автоматические разведчики. Как и предсказывали после катастрофы,  все  там
пришло в норму. Очистилась атмосфера, восстановились лесные массивы. Реки,
правда,  несколько  изменили   свое   течение,   но   по   большей   части
несущественно. И вода в морях снова прозрачная. В общем,  все  чудесно,  и
никаких следов пребывания человека.
     - А онгерриты?
     - Все вернулось к прежнему состоянию, как и предсказывал Бланга.  Они
нужны были Кабенгу для защиты от  непредсказуемых  внешних  воздействий  -
только разум способен защитить от непредсказуемого - а после того, как они
расправились с нами, Кабенг быстро снизил их численность до  докритической
величины. Для этого ему разума не потребовалось.
     - И что, снова намечаются исследования?
     - К счастью, пока нет. Вы что тут, совсем новостей не получаете?
     - Стараюсь.
     - Вопрос довольно широко обсуждался. Были даже  предложения  отселить
часть онгерритов на спутник, чтобы вывести их из-под  власти  Кабенга.  Мы
ведь теперь научились синтезировать бета-треон. Но, к  счастью,  у  Совета
Академии еще существует право вето.
     Кабенг, снова Кабенг! Помимо  моей  воли  в  памяти  всплыли  события
последних дней на планете. Мне казалось, что я прочно забыл все это, сумел
сам заблокировать эти воспоминания, но они все же прорвались наружу. Такие
же живые, как в первые годы, как будто все это случилось вчера. Я вспомнил
наш отчаянный прорыв к биостанции, когда я, еще мало что понимая,  но  уже
осознав,  какую  же  чудовищную  ошибку  совершил,  пытался  хоть   что-то
исправить. Будто вчера мы вновь и вновь натыкались на непроходимые заросли
скэнба, будто вчера мы нашли перевернутый и раздавленный  неведомой  силой
вездеход  -  один  из  тех,  что  вместе  с  нами  ликвидировал  прорыв  в
девятнадцатом секторе. Будто вчера дрожала под нами земля  от  бесконечных
землетрясений, будто вчера небо заволокло облакам и пепла, а по  ночам  на
западе и на юге в полнеба разгорались отсветы  далеких  извержений.  Будто
вчера погиб Гребнев, когда мы попали  в  засаду,  устроенную  онгерритами.
Будто вчера на одиннадцатый или двенадцатый день этого  кошмара,  когда  я
жил лишь потому, что права не  имел  погибнуть,  а  не  потому,  что  хоть
сколько-то хотел еще жить, меня отыскали спасатели. Будь он проклят,  этот
Кабенг! Я же зарекся даже вспоминать  о  нем  после  того,  как  отошли  в
прошлое события проклятого шестьдесят шестого - и вот сижу и  слушаю,  что
там происходит сегодня, и вспоминаю то, что так и не  сумел  позабыть.  Не
желаю я вспоминать об этом, не же-ла-ю!
     Видимо, нежелание это отразилось  на  моем  лице,  потому  что  Рубаи
замолчал, и так в молчании мы и допили свой  кофе  и  поставили  чашки  на
подъехавший поднос. Мы молчали еще минут пять. Потом я спросил:
     - Зачем вы отыскали меня?
     - У меня к вам предложение от совета Академии. Правда, я  не  уверен,
что оно вам понравится. Но я обещал его передать.
     - Ну говорите.
     - Совет Академии, - сказал  он  тихо,  глядя  куда-то  мимо  меня,  -
планирует восстановить отдел, которым когда-то руководил  Зигмунд  Бренко.
Вам предлагается  возглавить  его  работу.  Вы,  надеюсь,  понимаете,  чем
вызвано это решение?
     Он говорил совершенно будничным, каким-то даже безразличным  голосом.
И это, наверное, больше всего потрясло  меня.  Потому  что  говорил  он  о
немыслимом. И предлагал мне немыслимое. Меня меньше потрясло бы,  если  бы
он, скажем, предложил бы отравить воду в озере. Или взорвать ядерный заряд
в центре Оронко. Или зарезать соседа. Но он говорил о  возрождении  нашего
отдела, о том, что меня - меня! - прочат в его начальники.  И  говорил  об
этом таким тоном, будто предмет  нашего  разговора  не  выходил  за  рамки
обычной вежливой беседы о малозначащих вещах. И потому я  поначалу  просто
не поверил услышанному.
     - Что вы сказали? - спросил я тихо, почти шепотом.
     - Я передал вам предложение Совета, - он опустил глаза,  сцепил  руки
на столе перед  собой  и  застыл  в  неподвижности.  И  я  понял,  что  не
ослышался.
     И вот тогда мне стало по-настоящему страшно.
     Человечество обречено, если уроки, подобные Нашествию,  не  идут  ему
впрок, если даже после  таких  потрясений  оно  готово  повторять  прошлые
ошибки. Неужели же тот шок, который пережили  все  мы,  когда  раскрылись,
наконец, причины, породившие Нашествие, прошел без следа? Кому нужно снова
возрождать все то, что вело к гибели? И для чего это нужно?
     Я не ослышался - Совет Академии вновь вздумал возродить наш отдел.  А
это  могло  означать  лишь  одно  -  то,  что  снова  появлялась   тайная,
недоступная большинству человечества информация, на основе которой  станут
приниматься управляющие решения. И, значит, фактически отменялось  решение
референдума шестьдесят седьмого года об обязательном свободном  доступе  к
любой информации, кроме содержимого  личных  файлов.  И  снова,  как  и  в
прошлом, решение это принимается перед  лицом  неведомой  угрозы,  которая
требует сохранения тайны во имя  интересов  всего  человечества.  Знакомая
картина, сколько раз в  истории  человечества  повторялось  то  же  самое!
Только при таких вот условиях появлялся  бы  смысл  в  возрождении  нашего
отдела с его задачами и его методами работы. Все это  прямо  следовало  из
того, что сказал мне Рубаи. Но верить этому я все  еще  отказывался.  И  я
спросил:
     - Зачем Совету потребовался наш отдел?
     - Считается, что его деятельность - единственное,  что  позволит  нам
оперативно противостоять новой угрозе, - ответил Рубаи не поднимая глаз. -
Если материалы, которые мы сумели раскопать станут широко известны, угроза
нашей цивилизации не исчезнет. Но  противодействие  ей  будет  затруднено.
Если вообще возможно.
     - А как же с решением референдума?
     - Формально никто не нарушает законов. Вся эта информация  содержится
в личных файлах членов Совета.
     - Послушайте, Рубаи, - сказал я. - Вы сами-то верите в то, что сейчас
сказали?
     - Какое это имеет значение? - он пожал плечами, посмотрел  мимо  меня
на озеро и снова опустил глаза. Я не понимал, что у него за душой.  Как  и
тогда, во время нашей с ним единственной встречи на Кабенге в  день  моего
прибытия на планету, я не понимал его. И, возможно, снова в нем  ошибался.
Тогда эта ошибка дорого стоила мне. Да и не  одному  мне  -  она  всем  на
Кабенге дорого стоила. Узнай я тогда, что это он, фактически, был  автором
"доклада Панкерта", узнай я, что  стояло  за  всем  этим  -  и  чудовищные
последствия катастрофы на Кабенге еще можно было бы  предотвратить.  Но  я
прибыл на планету как простой наблюдатель, и он решил, что в  Академии  не
хотят осознавать всей серьезности ситуации,  что  Совет  Академии,  как  и
прежде, предпочитает закрывать глаза на  происходящее.  И  он  не  рискнул
рассказать  мне  все,  что  знал  о  надвигающейся  катастрофе.  Было   бы
несправедливо судить его за это. Он рисковал слишком многим, и  знал  это.
Знал даже больше того, что было в действительности,  потому  что  события,
происшедшие на Кейталле-99 после того, как он покинул  планету,  проходили
под грифом сверхсекретной  информации.  Наружу  просочились  тогда  только
слухи,  а  слухи,   как   правило,   ужаснее   того,   что   произошло   в
действительности. И он, ощущая в себе симптомы непонятной болезни - до сих
пор неясно, как он сумел тогда обмануть медицинский контроль - не  мог  не
опасаться того, что, если болезнь его будет раскрыта, его изолируют  точно
так же, как, по слухам, изолировали всех пораженных на Кейталле.
     Если бы Академия начала явное расследование, Рубаи - да и не он один,
а, пожалуй, почти все, кто работал тогда на Кабенге - рассказали бы  очень
многое. Они и так пытались рассказать  мне  все,  что  знали  и  думали  о
происходящем, но я оказался не в состоянии понять их. Все вокруг буквально
кричало о том, что катастрофа на Кабенге готовится не чьими-то враждебными
руками, что она есть плод совокупных усилий самих  людей,  что  величайшие
ошибки совершались лишь  потому,  что  никто  почти  не  имел  возможности
взглянуть на ситуацию, обладая доступом ко всей необходимой информации,  а
те, кто мог это сделать, или ни за что не отвечали, или не решались что-то
менять. Все кричало о том, что во всех бедах повинны сами люди - но  я  не
услышал этого крика до тех пор, пока не оказалось слишком поздно. Ведь все
мы за долгие годы существования нашего отдела привыкли искать не правду  -
мы привыкли искать врага. И не хотел понять, что враг этот  таится  внутри
нас.
     Так неужели же кто-то снова толкает человечество на этот путь?!
     - Так что мне  передать  совету?  -  спросил  Рубаи,  снова  поднимая
голову.
     - Что передать? - вот уж, действительно,  хороший  вопрос.  Попади  я
сейчас на заседание Совета, у меня бы нашлось, что им сказать -  но  Рубаи
не станет передавать этого. Я  на  несколько  секунд  задумался,  подбирая
формулировку поточнее, потом сказал  -  Передайте  совету,  что  я  считаю
принятие подобных решений несовместимым с его статусом.
     - Что вы имеете ввиду?
     - Что? Да то хотя бы, - я привстал со своего места и, опираясь о стол
руками, навис над Рубаи,  так  что  ему  пришлось  задрать  голову,  чтобы
смотреть мне в лицо, - что там, где возникает тайна, всегда найдется место
для лжи! А ложь страшнее любого врага. Ложь нужна тем,  кто  сидит  не  на
своем месте. Знаете, есть такая древняя  пословица:  "Плохая  работа  хуже
воровства". Вы знаете, что такое воровство? Вы знаете,  кого  в  древности
называли вором? Так вот, получается, что вы все - еще хуже! Потому что то,
что вы нам готовите, неизбежно породит новую  ложь,  и  новая  ложь  будет
покрывать новую плохую работу, и человечество снова станет  скатываться  к
гибели. Достаточно начать, достаточно дать лжи хоть малую лазейку - и  она
отыграется за все. И будут  плодиться  новые  Кабенги,  на  которых  будут
работать по плохо подготовленным проектам,  в  суете  и  спешке.  И  снова
мелкие ошибки будут скрывать, совершая ошибки более крупные.  Снова  будут
своими руками готовить катастрофу, снова будут опускаться все ниже и ниже,
снова дойдут, наконец, до того, что даже гибель людей, как гибель того  же
Панкерта, да и не только Панкерта, будут вынуждены скрывать. И неизвестно,
сумеют ли люди на этот раз снова остановить Нашествие лжи, и  не  приведет
ли оно, наконец, к гибели нашу цивилизацию. Вот  что  я  имею  в  виду,  -
закончил я и медленно опустился на свое место.
     Несколько минут мы молчали. Тихо  было  на  террасе,  так  тихо,  что
доносился до нас даже плеск волн у набережной. Я достал платок, вытер  пот
со лба. Хотел заказать еще  кофе,  но  передумал.  Ничего  сейчас  мне  не
хотелось, совсем ничего. И так было пусто  на  душе,  что  хоть  ложись  и
умирай. Я чувствовал себя совершенно разбитым и, наверное, так и  просидел
бы не шевелясь весь вечер, если бы Рубаи, наконец, не заговорил:
     - Стало быть, вы отказываетесь? - спросил он как-то странно, будто бы
ожидая от меня еще каких-то слов. Но чего еще он хотел от меня?
     - Да, - буркнул я себе под нос.
     - Ну что ж, я так и передам Совету, - сказал он, вставая.
     И тут меня как ударило. Ну неужели жизнь прожита напрасно, и все, что
пришлось пережить, не имело смысла? И кто-то снова  будет  повторять  наши
ошибки, и снова будут калечиться судьбы, и снова тень  Нашествия  нависнет
над человечеством? Если так, то жить дальше не имело смысла. Но не было  у
меня права умирать - как и тогда, на Кабенге. И я сказал вслед Рубаи,  уже
повернувшемуся, чтобы уйти:
     - Передайте Совету, что я не просто отказываюсь. Я буду  бороться.  Я
буду кричать о том, что вы планируете, на всех перекрестках. Я не  допущу,
чтобы прошлое повторилось.
     Он застыл на месте,  потом  повернулся  ко  мне  -  и  меня  поразило
выражение его лица, совершенно не вязавшееся с тем, о чем мы говорили.  Он
усмехался какой-то хитрой и довольной усмешкой, и до меня не  сразу  дошел
смысл его слов:
     - Что ж, именно этого я от вас и ждал,  -  сказал  он,  повернулся  и
быстро пошел к выходу.
     - Вы забыли проектор, - крикнул я ему вдогонку.
     - Вам он будет нужнее. Прощайте, - крикнул он  в  ответ  и  вышел  из
кафе.
     А я сидел и все никак не мог свыкнуться  с  мыслью,  что  годы  моего
бегства от людей закончились, что впереди - снова борьба с набирающим силу
злом. Только теперь это не будет борьбой вслепую, теперь  я  знал,  против
кого  и  как  следует  бороться.  Я  долго  сидел  в  полном  одиночестве,
обернувшись к озеру и глядя  на  все  удлинявшуюся  солнечную  дорожку  на
волнах, и все никак не мог понять чувства, которое родилось в моей душе. И
только когда солнце утонуло в воде, и подошедший сзади  неслышными  шагами
доктор Кастер тронул меня за плечо, я очнулся от  своих  мыслей.  И  вдруг
понял, что этим чувством была радость. Впервые за много-много лет.
     Жизнь снова имела смысл.