водил  ложкой  по  клеенке.  Рашид  тоже  был  совершенно
безучастен, но это ни о чем не говорило, это был его обычный вид. И только
Берта, сжав зубы так, что  выступили  резко  очерченные  скулы,  неотрывно
смотрела  в  лицо  Валенту,  и  он,  чувствуя  этот  взгляд,  старался  не
поворачиваться в ее сторону.
     - А что, по-вашему, в моем отчете не должно фигурировать  сегодняшнее
происшествие?
     - Ну разумеется.
     - Интересный у вас взгляд на работу инспектора.
     - Скажем так - реалистичный. А вот ваш взгляд, если это действительно
взгляд, если я вас правильно понял,  меня  удивляет.  Вы  давно  работаете
инспектором?
     - Достаточно давно. А какое это имеет значение?
     - Извините, но вы производите впечатление новичка.
     - Почему?
     - Ну потому хотя бы, что опытный инспектор должен знать, что он может
увидеть лишь то, что ему поручено увидеть. И не более того.
     - Вы это серьезно?
     - Абсолютно. Так вот, я не знаю, разумеется, зачем вас сюда посылали,
но никто из тех, кто мог вас послать, не заинтересован  в  том,  чтобы  вы
вдруг увидели нападение онгерритов. Уж в этом вы можете быть уверены - или
я ничего не понимаю в ситуации.
     - Скорее последнее, - ответил я, доставая из нагрудного кармана  свою
карточку. - Ознакомьтесь. Он  взял  ее  -  не  так,  как  Граф,  не  двумя
пальцами, а привычно спрятав в ладони от ветра - быстро  пробежал  глазами
первый параграф, присвистнул, потом, взглянув на меня, внимательно дочитал
до конца. Потом протянул ее - не мне, а Рашиду. Тот прочитал и, совершенно
не изменившись в лице, молча передал ее Крису. Берта зашла ему  за  спину,
обняла за шею и тоже стала читать.  Дочитав,  засмеялась  -  снова  резко,
отрывисто. Потом сказала с каким-то торжеством в голосе:
     - Достукались?
     - Д-а-а, - Валент потер левую щеку тыльной стороной ладони. -  И  что
же теперь будет?
     - Зависит от того, что есть, - ответил я.
     - Знать бы, что есть, - буркнул он  себе  под  нос.  -  Ладно,  потом
договорим, ехать пора, - он поднялся и пошел к вездеходу. Не спеша пошел -
но пока я брал карточку из рук Криса, пока засовывал ее обратно в  карман,
он сумел забраться внутрь.
     А там лежали наши излучатели.
     Но ничего не случилось. Мы собрали в мешок посуду, сложили клеенку  и
тоже забрались в вездеход. Валент сидел на своем  месте,  обхватив  голову
руками, и не обратил на нас ни малейшего внимания. Нет, он не был ведомым.
И конечно, он не был зомби. Что, разумеется, не означало, что  на  Кабенге
не было ни тех, ни других.
     Мы снова поехали вверх по склону. Но перевал был уже близок, и  всего
через десять минут мы оказались в пологой седловине между тремя горами.  А
потом начался спуск. В одном месте, как  и  говорил  Рашид,  действительно
пришлось нелегко, потому что  склон  справа,  совсем  рядом,  переходил  в
обрыв, куда беззвучно улетали потревоженные  псевдоколесами  камни.  Слева
была скала, и минут пятнадцать, наверное, мы пробирались по узкой  террасе
между ней и обрывом, с трудом находя опору для псевдоколес. Но зато  потом
все было просто - даже проще, чем по пути  наверх.  Только  вот  скоро  мы
снова вошли  в  туман,  и  пришлось  сидеть  настороже,  ожидая  нападения
онгерритов.
     Потом, когда мы выехали на дорогу и помчались по ней с  невообразимой
скоростью километров тридцать  в  час,  я  попытался  снова  заговорить  с
Валентом. Но он даже не обернулся, только бросил в ответ:
     - Потом.
     Примерно через час дорога стала постепенно спускаться вниз, пересекла
пару ручьев по аляповатым,  наспех  возведенным  пластиформовым  мостам  и
наконец выехала на ровную, хорошо утрамбованную площадку.  За  туманом  по
сторонам угадывались  круто  вздымающиеся  вверх  скалы,  и,  когда  Рашид
повернул направо и, снизив скорость, подъехал вплотную к отвесной скальной
стене, я увидел, наконец, Каланд-1.


     Теперь я знаю, что уже тогда решение было совсем рядом. Того,  что  я
успел узнать, было вполне достаточно, чтобы понять, что же  происходит  на
Кабенге. Временами мне кажется, что сумей я остановиться, сумей  отбросить
мысли о необходимости как можно больше успеть увидеть  за  отпущенные  мне
шесть суток, необходимости  не  упустить  ничего  существенного,  сумей  я
задуматься над происходящим - и я бы все понял. И, быть  может,  сумел  бы
хоть что-то предотвратить.
     Но это, конечно, только кажется.
     Озарение не возникает на пустом месте. Оно подспудно  готовится  всей
предшествующей жизнью, всем тем  неявным  обобщением  поступающей  в  мозг
информации,  которое  незаметно  для  нас  самих  идет  с  момента  нашего
рождения. И на него не влияет простая доступность информации -  иначе  все
могли  бы  стать  гениями,  просто  подключив  свое  сознание   к   единой
информационной системе вместо индивидуальных  мнемоблоков.  Но  информация
для нас имеет смысл лишь тогда,  когда  ее  можно  охватить  сознанием,  а
сознание всегда остается ограниченным. И для того, чтобы пришло  озарение,
чтобы   какое-то   случайное   наблюдение,   оброненное   кем-то    слово,
сопоставление казалось бы  никак  не  связанных  фактов  и  событий  вдруг
воплотилось   в   четкую   схему,   по-новому    объясняющую    окружающую
действительность, необходимо, чтобы каркас этой схемы  уже  существовал  в
нашем подсознании. Чтобы схема заработала, все  ее  элементы  должны  быть
расставлены по местам. И потому наивно было бы ждать  озарения  тогда,  на
Каланде  -  то,  что  я  успел  к  тому  моменту   узнать   о   Нашествии,
воспринимается как Нашествие сегодня. А тогда - тогда это новое знание еще
не вызывало во мне никакого отклика. Возможно, будь я историком, я быстрее
нашел бы разгадку. Но я, наверное, вовсе не нашел бы ее за отпущенный  мне
- и Зигмундом, и самим Каландом -  срок,  если  бы  ни  Джильберта.  Пусть
неявно и неосознанно, но в конечном счете опыт, полученный  там,  позволил
мне понять происходящее на Кабенге.
     И  еще,  наверное,  опыт,   за   который   меджды   заплатили   самим
существованием своей цивилизации. Мы были предупреждены, и  мы  не  прошли
мимо этого опыта.
     Людей  по-разному  задевает  то,  что  происходит  вокруг  них.  Есть
счастливцы, которые способны пройти, не заметив, мимо чужой беды, и  глупо
и смешно было бы винить их за это - такими их создали природа и окружение.
И  в  их  существовании  есть  определенный  смысл,  ибо  они  -  гарантия
жизнеспособности всего вида, они способны  уцелеть  там,  где  люди  более
чувствительные обречены на гибель. Уцелеть и дать начало новым поколениям,
как не раз бывало в человеческой  истории.  Но  в  этих  новых  поколениях
неизбежно рождаются те, кто более открыт и незащищен от своего  окружения,
кто самой природой обречен на несчастную судьбу, кто ценой своего  личного
счастья и благополучия, независимо от своей воли способен предупредить вид
о грозящей ему опасности. Я уже давно понял, что Зигмунд  отбирал  себе  в
сотрудники только таких. Таких же несчастных,  как  и  он  сам.  Таких  же
обиженных судьбой.
     Появлялись и другие. Но они быстро уходили - уходили  сами  по  себе,
потому что им нечего было  делать  в  нашем  отделе.  Потому  что  они  не
чувствовали.  Потому  что  существует   лишь   одно   чувство,   способное
предупредить об опасности - боль. И не всякому дано ее  испытывать.  И  не
всякий захочет этого.
     Я попал к Зигмунду, потому что мне стало больно, когда я  ознакомился
с третьей категорией данных о Нашествии. И  вместе  с  этой  болью  пришел
страх. И боль, и страх - чувства глубоко личные, они касаются лишь  самого
человека - но неизбежно  переносятся  на  весь  мир,  который  ты  в  себе
вмещаешь. Какое-то время, наверное, около года, я не мог понять, что же со
мной происходит, а когда понял, поздно было что-то менять. Да  и  незачем.
Мы жили тогда с Хэйге в  прекрасном  коттедже  на  берегу  озера  Тана,  и
какое-то время мне казалось, что мой дом остается  неприступным  убежищем,
где можно отдохнуть душой от мира ужасов, в который вводил  меня  Зигмунд.
Но так казалось мне одному. Пришел день, когда Хэйге сказала: "Ущербный ты
какой-то, Леша". И ушла. А я не стал ее возвращать. Потому  что  она  была
права. Все мы, работающие с Зигмундом, ущербные, и он  сам  прежде  всего.
"Во многом знании много печали".
     Хотя печаль эта шла от незнания, которое было для  нас  очевидным.  И
которое грозило непоправимыми последствиями.
     Когда становишься таким, каким стал Зигмунд, поневоле  меняется  само
отношение к людям. И я не в обиде на него за то, что он рассматривал  всех
нас в качестве неких инструментов для достижения  своих  целей  -  у  него
просто не было иного  выхода.  Но  мы  не  были  готовыми,  отлаженными  и
настроенными инструментами, нас  надо  было  создавать  -  и  он  блестяще
справлялся с этой задачей. Год на Престе, три года на Скорпионе,  полет  к
Т-ОРШ, умело и  вовремя  поданная  сверхсекретная  информация  -  все  это
многому меня научило. Зигмунд  сумел  заполнить  во  мне  брешь,  пробитую
третьей категорией данных о Нашествии. Но  он,  конечно,  не  сделал  меня
снова нормальным человеком. Для нашего дела это совсем не  нужно.  Я  стал
таким же, как он сам. И точно так же готов  был  использовать  других  для
достижения своей цели. Использовать всех, с кем сталкивался. Графа,  Катю,
ребят, с которыми ехал на Каланд-1. Мне  нужна  была  информация  -  любой
ценой.
     Мы встретились с ними вновь часа через два, когда стало уже  темнеть,
в  холле  гостевого  блока.  Пока  они  разгружали  вездеход,  пока  Берта
устраивала Криса с переносным медблоком в  одной  из  спальных  секций,  я
успел написать  и  отправить  на  базу  шифрованный  отчет  для  Зигмунда,
договориться  с  начальником  Каланда-1  Хироти  о  завтрашнем  спуске   к
онгерритам и перекусить. Каланд-1, через который  велись  все  контакты  с
онгерритами и, прежде всего, с самим  Великим  Каландом,  был  очень  мал.
После станции Галлау, построенной с размахом, почти достойным самой  базы,
в полутора сотнях километрах к югу, Каланд-1 поразил меня своей теснотой и
переполненностью. Известное дело - нельзя почувствовать, что есть что,  не
побывав на месте, и только здесь я в полной  мере  ощутил  контраст  между
условиями на Галлау и на Каланде, хотя разница между ними - в сравнении  с
их относительным значением в работах по контакту - бросалась в  глаза  уже
при изучении материалов.
     Я, конечно, не думал, что это как-то может быть связано с Нашествием.
     В холл размером два на два с половиной метра  дизайнеры  -  наверное,
кто-то из местных - сумели  каким-то  образом  втиснуть  довольно  удобные
диваны, портативную кухню,  складные  столики  на  каждого  из  обитателей
секции - всего шесть штук - пару проекторов и аппаратуру связи. Стены были
расписаны красно-зеленым орнаментом, что  после  монотонности  окружающего
пейзажа было даже приятно. Доступ  к  спальным  боксам,  встроенным  вдоль
длинных стен, был удобен и прост, и не приходилось, как на иных  станциях,
просить кого-то из сидящих подвинуться, чтобы вылезти с нижнего яруса, или
же валиться кому-то на голову, выбираясь с верхнего. На станции было шесть
таких блоков, расположенных по сторонам от центральной  секции,  еще  один
блок-лаборатория  и  два  складских.  Где-нибудь  на  орбите  или  же   на
поверхности безжизненной, лишенной  атмосферы  планеты,  освоение  которой
только началось, такая станция была бы вполне  уместна.  Но  здесь,  после
базы, после Галлау теснота и скученность поначалу шокировали.
     - Насколько я понял, инспектор,  -  сказал  Валент,  садясь  напротив
меня. - Вы желаете задать нам некоторые вопросы.
     Я отключился от информационного канала станции  -  все  равно  ничего
важного раскопать мне пока не удалось - проверил,  заблокирован  ли  вход,
потом сказал:
     - Да. Во-первых, меня интересует, почему онгерриты стали нападать  на
людей?
     - Нас это тоже интересует, инспектор. -  Валент  вдруг  засмеялся,  и
Берта подхватила его смех, Рашид, севший рядом  со  мной,  лишь  слегка  -
одними губами - улыбнулся.
     - Ну хорошо, - сказал я, подождав, пока они кончат смеяться. -  Тогда
расскажите, когда это началось.
     - Вы же должны знать, инспектор, вы же изучали материалы по  Кабенгу,
- Валент пожал плечами. - Еще во время третьей экспедиции,  в  522-м  году
они начали атаковать нашу технику.
     - Вы же понимаете, Валент, что спрашиваю я не  об  этом.  Ведь  после
того, как  был  установлен  контакт  с  Великим  Каландом,  нападения  эти
прекратились.
     - Я бы так не сказал.
     - Что вы имеете в виду?
     - Я уже объяснял вам раньше.  Я  имею  в  виду,  что,  скорее  всего,
нападения  перестали  фиксироваться.  У  меня,  правда,  нет   достаточной
информации, но я разговаривал как-то раз в Академии с  одним  человеком  -
имени его я  вам  не  назову  -  который  был  здесь  во  время  четвертой
экспедиции. Так вот, он прекрасно помнит, как аж в  529-м  им  приходилось
отбиваться от  онгерритов  где-то  на  Гаревом  плато.  А  вы  говорите  -
нападения прекратились.
     - Кабенг велик...
     - Вот именно, инспектор. Велик и почти не изучен. А мы  пришли  сюда,
увидели - убедили себя, что увидели - непорядок  и  давай  исправлять  его
первой же подвернувшейся под руку кувалдой.
     - Так вы считаете, что проект воздействия - ошибка?
     - Это особый разговор, инспектор. Я просто отвечал на ваш вопрос.  Вы
спросили - когда начались нападения  онгерритов?  Я  ответил  -  с  самого
первого контакта. И они не прекращались.
     - Допустим - хотя вы меня не убедили. Но даже если и  так,  за  почти
полтора столетия до самого недавнего времени никто из людей не  погиб  при
нападениях онгерритов. Так?
     - Возможно.
     - А вот группа Коврова погибла. Значит, начался какой-то  новый  этап
во взаимоотношениях людей и онгерритов. Так я спрашиваю - когда?
     Он не отвечал. Опустил  голову  и  рассматривал  что-то  у  себя  под
ногами. Вместо него ответила Берта:
     - Около полутора лет назад. С тех самых пор, как  эти  идиоты  начали
прорыв к Резервуару.
     - Да нет, - подал голос Рашид. - Раньше. Еще с Бергсона.
     - С Бергсоном особая история. Не о  нем  сейчас  разговор,  -  сказал
Валент.
     - А почему это не о нем? - Берта резко повернулась в его  сторону.  -
Правильно - считать надо с Бергсона.
     Про Бергсона я помнил. Я помнил вообще все зарегистрированные  случаи
гибели людей - не так уж их было  много.  Я  помнил  кое-какую  информацию
высшей категории секретности, несмотря  на  уничтожение  содержимого  моих
мнемоблоков. С гибелью Бергсона не связывалось нападение онгерритов -  это
я помнил наверняка. Но спросил пока о другом:
     - А как относится Великий Каланд к тому, что вы  убиваете  нападающих
онгерритов?
     - Кто спрашивает об этом Великого Каланда? -  буркнул  себе  под  нос
Рашид.
     - Великий Каланд не против, - ответил Валент.  -  Великий  Каланд  об
одном мечтает - поскорее добраться до Резервуара. А  то,  что  гибнут  его
подданные, ему пока что безразлично. Тем более,  что,  скорее  всего,  это
вовсе не его подданные.
     -  Насколько  мне  известно,  все  онгерриты  на   Кабенге   являются
подданными Великого Каланда.
     - Вам, инспектор, известно лишь то,  что  известно  Академии.  А  это
далеко не все. Например, известно ли Академии о  том,  что  Срок  Великого
Каланда давно уже миновал?
     - Нет. Откуда вы это взяли?
     - Это не мы. Это установил еще Бергсон. Даже у Великого Каланда есть,
оказывается, Срок. Бергсон сумел как-то выяснить это - и задал  вопрос.  И
через несколько дней не стало всех тех, с  кем  мы  тогда  работали  -  ни
одного из них. А еще через неделю не стало и самого Бергсона. Вот так.  Ну
а потом потихоньку и начался этот так называемый демографический взрыв.
     - Почему же "так называемый"? Не хотите же  вы  сказать,  что  данные
искажены.
     - Если говорить о численных данных - судить не берусь.  Мне  ведь  не
известно,  какие  цифры   идут   наверх.   Но   просто   термин   этот   -
"демографический взрыв" -  нельзя  применить  в  нашем  случае.  Он  может
относиться  лишь  к  резкому  увеличению  численности   разумных   существ
определенной расы. Но не к онгерритам, -  и  Валент,  гримасничая,  развел
руками. Получилось очень смешно. Но я не засмеялся. Я спросил:
     - Почему?
     - Инспектор спрашивает "почему"? Или я ослышался? - повернулся Валент
к Берте. Но она не улыбнулась, только поморщилась и сказала:
     - Хватит кривляться.
     -  А  кто  кривляется?  -  Валент  вдруг  смутился,  покраснел.  -  Я
кривляюсь? А что мне остается делать? И потом, - он поднял  голову,  обвел
нас всех взглядом. - Раз уж Академия посылает  к  нам  лазутчика,  то  мне
остается только кривляться.
     - Мы теряем время, Валент. Давайте говорить по существу.
     - Раньше надо было по существу говорить, инспектор, раньше. Пока  еще
была возможность отступить.  Вы  знакомы  с  нашими  докладами  пятилетней
давности?
     - С какими докладами?
     - Да брось ты, Валент, - опять вступила в разговор  Берта.  -  Откуда
ему знать про эти доклады? Ты же сам говорил,  что  они  не  пошли  дальше
Галлау. Тогда надо было добиваться. Чего теперь-то  после  драки  кулаками
махать? Или, если хочешь, я расскажу.
     - Да нет  уж,  ты,  пожалуй,  расскажешь...  -  сказал  Валент  и  на
полминуты, наверное, замолчал. А потом начал рассказывать -  обстоятельно,
по-деловому. Мне почти не приходилось задавать вопросов.
     В общем, дело свелось к  следующему.  Около  пяти  лет  назад,  когда
полным ходом шла подготовка к тому, чтобы начать активное  воздействие  на
онгерритов,  кое-кто  из  сотрудников  группы  контакта   начал   получать
неожиданные  результаты.  До  тех  пор  люди   всегда   контактировали   с
ограниченным количеством онгерритов. Достаточно сказать, что все  контакты
осуществлялись вблизи поверхности  или  даже  на  самой  поверхности,  что
проникновения разведочных роботов, а тем более самих ксенологов  в  Первую
камеру - не говоря уже о Второй и Третьей  -  можно  было  пересчитать  по
пальцам. Но около пяти лет  назад  в  связи  с  расширением  фронта  работ
потребовалось  увеличить  количество  и  интенсивность  контактов.   Через
онгерритов,  с  которыми  осуществлялся   контакт,   ксенологи   запросили
разрешения Великого Каланда на расширение своей  деятельности  и  получили
его. В Первой камере была установлена  необходимая  аппаратура,  и  работа
началась. И вот  тут  -  совершенно  неожиданно  по  утверждению  Валента,
который проработал на Кабенге все восемь лет,  с  самого  начала  проекта,
причем  все  это  время  был  при  группе  контакта,  хотя  основная   его
специальность - не ксенология, а настройка  аппаратуры  связи  -  вот  тут
стали  проявляться  неожиданные  закономерности.  Отдельные  онгерриты,  с
которыми  ксенологи  контактировали  до  этого,  проявляли   себя   вполне
разумными    существами,    способными    к     логическому     осмыслению
действительности,  потенциально  способными  к  дальнейшему   развитию   и
самосовершенствованию.  Препятствием  к   этому,   как   показали   ранние
исследования, служил лишь так  называемый  Срок,  по  достижении  которого
онгеррит - находящийся еще в расцвете сил, физически и умственно  здоровый
-  должен  был  "уйти".  Это  было  реакцией  цивилизации  онгерритов   на
ограниченность    ресурсов    бета-треона,     необходимого     для     их
жизнедеятельности, но реакция такого рода неизбежно заводит цивилизацию  в
эволюционный тупик.  По  замыслу  вдохновителей  проекта,  воздействие  на
Кабенге должно было пробудить онгерритов от спячки, которая длилась уже не
один, наверное, миллион лет, путем ликвидации самой необходимости в Сроке.
     Однако исследования, проведенные группой Бергсона,  пока