вела. Постояв пару минут и дав мне оглядеться, Гладис молча двинулась
вперед, стараясь идти подальше от ползавших по полу онгерритов. Идти  было
нелегко, потому что пол камеры был покрыт толстым -  кое-где  в  несколько
метров -  слоем  "гремучек"  -  твердых  образований  каплеобразной  формы
размером  в  несколько  сантиметров.  Тяжелые,  но  очень  скользкие,  они
расступались под ногами с характерным шумом,  из-за  которого  и  получили
свое название, и порою нога проваливалась в них по щиколотку. Я  наверняка
отстал бы от Гладис, если бы ни Сухарев, который  топал  сзади  как  танк,
едва не наступая мне  на  пятки.  Волей-неволей  пришлось  сосредоточиться
целиком на ходьбе, и какое-то время я шел, глядя только себе  под  ноги  и
ничего не замечая вокруг. И только когда мы подошли к источнику,  заметил,
что Гладис пользуется распылителем.
     - Зачем вы это делаете? - спросил я.
     - Что именно? - она подошла к бассейну, стала снимать баллон.
     - Распылитель.
     - Потому что имею желание живой вернуться на станцию. Как,  наверное,
и вы, инспектор. Не теряйте времени.
     Сухарев уже снял свой баллон и помог мне сделать то же. По очереди он
уложил баллоны на край бассейна, вытянул шланги и опустил их в воду. Потом
включил откачку. Гладис отошла на  несколько  шагов  в  сторону,  присела,
отдыхая, на выступ скалы над самым источником. Я сел рядом.  С  непривычки
болели спина и ноги, давненько мне не приходилось так нагружаться.
     - В материалах проекта, - сказал я, немного переведя дух  и  стараясь
пока не смотреть по сторонам, чтобы  снова  не  почувствовать  тошноту.  -
Распылители указываются как чрезвычайное средство.
     - Ну и что?
     - Похоже, что их использование вошло у вас в повседневную практику.
     - Просто мы используем чрезвычайное средство в чрезвычайной ситуации.
И не наша вина, что такая ситуация здесь при каждом спуске.
     -  А  с  каких  пор  спуск  к  онгерритам  стал  рассматриваться  как
чрезвычайная ситуация? - я некоторое  время  помолчал,  но  она  не  сочла
нужным  ответить  мне,  и  тогда  я  снова  спросил.  -  Вы  же  нарушаете
установленную протоколом проекта процедуру контакта. Почему?
     - А почему мы, ксенологи, вместо того, чтобы работать,  чтобы  делать
дело, ради которого мы здесь находимся, вынуждены таскать сюда каждый день
эту  дрянь?  -  кивнула  она  в  сторону  баллонов.  -  Это  предусмотрено
протоколом проекта? Или, может, нам просто нечего больше делать?
    - Вы хотите, чтобы я вам объяснил, почему вам приходится сюда носить
бета-треон? - удивился я.
     - Да,  хочу.  Интересно  знать,  как  на  это  смотрит  представитель
Академии.
     - Что ж, - я старался говорить совершенно спокойно. - Как должно быть
известно всем, кто связан с проектом,  вот  уже  полтора  года,  как  идет
резкий рост численности онгерритов. Они,  как  и  все  живое  на  Кабенге,
требуют для своей жизнедеятельности определенного количества  бета-треона.
Поступление  же  бета-треона  в  источники,   как   показали   многолетние
наблюдения, стабильны и едва  обеспечивают  нужды  количества  онгерритов,
прежде  населявшего  Кабенг.   Отсюда   и   необходимость   в   добавочном
бета-треоне. Вы удовлетворены моим объяснением?
     - Чушь, - сказала она, отвернувшись.
     - Что именно - чушь? - я  слегка  помедлил,  прежде  чем  задал  этот
вопрос.
     - Да почти все - чушь, - она вздохнула и повернулась ко мне. Лицо  ее
под светофильтром было почти неразличимо, но я почему-то почувствовал, что
это очень злое лицо. Я ждал, что она продолжит, но она молчала, и тогда  я
спросил напрямик:
     - Потрудитесь объяснить, что именно вы называете чушью. И почему.
     - Ну хотя бы то,  -  сказала  она  после  паузы.  -  Что  поступление
бета-треона в источники остается на неизменном  уровне.  Видно  кому-то  в
Академии выгодно не обращать внимания на данные  наших  измерений  за  эти
полтора года.
     Я не удивился. Я, наверное, ждал чего-то подобного - после того,  что
узнал вчера. Но каким, черт подери, образом можно скрыть такие данные так,
что даже нашему отделу они оказываются неизвестными?!
     И впервые, наверное, я подумал о том, что здесь и так,  безо  всякого
Нашествия может произойти катастрофа. Просто  из-за  множества  таких  вот
накладок.
     Но это, конечно, ничего еще не объясняло.
     - Вы знаете, что здесь было бы, если  бы  поступление  бета-треона  в
источники оставалось стабильным? - нарушила молчание Гладис.
     - Что?
     - Кладбище. Гора трупов. Можно подумать, что эти вот баллоны, что  мы
сюда таскаем, хоть сколько-нибудь могут помочь.  Это  какими  же  дураками
надо быть, - она даже постучала рукой себе по шлему, - чтобы  элементарных
подсчетов не сделать!? Да для того только, чтобы всех, кто живет сейчас на
Каланде, прокормить бета-треоном, нам бы  потребовалось  трубопровод  сюда
сооружать! И  это  ведь  касается  только  тех,  кто  уже  прошел  восьмой
метаморфоз. А что творится там, глубже,  в  выводковых  камерах,  вы  себе
представляете?
     - А что там творится? -  спросил  я,  но  она  не  ответила  и  снова
замкнулась в себе.  Действительно,  интересно,  что  же  там  творится?  И
вообще, какие они - эти выводковые камеры? Не мне одному интересно  -  все
хотели бы это знать. Или они  туда  спускались?  -  подумал  вдруг  я.  Но
спрашивать не стал, решив пока отложить этот разговор. Я и так узнал очень
многое, и то, что я узнал, мне очень не нравилось. Потому что подтверждало
худшие опасения Панкерта, высказанные им в том докладе.  Панкерт  указывал
на  принципиальную   ошибочность   самой   концепции   воздействия   из-за
невозможности предсказать поведение существ столь  отличных  от  человека,
что в нашем восприятии мира практически  не  было  точек  соприкосновения.
Взгляды его, конечно, не  были  оригинальными.  Еще  во  время  обсуждения
проекта воздействия  в  657-м  году  они  высказывались  довольно  многими
авторитетными  специалистами.  Но  теперь  вопросы  эти  ставил   человек,
знакомый со сложившейся ситуацией, и от того, что суть  этих  вопросов  за
девять прошедших лет практически не изменилась, становилось  не  по  себе.
Как мы вообще можем понять, что движет существами, воспринимающими внешний
мир исключительно  через  свои  поверхностные  химические  рецепторы?  Как
понять существо, для которого пространство предстает чисто  топологически,
причем топология эта,  что  не  перестает  удивлять  всех  исследователей,
почему-то не трехмерная, а, как показывают результаты анализа, по  меньшей
мере  одиннадцатимерная.  Как  понять  существо,  для  которого  полностью
эквивалентны понятия времени и расстояния? И как понять, кем являемся мы в
восприятии этих существ, по каким  критериям  они  оценивают  то,  что  мы
делаем для них? За прошедшие годы все  эти  вопросы  так  и  остались  без
ответа, и потому-то так  пугающе  звучал  главный  вопрос,  который  задал
Панкерт: кому надо, чтобы  был  осуществлен  этот  проект  воздействия  на
Кабенге?
     - Дайте баллон, - услышал я голос Гладис и машинально подал  ей  свой
распылитель. Потом повернулся в ее сторону  и  замер.  Потому  что  совсем
рядом, всего лишь  в  пяти-шести  метрах  от  нас  были  онгерриты.  Много
онгерритов, так много, что отдельные их белесые тела сливались в  сплошную
стену, которая, поблескивая в лучах светильника, наползала на нас.
     Гладис подняла мой распылитель над головой, нажала на клапан.  Тонкая
струйка  дезактиватора  выплеснулась  вперед,  образовав   едва   заметное
облачко, и растворилась в воздухе. И  сразу  же  стена  эта  остановилась,
распалась  на   отдельные   тела,   которые   замерли   в   неестественной
неподвижности.
     - Скоро там? - не оборачиваясь к Сухареву, спросила Гладис.
     - Еще м-минуточку, Г-гладис, - ответил тот, копошась  у  баллонов.  -
Твой уже пуст, м-можешь  надевать.  И  в-вы,  инспектор,  вы  тоже  можете
надевать.
     Я встал, надел на спину свой баллон, хотел помочь  Гладис,  но  этого
уже не потребовалось.
     - Сухарев, твой тоже готов. Давай, давай  быстрее,  -  торопила  она,
глядя, как он копается с лямками. - Пошли.
     Она плеснула дезактиватором прямо во вновь  образовавшуюся  на  нашем
пути стену и, не дожидаясь, пока та распадется, двинулась вперед.
     - Старайтесь не прикасаться к ним, - сказала она мне на  ходу.  -  Не
думайте, что эта форма способна будет вас защитить, если что случится.  Не
изобрели еще такой формы.
     Мы  осторожно   пробирались   мимо   неподвижных   от   дезактиватора
онгерритов, временами переступая через их замершие на полу  тела.  Изредка
Гладис вновь поднимала распылитель, чтобы очистить проход, но  расходовала
она дезактиватор очень экономно, и по бокам  от  нас  туда,  к  водоему  у
источника,  наполненному  раствором  бета-треона,  текла  и  текла   живая
студенистая река. Странно, но теперь она не вызывала во мне брезгливости и
тошноты - видимо потому, что страх - чувство более сильное.
     В трех, наверное, десятках метров от  стены  все  это  кончилось.  Мы
добрели до отверстия, через которое попали в камеру - сам я ни за  что  не
отыскал бы его среди сотен  подобных  -  остановились,  обернулись  назад.
Водоема  у  источника  видно  не  было,  весь   центр   камеры   заполняла
студнеобразная масса из многих тысяч онгерритов. Если бы  мы  еще  немного
задержались у водоема...
     - Ну как вам понравились онгерриты, инспектор? - спросила Гладис.
     - Мне они совсем не понравились. Но какое это имеет значение?
     - Странно слышать  такое  от  представителя  Академии,  -  насмешливо
сказала она. - Вам ведь положено видеть лишь то, что утверждено  свыше.  А
свыше декларируется наше  наилучшее  отношение  к  этим,  хм,  братьям  по
разуму.
     - Но, Г-гладис, ты же не  можешь  так  говорить.  Т-ты  же  бывала  в
третьей Камере, ты же не раз спускалась туда  с  Хироти,  -  как-то  робко
сказал Сухарев.
     - Послушайте, инспектор, этого идеалиста. Он обучает онгерритов, он с
ними общается, он с ними работает. Потом вдруг - хлоп - и их  нет,  потому
что подходит их Срок. Есть другие, новые,  только  что  прошедшие  восьмой
метаморфоз.  Он  и  их  обучает,  он  даже   пытается   подкармливать   их
бета-треоном, но они тоже исчезают - как раз тогда, когда  обучение  почти
закончено. Но наш дрессировщик не сдается, он верит, что собачка рано  или
поздно заговорит и научится решать уравнения. Если, конечно, проживет  лет
сто. И вы там, в Академии вашей, в это же верите. Беда только в  том,  что
собачки не живут так долго.
     - Раньше ты была д-другой, Гладис...
     - Раньше многое было другим. Ладно, двинулись  дальше.  Сухарев,  иди
вперед  -  вдруг  с  той  стороны  их  еще  много.  У  тебя  ведь  остался
дезактиватор?
     - У меня полный баллон,  Гладис.  Я  его  и  не  трогал,  -  он  снял
распылитель с пояса, пригнулся и вошел в проход. Я хотел пропустить Гладис
вперед, но она не двинулась с места, и я пошел следом за Сухаревым. И  всю
дорогу по узкому проходу меня тянуло оглянуться и посмотреть,  следует  ли
она за нами.
     Широкий тоннель с той стороны прохода был совершенно пуст.  Мы  молча
дошли до Стража, молча миновали его, молча подождали, пока с нас  скатится
слизь. Мы, наверное, также молча могли дойти и до самого Каланда-1. Но это
не входило в мои планы. Мне нужна была информация, и мне нужно было, чтобы
они разговаривали.
     - А что, - спросил я, когда мы вновь двинулись по тоннелю  в  прежнем
порядке - Гладис, за  ней  я  и  Сухарев  замыкающим.  -  Вам  каждый  раз
приходится так рисковать?
     - Да нет, и-инспектор. Сегодня они что-то особенно активны.
     - Сегодня же максимум, забыл что ли, - сказала Гладис.
     Максимум. Ну конечно, я помнил  о  циклах  активности  онгерритов.  И
Сухарев тем более помнил.
     -  Не   слишком-то   ваше   начальство   заботится   о   безопасности
наблюдателей, если пустило меня вниз во  время  максимума,  -  заметил  я.
Просто так, чтобы поддержать разговор в более или менее  легком  духе.  Я,
конечно, не ожидал того, что ответила мне Гладис.
     - О вашей, что ли, безопасности? - она  даже  засмеялась.  Коротко  и
зло, - Да  кого  она  волнует,  ваша  безопасность?  Сухарев,  расскажи-ка
инспектору о том, что тут было, когда пропал тут его коллега.
     Я даже вздрогнул от этих  слов.  Потому  что  знал,  знал  совершенно
точно, что ни разу здесь, на Каланде, никто из наших  не  пропадал.  Да  и
вообще на Кабенге ничего серьезного с инспекторами еще не случалось.
     - Д-да ничего же не было, Гладис, - сказал Сухарев.  -  Организовали,
как обычно, поиски, сообщили на Галлау - и все.
     - Когда это было? - спросил я.
     - Около года назад.
     - И чем же все закончилось?
     - А ничем. Поискали и забыли.
     - Но Гладис, он же н-нашелся. Не нужно зря тревожить т-товарища.
     - Молчал бы уж. Будто т-товарищ, - передразнила она его. - Ничего  не
знает.
     - Выходит он нашелся?
     - Выходит, что так. Только мы-то его  больше  не  видели.  Он  пропал
здесь - тоже спустился посмотреть на онгерритов. А нашли его с той стороны
Каланда. С транспорта заметили и подобрали. Тут ведь  столько  выходов  на
поверхность, что вовек не разобраться.
     - А как вы об этом узнали?
     - Как обычно, из сообщения.  Начальство  получило  сообщение,  поиски
свернули, и все.
     И все. Но я бы уж запомнил, если бы хоть в  одном  отчете  о  Кабенге
фигурировал такой факт. Нет, что-то  тут  явно  было  не  так.  Как  будто
какой-то контакт щелкнул в мозгу.  Я  даже  на  время  забыл  о  том,  где
нахожусь. Подключился к мнемоблокам и перестал  осознавать  то,  что  меня
окружало - просто механически переставлял ноги,  механически  удерживая  в
поле зрения баллон на спине Гладис и стенки  тоннеля.  И  через  несколько
мгновений нашел нужную запись. Скорпион, 596-й год. М.Хуссейн, орбитальный
техник. Исчезновение  неподалеку  от  базы  при  неясных  обстоятельствах.
Обнаружен через двенадцать суток со спутника в полутора сотнях  километров
от  базы.  Снят  группой  спасателей.  Записи  о  состоянии   отсутствуют.
Показания отсутствуют. Отправлен на Землю рейсом через  Традент.  Прибытие
на Землю или на Традент не зарегистрировано.
     Сколько их таких? И кто они такие?
     Вопросы, вопросы, сплошные вопросы.
     Кому нужно, чтобы мы влезли в этот проект на  Кабенге?  Чтобы  прочно
увязли тут, чтобы приносили ему жертвы  -  и  все  это,  вполне  возможно,
напрасно?
     Кому нужна была разработка на Тэксе?
     Кому было нужно, чтобы люди закрепились на Скорпионе?
     Кому  нужны  были  эти   повлекшие   многочисленные   жертвы   поиски
"блуждающих теней" в скоплении АТТ-9/4?
     И главное - как мы оказались втянуты во все это? И не только в это  -
во многое, что еще себя не проявило? Как это согласуется с целями, которые
ставит перед собой человечество? Или все это происходит лишь потому что мы
не имеем какой-то четкой цели?
     Я даже не заметил, как мы вышли  к  станции.  Когда  мы  с  Сухаревым
остались вдвоем, переодеваясь в шлюзовой  камере,  он  сказал  вполголоса,
глядя куда-то в угол мимо меня:
     - Знаете, и-инспектор... Не думайте, что она такая...  жестокая,  что
ли. Просто она любила Санчеса. А тот погиб вместе с Ковровым...
     Вот так. И ни в одном отчете это не будет  фигурировать,  и  ни  один
инфор  Академии  не   построит   своих   выводов,   учитывая   такое   вот
обстоятельство.  Мы  сами  себя  обманываем,  когда   думаем,   что   наша
информационная система может помочь все на свете объяснить. Ни  черта  она
нам не помогает - даже там, где и должна это делать.  И  потому  рано  или
поздно приходится идти и самому распутывать все возникающие проблемы.
     Но это, конечно, ничего напрямую не объясняло. И потому я  спросил  -
как бы между прочим - о том, что сейчас было самым главным:
     - А скажите, Сухарев, как звали того инспектора?
     - Что? - он не  сразу  понял,  о  чем  я  спрашиваю,  занятый  своими
мыслями, - А... Не помню. Кажется, Серж. Да, точно - Серж Ламю.
     Он добавил еще что-то, но я его уже не слышал. Серж Ламю  -  это  имя
было ключом, который снимал блок в моей  памяти.  Побывать  на  Кабенге  и
вернуться. Совсем несложное задание.
     Но теперь я понимал, что выполнить его будет почти невозможно...


     Мне страшно вспоминать этот разговор.
     Мне больно думать о том, что был момент, когда многое можно было  еще
предотвратить, когда можно было не допустить самого страшного - и  я  этот
момент упустил.
     Предубеждение - вещь крайне опасная. Оно упрощает понимание мира,  но
простота эта  мнимая,  и  она  всегда  рано  или  поздно  мстит  за  себя.
Предубеждению нет и не может быть оправдания. Особенно предубеждению между
людьми. Ведь отношения эти так непрочны и ранимы, так подвержены всяческим
внешним  воздействиям,  что  ничего  не  стоит,   оказавшись   во   власти
предубеждений, потерять друзей, потерять любовь, потерять сам смысл жизни.
     Мне страшно вспоминать этот разговор. Но теперь мне  остались  только
воспоминания, потому что ничего уже изменить нельзя.
     Мы не виделись ровно двое суток. Но на сей раз я еще  не  ложился,  я
только что прибыл на базу и поднял его с постели. Не знаю, сколько удалось
проспать ему - он возник передо мной всклокоченный, зевающий,  с  каким-то
опухшим от сна лицом, так что в первое мгновение я даже не узнал  его.  Но
когда я вошел через несколько минут в его кабинет, он был уже в норме.  Не
знаю, как он  этого  добился  -  ведь  он  никогда  не  признавал  никаких
лекарств,  и  даже  в  тяжелом  походе  через  пески  Антыза   в   далекие
студенческие  годы,  когда  во  весь  рост  вставал  немыслимый  вопрос  о
необходимости вызова спасателей, он один из всей группы  каким-то  образом
держался без стимуляторов. Впрочем, все могло  измениться  -  ведь  прошло
столько лет.
     Я вошел, заблокировав вход за своей спиной, молча сел в то же  кресло
перед его столом, подождал, пока он снова  заэкранирует  нас  имиджем.  Но
говорить не спешил, потому что не  решил  еще  толком,  как  же,  как  мне
следует себя вести, что ему надо сказать, что ему можно сказать, чтобы  он
поступил тем единственным способом, который,  по  моему  убеждению,  давал
надежду на спасение. Г'арху, искусство убеждения - одна из тех  дисциплин,
которая, при всем моем старании, так и не давалась мне даже в  минимальном
объеме. Наверное, потому, что я всегда стараюсь упирать на  логику,  когда
на деле надо отбросить всякую логику прочь и надеяться только на чувства.
     Мне нужно было убедить его, но сказать самого главного я не  мог.  Не
имел права. И я молчал, не зная, как начать.
     - Я так понял, что ты хотел что-то  мне  сказать.  Что-то  важное,  -
нарушил, наконец, молчание Граф. - Или я ошибся?
     - Нет. Просто трудно решить, с чего начать.
     - Ты, наверное, раскопал на Каланде что-то потрясающее,  -  в  голосе
его звучала насмешка, но я видел, что это так, поза, что он понимает,  что
я действительно узнал что-то важное. Еще бы ему не понимать - ведь за этим
он и направлял меня туда.
     - Да, узнал. Узнал даже больше, чем думал. И то,  что  я  узнал,  мне
очень не понравилось.
     - Ничего удивительного, - Граф  смотрел  не  на  меня,  а  куда-то  в
сторону, смотрел  совершенно  отсутствующим  взглядом.  И  говорил  как-то
нехотя.  Так,  будто  мысли  его  были  заняты  чем-то  другим.  -  Ничего
удивительного. Мне самому все это очень не нравится.
     - Значит, ты все знаешь?
     - Что именно - все? - он вздохнул.
     - Ну, если кратко, то то, что весь этот проект лишен смысла.
     - Лишен смысла? - он внезапно оживился, посмотрел  на  меня.  -  Нет,
этого я не знаю. Это я слышу впервые.
     - Пояснить?
     - Да уж сделай милость, - я снова услышал насмешку  в  его  голосе  и
снова почувствовал, что мысли его