад на увеличение военных расходов и введение  чрезвычайного  правления.
Потому я заявляю: те, кто тогда голосовал против - а мы знаем их имена!  -
изменники и заслуживают самой жестокой кары. Не может быть колебаний перед
лицом столь страшной угрозы! Не может быть никаких сомнений! Не может быть
никакого малодушия! И потому, чтобы  трагедия  Эниары  больше  никогда  не
повторилась,  я  заявляю:  отныне  и  вплоть  до  отмены  во  всех  мирах,
подвластных    Метрополии,    вводится    чрезвычайное     положение     и
приостанавливается действие Конституции. Только так можем мы противостоять
коварному и жестокому врагу, господа, только так. И народ, наш  великий  и
свободолюбивый народ, единодушно поддерживает это решение. Все как один мы
встанем на защиту наших идеалов!
     Я кончил, господа.