-то  слизью  -  они  на  это  мастера  -  так  что  малейшая
дополнительная нагрузка сбрасывала в пропасть целый  участок  дороги?  Это
все  выяснилось  позже,  во  время  расследования   следующего   подобного
инцидента, когда на Галлау прибыла специальная группа экспертов.  А  тогда
они решили, что произошел случайный обвал. Карабкаться через перевал,  как
нам сегодня, им не хотелось, да и время было уже к вечеру, и они повернули
обратно. И всего через несколько километров попали под  обвал  на  склоне,
который всегда считался надежно закрепленным.  Спасатели  обнаружили  тела
троих из группы под камнями - спустя много часов, когда делать что-то было
уже поздно. Но самого Коврова среди них не было. Его -  то,  что  от  него
осталось - обнаружили лишь через сутки, в нескольких километрах  от  места
аварии, обугленного от попадания концентрированных  кислот.  Рядом  с  ним
лежал излучатель  -  совершенно  разряженный.  А  вокруг  лежало  то,  что
осталось от пяти мертвых онгерритов.
     Это было ЧП высшего разряда. Во-первых, потому, что это  было  первое
явно враждебное действие онгерритов после установления контакта с  Великим
Каландом. Во-вторых, потому, что в результате этого действия были убиты  и
люди, и представители местного населения. В-третьих, наконец, потому,  что
в создавшейся ситуации ни у  кого  не  было  конкретного  плана  действий.
Стандартный  план  предусматривает  в  таком  случае  прекращение   всякой
активности  на  планете,   вызов   группы   расследования   из   Академии,
чрезвычайную сессию Совета Академии  для  решения  вопроса  о  возможности
дальнейшей работы на планете. Но уйти с Кабенга люди уже не могли,  потому
что все большие массы онгерритов на Каланде проходили восьмой  метаморфоз,
становились взрослыми особями и  требовали  бета-треона  для  того,  чтобы
жить.
     Бета-треон могли им дать только люди.
     Вся жизнь здесь,  на  Кабенге,  была  завязана  на  бета-треоне,  без
которого в местных организмах был невозможен синтез  жизненно  необходимых
соединений. Эволюционный тупик, в который  попали  онгерриты,  был  вызван
именно  чрезвычайно  высокой  эффективностью   использования   бета-треона
организмами Кабенга, эффективностью, далеко превосходящей все до  сих  пор
обнаруженные формы синтеза в живых  системах.  Именно  эта  эффективность,
заставившая  организмы   планеты   отказаться   от   всех   альтернативных
механизмов, сделала их рабами бета-треона и, в конечном счете, затормозила
их эволюцию. С  бета-треоном  любой  организм  Кабенга  по  жизнестойкости
далеко  превосходил  все  до  сих  пор  обнаруженные  формы   жизни.   Без
бета-треона все живое на Кабенге было обречено на смерть.
     -  В  общем,  с  тех  пор,  как  погиб  Ковров,  мы  стали  ездить  с
излучателями на боевом взводе. И в защитной  форме,  -  невесело  закончил
свой рассказ Валент. - Правда, не всем это помогло.
     - Сколько было нападений?
     - Не знаю. Я сам попал уже в восемь засад. Не считая сегодняшней.
     - И чем это кончилось?
     - Пока жив, - Валент грустно улыбнулся.
     - Выходит, здесь вошло в норму убийство онгерритов?
     - Выходит. В порядке обороны, разумеется.
     - А почему об этом не знают на базе? Или в Академии?
     - Кто вам сказал, инспектор, что они об этом не знают?
     - Этой информации нет в материалах,  касающихся  Кабенга.  А  я  имею
доступ к материалам высшей категории секретности. Даже  к  таким,  которые
недоступны руководителям проекта.
     - Об этом, инспектор, вы спросите у тех, кто занимается  информацией,
- ответил Валент. - Мы бы тоже хотели знать - почему?
     - А если честно, то ведь и в наши отчеты не все попадает, -  добавила
Берта. - Что поделаешь, приспособились к среде обитания.
     Я вспомнил утренний разговор с Графом. Действительно, о чем говорить,
если даже начальник базы не способен знать всего, что творится на Кабенге?
Все мы живем под гипнозом информационной системы, и когда происходит нечто
необычное, не в силах отрешиться от  этого  гипноза,  готовы  предположить
все, что угодно, кроме одного, возможно немыслимого, но  объясняющего  все
решения. Кроме  того,  что  информация,  на  которой  мы  основываем  свои
действия, может содержать заведомую ложь.
     - Я бы выразил это иначе, - тихо сказал Рашид. -  Я  думаю,  что  они
просто не хотят этого знать. Так спокойнее. И потому они очень  не  любят,
когда кто-то им открывает глаза.
     Что ж, кое-что это объясняло. Но далеко не все.


     Цивилизации рождаются, живут  и  умирают  по-разному.  Одни  неспешно
проходят свой  эволюционный  путь,  все  время  находясь  в  равновесии  с
окружающей средой -  так,  что  в  итоге  совершенно  сливаются  с  ней  и
переходят на  новый  этап  развития,  нам  непонятный.  Так  произошло  на
Кредо-2, в мире, который мы два с половиной столетия считали мертвым,  так
произойдет - не скоро, через миллионы лет - еще в двух или  трех  десятках
из известных нам миров. Мы знаем об их  существовании,  и  они,  наверное,
знают о нашем, но наши цивилизации практически не имеют  общих  ценностей,
нам нечего дать друг другу, и это знание остается бесполезным -  для  нас,
потому что мы не знаем даже того, существует ли для  них  вообще  критерий
полезности. Другие цивилизации гибнут как раз от того,  что  они  нарушают
это равновесие со своим окружением - астроархеология за столетия работы  в
Галактике доказала, что это, к сожалению, самый  распространенный  случай.
Третьи - как и наша -  полностью  отрываются  от  породившей  их  среды  и
создают  свою  собственную  среду  обитания.  Именно  эта  способность   и
оказывается  движущей  силой  их  прогресса.  И  именно  репродукция  этой
искусственной среды и является -  как  ни  унизительно  это  осознавать  -
конечной целью всех устремлений человечества и еще нескольких подобных нам
народов Галактики.  Для  того,  чтобы  понять  это,  потребовалось  понять
сначала другие народы, встреченные нами в космосе - и взглянуть на себя их
глазами.
     Наверное, осознание этой грани своей сущности было тяжким  испытанием
для многих из тех, кто жил в эпоху, когда оно произошло. Но люди  -  очень
стойкие  существа.  Они  доказали  это  всей   своей   историей.   Вопреки
очевидности, мы, как и столетия назад, продолжаем искать какие-то цели вне
воссоздания собственной среды обитания. И порою нам - большинству из нас -
кажется, что мы их находим. Хотя на поверку  каждый  раз  это  оказывается
самообманом. Меджды, быть может, тоже мучились этим вопросом.  И  погибли,
возможно, не потому,  что  столкнулись  с  до  сих  пор  не  понятой  нами
опасностью - просто цель исчерпала себя.
     Я думал об этом, шагая вслед  за  Гладис  вниз  по  наклонному  ходу,
ведущему с поверхности к Первой камере. Мы спускались уже около  получаса.
Огоньки наших светильников многократно отражались от  гладких,  до  блеска
отполированных  стен  тоннеля.  Иногда  на  стене,  обычно  неподалеку  от
развилки, вспыхивала ярким разноцветьем  флюоресцентная  метка.  Иногда  -
когда тоннель пересекал полосу более светлых  пород  -  казалось,  что  он
расширяется, а затем снова сужается, ныряя в толщу черной  скалы.  Но  это
было не так, размеры его почти не менялись, и  лишь  иногда,  очень  редко
приходилось нагибать голову, чтобы не задевать потолок шлемом.
     А в общем, все было очень однообразно.
     Связь была включена, но с самого начала мы почти не разговаривали.  Я
шел  вторым.  Впереди,  слегка  раскачиваясь  под   тяжестью   баллона   с
бета-треоном, шла Гладис. Сзади, иногда  почти  налетая  на  меня,  пыхтел
Сухарев. Байеру  по  случаю  моего  прибытия  и  желанию  спуститься  вниз
устроили выходной - все равно на Каланде-1 было лишь три исправных баллона
для бета-треона, и не имело смысла гонять вниз лишнего человека. Лишь  три
исправных баллона - и ни одной тележки для того, чтобы везти их  вниз.  На
мой вопрос, почему так получилось, Хироти, отведя взгляд, ответил, что все
равно вблизи Первой камеры проходы слишком узки для  тележки.  Я  не  стал
расспрашивать, почему они не используют для этого дела роботов -  в  конце
концов это была их забота. Некоторым нравится таскать тяжести.
     Впереди показалась очередная развилка, помеченная  зеленой  меткой  с
красными цифрами. "33" прочитал я и притормозил. Сухарев едва не  врезался
мне в спину, но не спросил ни о  чем.  Я  уже  заметил,  что  он  всячески
избегает разговоров. Так, будто боится о  чем-то  проговориться.  А  может
быть, это просто черта его характера.
     - Подождите минутку, Гладис,  -  сказал  я.  Она  тоже  остановилась,
обернулась и, увидев, что мы стоим, оперлась спиной о стену тоннеля, чтобы
снять с плеч часть веса баллона. Хороши у них тут порядочки,  в  очередной
раз подумал я. Нагружать женщину такой тяжестью. Впрочем, возможно она  из
тех, кто всегда лезет вперед и с кем спорить попросту  бесполезно.  Бывают
такие, считающие что они всегда вправе распоряжаться собой и не  способные
к оптимизации своих действий в коллективе. Самое скверное в  таком  складе
характера состоит в том, что подобные люди, бессмысленно зачастую  жертвуя
собой, требуют подобной же жертвенности от окружающих. И формально - но не
по-человечески - они почти всегда правы. Быть может, и эта Гладис из таких
же, и здесь попросту махнули на нее рукой, поняв, что спорить бесполезно.
     - Метка тридцать три, - кивнул я на стену. - Мне помнится, что именно
в этом боковом проходе нашли шлем и излучатель Бергсона.
     - Ну и что? - спросила она.
     - Вы тогда участвовали в поисках?
     - Нет. Меня тут еще не было.
     - А вы? - обернулся я к Сухареву.
     - Я? Нет. То есть да, участвовал. Но в другой группе.
     - Вы были там? - я кивнул в сторону прохода.
     - Н-нет. Вернее был. Но недалеко. Не там, где нашли - гораздо ближе.
     Интересная черта - сначала ответить "нет", а  потом  уже  думать  над
вопросом.
     - Пошли дальше, - сказала Гладис. - Поговорим на обратном пути,  -  и
она, не оборачиваясь двинулась вперед. Мы догнали  ее  лишь  метров  через
сто, за двумя поворотами.
     Минут через десять она сказала:
     - Сейчас начнут встречаться онгерриты. Не делайте лишних движений. Не
пугайтесь. Просто идите за мной.
     - Я знаком с тем, как они выглядят, - сказал я.
     Она смерила меня холодным взглядом. Потом сказала:
     - Знаете, инспектор, это несколько разные вещи -  знать  о  том,  как
выглядит дерьмо и вляпаться в него, - и не дожидаясь ответа пошла дальше.
     - Мне еще не приходилось слышать подобного сравнения, - сказал я ей в
спину.
     - Значит, плохо слушали.
     - Гладис, ну з-зачем ты так? -  сказал  Сухарев.  -  Инспектор  может
неправильно понять.
     Но она ему не ответила.
     Тоннель резко, почти под прямым углом повернул направо и  расширился.
И почти сразу же я увидел первого онгеррита. Я достаточно  насмотрелся  на
материалы проекта, и только потому  остался  внешне  почти  спокойным.  Но
Гладис была в чем-то права  -  онгеррит,  увиденный  воочию,  и  онгеррит,
виденный когда-то раньше - пусть и  в  высококачественной  голографической
проекции, пусть и с полным эффектом присутствия - были далеко не  одним  и
тем же. Я не был шокирован, нет. Но внутренне содрогнулся.
     Этот онгеррит был из числа тех, кого по традиции  называли  Стражами.
Хотя, как стало известно позже, они выполняли другие функции, лишь отчасти
имеющие отношение к охране внутренних  камер.  Даже  само  это  понятие  -
охрана -  как  потом  оказалось,  использовалось  первыми  исследователями
неверно  и  до  сих  пор  создавало  путаницу  в  понимании  образа  жизни
онгерритов. Привычная картина, когда люди изучают что-то в принципе чуждое
и земной жизни, и земной логике.
     Собственно, то, что я увидел, не было самим онгерритом. Это  не  было
даже частью его тела, если рассматривать тело как нечто  цельное  и  более
или менее стабильное. Это были, скорее, выделения этого  тела,  непрерывно
им же поглощаемые. Издали Страж  походит  на  скопление  воздушных  корней
пандриаса с Тсасуры-16 - ассоциация сама по себе не  слишком  приятная.  С
потолка тоннеля, полностью перекрывая проход,  свешиваются  многочисленные
нити  -  часто  тонкие,  как  паутина,  но  иногда  толщиной  в  несколько
миллиметров. Подойдя  ближе,  видишь,  что  это  даже  не  нити,  а  струи
какого-то вязкого вещества с разнообразными включениями, медленно  текущие
- иногда сверху вниз, но чаще, как ни странно,  снизу  вверх.  Иногда  эти
струи обрываются и падают в  студенистую  лужу  на  полу  тоннеля,  иногда
отклоняются в сторону, как от порыва ветра, но  совершенно  не  синхронно,
вне всякой связи с соседними струями, временами даже задевая и отклоняя их
тоже, но никогда не смешиваясь. Издали они  кажутся  бесцветными,  но  при
ближайшем рассмотрении видно, что внутри, за матовой  их  оболочкой,  там,
где она почему-либо истончилась, они переливаются  всеми  цветами  радуги.
Можно часами стоять и смотреть, как текут эти струи, и не  понять,  откуда
же они берутся и куда деваются, потому что сам  Страж  прячется  обычно  в
боковой нише, лишь несколькими тонкими - не больше сантиметра  -  сифонами
связанный с перекрываемым им тоннелем. И трудно поверить в  то,  что  весь
этот поток слизи в сотню, а иногда и  в  две-три  сотни  литров  в  минуту
производится и, соответственно, поглощается небольшим существом  с  массой
не превышающей обычно двадцати килограммов.
     - Познакомьтесь, инспектор, - сказала Гладис, не оборачиваясь. -  Это
Страж Первой камеры, - и она, ни на  мгновение  ни  останавливаясь,  пошла
вперед, ступая прямо  по  студенистой  луже  слизи,  разлившейся  по  полу
тоннеля. Струи, стекавшие с потолка, тут же облепили ее с ног  до  головы,
но она шла, как бы ничего не замечая, и мне не  оставалось  ничего  иного,
кроме как последовать за ней. Идти так пришлось шагов двадцать, причем под
конец я шел совершенно вслепую, потому что слизь залила светофильтр шлема.
Спускаясь сюда, я знал, что мне предстоит, знал, что такое Страж и как  он
действует, но знание это нисколько  не  улучшило  впечатления  от  первого
знакомства.
     На другом конце заграждения Стража мы пару минут  простояли,  ожидая,
пока слизь, как и положено, сползет с  нашей  формы,  не  оставив  на  ней
никаких видимых следов. Собравшись в комки у наших ног, слизь эта,  теперь
приобретшая вдруг грязно-зеленый цвет, на  какое-то  мгновение  замерла  в
неподвижности,  а  потом  как  по  единой  команде  двинулась  в   сторону
пройденной нами лужи на  полу  тоннеля.  Тонкие  нити,  которыми  онгеррит
подтягивал к себе комки слизи, видны не были. Я был готов к тому, что  нам
предстояло, но при виде этих движущихся как бы по собственной воле  комков
вдруг почувствовал тошноту и отвернулся. Все-таки атавистические  рефлексы
и представления слишком глубоко коренятся в человеке, и  нужна  длительная
тренировка, чтобы избавится хотя бы от части из них.
     - Ну как? - спросила Гладис. - Вы довольны своим  новым  знакомством,
инспектор?
     - Знакомством? Я как-то не воспринял это за знакомство.
     Зато Страж воспринял это именно так. Можете быть уверены - теперь  он
отличит вас от любого другого человека, какой бы скафандр вы ни надели,  -
она двинулась дальше, и мы с Сухаревым пошли следом.
     Что ж, так или иначе, знакомство состоялось. И еще  неизвестно,  кому
из нас двоих оно пришлось меньше по вкусу. Хотя  про  себя  я  должен  был
честно отметить, что не встречался еще с существом, столь же отталкивающим
и чуждым человеку - именно физиологически отталкивающим  и  чуждым  -  как
Страж. И тем не менее я умом своим вполне понимал Рыбникова - того самого,
о котором говорила вчера Берта - который в своей монографии об  онгерритах
назвал  Стражей  самыми   прекрасными   существами   в   Галактике.   Если
отталкиваться от того,  что  прекрасное  есть  совершенство,  есть  высшая
степень целесообразности, то с  Рыбниковым  трудно  было  не  согласиться.
Стражи  были  самыми  совершенными  из  встреченных  человеком  химических
анализаторов, обладающими, видимо, предельно возможной чувствительностью -
в анализируемом им образце они способны выделить каждую отдельную молекулу
на поверхности без ее разрушения. Кое-кто из исследователей полагал  даже,
что они каким-то образом умудряются анализировать  и  молекулы  в  глубине
образца, но механизм этого явления был пока что не установлен.
     Широкий тоннель тянулся около двухсот метров, пока не уперся в  стену
с десятком примерно узких проходов на разных уровнях, не во все из которых
мыслимо было протиснуться.
     - Приготовьте свой распылитель, - сказала Гладис, направляясь  далеко
не к самому широкому проходу.
     Я нащупал на поясе флакон, посмотрел на нее и тоже взял его  в  руку,
положив большой палец на клапан. Потом спросил:
     - А почему именно этот проход?
     - Единственный, где мы не застрянем, - ответила она.
     На первый взгляд утверждение это звучало сомнительно, но она каким-то
образом протиснулась в отверстие, лишь слегка пригнувшись  и  наклонившись
вправо, и я полез следом.  Это  оказалось  легче,  чем  думалось  вначале,
потому что отполированные стенки не  препятствовали  движению,  а  клейкие
подошвы ботинок создавали достаточный упор. Даже Сухарев с его  габаритами
умудрился не отстать ни на шаг и дважды налетал мне  на  спину  на  первых
метрах прохода. Через какое-то время, после десятка, наверное,  поворотов,
когда я уже полностью потерял  ориентировку,  впереди  показался  свет,  и
вскоре мы вошли, наконец, в Первую камеру.
     Если бы  не  светильник,  установленный  полтора  года  назад,  когда
началось регулярное снабжение онгерритов  бета-треоном,  зал,  открывшийся
перед нами, потерялся бы в темноте, рассеять которую наши фонари оказались
бы бессильны. Я не раз видел проекции  этих  пещерных  красот,  знал,  что
следующие камеры - Вторая и Четвертая - гораздо больше и величественней, а
Третья камера, где обитал сам Великий Каланд, лишь немногим уступает этой,
но все равно, оказавшись в этом зале, поразился  его  величине.  Наверное,
причина лежала в контрасте между теснотой только что пройденного прохода и
размерами открывшейся впереди пустоты. До противоположной  стены  было  не
менее трех сотен метров, а своды зала уходили  вверх  не  меньше,  чем  на
сотню. Как и все у онгерритов, они были гладко, до блеска отполированы,  и
на этом блестящем, почти зеркальном фоне черными точками - как  звезды  на
негативе звездного неба - выделялись  многочисленные  отверстия,  подобные
тому, через которое мы проникли в зал.
     И  кругом  были   онгерриты.   Сотни   онгерритов.   Тысячи.   Белыми
воскообразными наплывами они покрывали стены зала и его  потолок,  тонкими
студенистыми струями вытекали из некоторых отверстий и опускались на  пол,
расплываясь  там  гигантскими  амебами,  копошились  у   чаши   источника,
расположенной в центре. Каждый из  них  передвигался  сам  по  себе,  вне,
казалось бы, какой то связи с  остальными,  но,  окинув  камеру  взглядом,
можно было заметить, что все их движения подчиняются единому  замедленному
ритму, то усиливаясь, то затухая с периодом в два-три десятка  секунд.  На
первый взгляд вся эта картина не  рождала  никаких  ассоциаций,  но  через
несколько секунд я почему-то снова, как и рядом  со  Стражем  почувствовал
тошноту и сделал несколько судорожных глотков. Нет, неожиданно для себя  я
понял, что ассоциации неожиданно возникали в  сознании,  несмотря  на  всю
внешнюю непохожесть наблюдаемых картин. Я вдруг почувствовал, что то,  что
я вижу, так же чуждо мне и отвратительно, как Мертвые поля  в  Белом  лесу
Аттона.  Или  даже  еще  более  чуждо  и  отвратительно.  Но   какого-либо
вмешательства в свое сознание со стороны я при этом не ощущал.
     На спутников моих, разумеется, картина эта  никакого  впечатления  не
произ