зей не знал этого, и потому  мне
порой так тяжело давались встречи с ними. Впрочем, у меня теперь  почти  и
не осталось их, старых-то друзей. Разве что те из них, с кем,  как  вот  с
Графом, например, виделись мы в эти годы слишком редко, чтобы понять,  что
стали чужими друг другу.
     К счастью, его вызвали на связь, и разговор  прервался.  А  когда  он
закончил, наконец, переговоры и повернулся ко мне,  я  сразу  приступил  к
делу. У меня было мало времени, и мне надо было спешить.
     - У тебя здесь работал некий Панкерт. Химик, - уточнил я.  -  Что  ты
можешь о нем сказать?
     Что-то изменилось, когда я задал этот вопрос. Я не смотрел на  Графа,
задавая его, потому что хотел, чтобы прозвучал  он  как  бы  между  делом.
Напрасно. Когда я поднял глаза, Граф был уже таким же, как и минуту назад.
Впрочем, не исключено, что я почувствовал то, чего не было. Бывает.  Когда
очень устанешь, и не такое бывает.
     - Пропади он пропадом, этот Панкерт, - сказал Граф и отвел  взгляд  в
сторону.
     - Это все, что ты можешь о нем сказать?
     - Если бы... Ты его знаешь?
     - Откуда? Я и не видел его никогда, - наверное, это было  правдой.  Я
не помнил Панкерта по Джильберте, хотя, не исключено, встречался с  ним  в
коридорах базы. А за тот месяц, что готовился к работе на Кабенге, его так
и не смогли обнаружить. Нигде - ни на Земле, ни на Траденте, ни  на  одном
из транспортных звездолетов. Хотя с Кабенга  -  это  мы  точно  установили
перед самим моим вылетом - он улетел.
     - А почему ты им интересуешься?
     - В инспекцию Академии поступил его доклад. Собственно, это  основная
причина моего прилета на Кабенг.
     - Интересно, - сказал Граф. Вид у него был озадаченный. Но  я  бы  не
сказал, что слова мои его как-то встревожили. Скорее, наоборот, он как  бы
почувствовал облегчение от того, что услышал. Он взглянул на  меня,  снова
отвел глаза и сказал. - Очень интересно. И что же он  там  пишет,  в  этом
своем докладе?
     - Да, в общем, ничего особенного. Указывает на некоторые  упущения  -
но кто нынче без греха? Меня интересует, что ты  лично  можешь  сказать  о
Панкерте?
     - Что я могу сказать? - переспросил Граф, думая о  чем-то  другом.  -
Что я могу сказать? Ну, во-первых, Панкерт не такой человек, чтобы  врать.
Я уверен, что все, о чем он написал в своем докладе правда. Только, видишь
ли, бывают обстоятельства, когда... Ну, в общем, ради интересов дела лучше
не заострять внимания на некоторых вопросах. А Панкерт - честный  человек,
отличный специалист. Не знаю,  что  бы  мы  делали  без  него  на  третьей
биостанции,  ведь,  по  сути  дела,  он  все   модификации   биофиксаторов
разрабатывал. Но характер у него... Человек не  понимает,  что  существуют
обстоятельства, когда ради достижения высших, более значимых целей  просто
необходимо чем-то поступиться, он всегда лезет на рожон.  И  в  результате
вокруг него всегда складывается прескандальная обстановка.
     Это я знал. Когда Зигмунд объявил негласный розыск Панкерта  он  даже
добился санкции на просмотр транспортных файлов, хотя это и  не  дало  нам
ничего нового - Вертер составил на него краткую  характеристику-меморандум
на  основании  разговоров  с  людьми,  близко  знавшими  Панкерта  или  же
работавшими с ним когда-то. Панкерт предстал  в  этой  характеристике  как
человек до крайности принципиальный, который ни перед чем  не  остановится
ради защиты своих принципов, везде готов пойти на конфликт и потому нигде,
как правило, подолгу не задерживавшийся.
     - Ради высших целей, говоришь? - спросил я. - Что-то не помню,  чтобы
ты так говорил раньше. А кто их определяет, эти высшие цели?
     - Да брось ты к словам цепляться, - Граф смутился, опустил глаза.
     - Ты сам скандалил с Панкертом?
     - Можешь мне верить, но как раз я был с ним в прекрасных  отношениях.
И я старался его поддерживать. Поэтому меня так удивил его  неожиданный...
отлет.
     Не понимал я Графа. Ну не понимал, и все. Он явно не  договаривал  до
конца. Но что, что скрывалось за его словами? Ну поссорился тут Панкерт  с
кем-то, ну улетел, ну передал свой доклад в инспекцию Академии, ну  грозят
Графу и еще кому-то из-за этого неприятности, встревожился бы  он  как-то,
огорчился бы это бы я  понял.  Но  его  же  совсем  не  обеспокоил  доклад
Панкерта, ему же, в общем, почти и не интересно, что  же  там,  в  докладе
этом, сказано. Я же вижу это, уж до такой-то степени я в людях разбираюсь.
Он же, вроде, облегчение даже какое-то испытал, когда про доклад  услышал.
Что бы это значить могло?
     - А с кем же он был в плохих отношениях? - спросил я.
     - А что, из доклада это непонятно?
     - Нет. По крайней мере, явно там ничего такого не говорится.
     - Тогда и мне нечего сказать.
     - Значит, ты просто отказываешься это говорить?
     - Можно сказать и так. Знаешь, мы здесь работаем. И у нас и без  тебя
хватает забот. Ты уж извини, но я тебе скажу прямо - я не хочу, чтобы этот
доклад Панкерта стал поводом для  задержек  в  работе.  Здесь  и  так  все
работают на пределе. У тебя, конечно, свое задание, и отменять  его  я  не
вправе. Но и подставлять кого-то под инспекцию Академии я не стану.  Пойми
меня правильно.
     - Я постараюсь не мешать вашей работе, - сказал я. - Но свое  задание
я  выполнить  обязан.  В  конце  концов,  цель-то  у  нас  общая.  Мы  все
заинтересованы в том, чтобы здесь, на Кабенге, все вошло в  норму.  Сейчас
здесь что-то не ладится, и значит, надо ставить диагноз,  а  не  закрывать
глаза на болезнь. Ты вот о помощи говорил. Обычный, между прочим, разговор
для начальника базы. Так вот, академия готова помочь, но мы пока не знаем,
как. Ты же должен понимать, что простое выполнение твоих запросов не  есть
решение  проблемы.  Запросы  ведь  никогда   не   соответствуют   истинным
потребностям.
     - Кто их знает - истинные потребности?
     - Никто,  конечно.  Но  со  стороны  судить  легче.  Так  что,  будем
работать?
     - Будем работать, - сказал он, слегка пожав  плечами.  -  С  чего  ты
думаешь начать?
     - У меня очень  мало  времени,  Граф.  Через  шесть  суток  я  должен
покинуть Кабенг - ну да ты и сам помнишь расписание попутного  транспорта.
Я должен увидеть главное, уложившись в этот срок. Мой доклад им нужен  как
можно скорее.
     - Что можно увидеть за шесть суток? Четыре биостанции, Каланд, массив
Туруу. Да еще работа здесь, на базе - нет, это нереально. Ты же не успеешь
даже понять суть того, что у нас здесь происходит.
     - Я постараюсь. Ты знаешь, у меня есть некоторый опыт.
     - Ну что ж, постарайся. Только учти  -  с  транспортом  у  нас  здесь
плохо. Ты уж извини, но флаера я тебе не выделю. Пусть даже мне намылят за
это шею.
     - Ну это-то тебя ждет в любом случае, можешь не  сомневаться.  Так  с
чего ты предлагаешь мне начать?
     - Я, знаешь, никогда не работал инспектором. Думаю, тебе следовало бы
прежде всего поговорить с теми, кто работал вместе с Панкертом. Но  должен
тебя сразу предупредить: не жди, что ты  встретишь  там  его  противников.
Люди, подобные Панкерту, склонны  воевать  со  всеми.  Даже  с  теми,  кто
испытывает к ним наилучшие чувства. Так что иди сначала к химикам,  а  там
уж сам решай, что делать.
     - Первая заповедь инспектора, - сказал я, вставая. - Выслушай  мнение
того, чью работу проверяешь, а потом сделай наоборот. Хорошо,  я  пойду  к
химикам - на то они и заповеди, чтобы их нарушать.
     В коридоре я снова вспомнил о задании, с которым прибыл на Кабенг.  И
снова на душе у меня стало тоскливо и мерзко.
     Такая работа.


     Когда я пришел к химикам, Ваент, как оказалось, спал. Он спал уже три
часа двенадцать минут, и будить его раньше, чем часа через два, не стоило.
Все это сообщил мне рыжий бородатый лаборант Ваента,  представившийся  как
Кей Рубаи. Данных о нем в моих мнемоблоках было немного.  Окончил  в  Йене
Высшую инженерную школу, затем химический факультет в  Окленде.  Три  года
стажировался на Кейталле-99, затем за пять лет сменил около  десятка  мест
работы на Земле. С пятьдесят второго года работает вместе с Ваентом. С ним
прибыл на Кабенг в шестидесятом, с тех пор ни  разу  не  покидал  планеты.
Химик высшей квалификации, не раз ему предлагали  самостоятельную  работу,
но он неизменно отказывался. Видимо работа с Ваентом стоила того.
     - Если желаете, я могу ответить почти на все  ваши  вопросы  не  хуже
Ваента, - предложил Рубаи. - Как-никак, столько лет вместе проработали.
     - Я не против. Если, конечно, у вас нет срочной работы.
     - Да какая тут к черту работа? Мы в тупике, нам надо  все  бросить  и
начинать сначала, а старик не хочет этого признать. Чаю хотите?
     - Хочу, - правда, еще больше я хотел спать. Хотя бы те два часа, пока
будет спать Ваент. Но я не стал говорить об этом.
     - Тогда идемте ко мне.
     Мы  прошли  по  узкому  коридору  и,  протиснувшись  в  узкую  дверь,
оказались в небольшой комнатке с высоким потолком. Вдоль всех  ее  четырех
стен стояли, оставляя открытым лишь дверной проем, стеллажи  со  старинной
химической посудой и какими-то диковинного вида приборами. В центре стояли
столик и два кресла.
     - Располагайтесь удобнее, - сказал Рубаи, - я сейчас заварю.
     Я сел в кресло, огляделся. Парень явно был  со  странностями.  Такого
обилия старинных приборов вне музейных стен мне видеть еще не приходилось.
И тем более не ожидал я увидеть этого в  лаборантской  в  адской  дали  от
Земли.
     Стеллаж напротив был до самого потолка заставлен химической  посудой,
банками с реактивами с наклеенными  на  них  старинными  этикетками  явная
стилизация,  даже  не  копии,  потому  что  пара  названий,  что  я  сумел
разглядеть,  принадлежала  веществам,  синтезированным  совсем  недавно  -
какими-то сложными агрегатами из стекла. Я обернулся и стал  рассматривать
приборы, стоящие за спиной. "Авометр" было написано старинными буквами  на
первой панели одного их них.
     - А что,  им  действительно  можно  что-то  измерить?  -  спросил  я,
проглатывая зевок.
     - Чем? - обернулся Рубаи. - Этим? Представьте  себе,  да.  Сам  порой
удивляюсь. Его откопал на чердаке  один  из  моих  друзей,  а  я  починил.
Музейной ценности он почти не представляет, но в моей коллекции  это  один
из лучших экспонатов. Ведь по большей части то, что вы видите  всего  лишь
бутафория.  Все,  конечно,  вполне  работоспособно,  но  начинка-то  наша,
современная. Подлинные лишь вот этот авометр да ЯМР-спектрометр на верхней
полке. Когда-то он считался портативным прибором, но в одиночку  я  его  с
трудом передвигаю, - он усмехнулся, поставил на стол поднос, сел в  кресло
напротив. - Все это, знаете, требует времени.  Коллекционирование  -  дело
серьезное. А времени-то у нас нет. Вернее, не было.  Так,  пожалуй,  будет
точнее.
     - А что, теперь время появилось?
     - Да как сказать, - он едва заметно пожал плечами - Дел, конечно, как
и прежде невпроворот. Старик  вон  вымотался  до  предела,  того  и  гляди
свалится, - кивнул он на полку за моей спиной. - Да не лежит душа. Бывает,
знаете, такое состояние, когда все из рук валится.
     - Бывает, - согласился я. Интересно бы  узнать,  почему  у  него  все
валится из рук.
     Он  разлил  чай,  поставил  чайник  на  поднос  и  вдруг   застыл   в
неподвижности, склонившись над столом. Так, будто  его  внезапно  поразила
какая-то мысль, и он забыл о моем присутствии. Но это  продолжалось  всего
несколько секунд. Он поднял голову, посмотрел на  меня,  слабо  улыбнулся,
сказал:
     - Так на чем мы остановились?
     - На том, что все валится из рук. Правда, вы не объяснили, почему.
     - Ну, объяснить-то совсем  нетрудно.  Естественное  состояние,  когда
вдруг понимаешь, что  долгое  время  шел  ошибочным  путем,  а  как  найти
правильный путь - не знаешь. А сроки  поджимают,  даже  задуматься  толком
некогда.
     - А давно вы это поняли?
     - Это сложный вопрос, - он облокотился о стол, зажал голову в кулаке,
опустил глаза. - Пожалуй, чувствовал это уже давно. С тех самых  пор,  как
они начали плодиться.
     - Онгерриты? - задал я ненужный вопрос.
     Он кивнул.
     - Вы их видели?
     - Давно. Когда прибыл сюда.
     - А потом?
     - А  потом  я  работал.  Правда,  как  теперь  оказалось,  совершенно
напрасно.
     - Почему?
     Он только хмыкнул в ответ. Затем взял свою  чашку  в  ладони  и  стал
медленно отхлебывать из нее, упершись локтями в стол. Потом вдруг спросил:
     - А каковы ваши полномочия?
     - Я наблюдатель.
     - Просто наблюдатель?
     - Да, - я пожал плечами, как бы удивляясь вопросу. Говорят,  что  мне
удается врать не краснея. Не знаю,  почему  так  получается.  Внутренне  я
всегда  чувствую  себя  при  этом  отвратительно  и  готов  сквозь   землю
провалиться. Такая уж у меня работа.
     - Жаль, - он взял из вазочки на подносе сухарик, неуловимым движением
сунул его в рот, с хрустом разжевал. - Очень жаль. Да вы пейте чай,  а  то
остынет. Не тот аромат.
     Я взял чашку, сделал несколько глотков, потом спросил:
     - Почему жаль?
     - Потому что  будь  у  вас  полномочия,  я  бы  убедил  вас  прикрыть
немедленно все это.
     - Что прикрыть? - Я чуть не подавился от неожиданности.
     - Да весь  этот  проект.  Нашу  базу.  Все,  чем  мы  тут  заниматься
пытаемся. Свернуть по-быстрому, и назад, на Землю. Как бы и  не  было  нас
здесь никогда.
     - Любопытная мысль, - сказал я, тоже взял сухарик из вазочки, положил
себе в рот. Но хрустнуть так же, как Рубаи, не сумел. К  счастью,  потому,
что хрустнул бы не сухарик, а мои зубы. - Слушайте, как вы их жуете?
     -  Виноват,   не   предупредил.   Специальный   рецепт,   собственное
приготовление. Вы его размочите.
     - Хорош рецепт, - я покачал головой, затем последовал  его  совету  и
отхлебнул глоток чая. Чай действительно был хорош. Насчет рецепта это была
лишь фигура речи.
     - Так почему бы вы прикрыли проект? - спросил я,  когда  справился  с
сухариком.
     - Ну хотя бы потому, -  сказал  он,  немного  подумав.  -  Что  цели,
которые он ставит, пока недостижимы. И чем дольше мы здесь  работаем,  тем
меньше нам остается путей для отступления.
     - А что, по-вашему, сейчас еще остается возможность отступить?
     -  Да.  Все   определяется   конечной   целью.   Если   мы   осознаем
недостижимость этой цели, то такая возможность всегда  будет.  Существенно
лишь то, что чем раньше мы отступим, тем меньшими будут потери.
     - А как же быть с онгерритами, прошедшими восьмой метаморфоз?
     - Это, инспектор,  проблема  этического  порядка.  И  она,  по  моему
мнению, в принципе неразрешима. Я думаю только, что, раз уж они как-то без
посторонней помощи миллионы лет, то и впредь обойдутся.  В  конце  концов,
нас  оправдывает  в  конечном   счете   то,   что   не   мы   инициировали
демографический взрыв. Ведь определенно же известно, что те, кто  проходит
сегодня восьмой метаморфоз,  первый  метаморфоз  прошли  еще  до  принятия
решения о воздействии. Это для тех, кому нужны оправдания.  И  чем  раньше
онгерриты поймут, что совершили ошибку, доверившись нам,  тем  с  меньшими
потерями сумеют они преодолеть ее последствия. Ведь надежды-то  все  равно
нет - иначе я не сидел бы сейчас без дела.
     - А что, ее действительно нет?
     Он допил чай, поставил чашку, зажал в  кулак  свою  рыжую  голову.  И
минуту просидел молча, глядя куда-то в бесконечность за моей спиной. Потом
сказал:
     - Видимо, действительно нет. По крайней  мере,  пока.  Хотя  в  науке
случаются иногда чудеса. Но нельзя же надеяться на чудо. Понимаете,  когда
вырабатываешь план действий, нельзя надеяться на чудо. Даже если  с  тобой
работает волшебник вроде нашего Ваента. Слишком дорого потом такая надежда
обходится.
     - Как я понимаю, синтез вам не удается, и путей его осуществления  не
видно?
     - Если бы мы просто не видели путей, было бы еще  терпимо.  В  том-то
вся и суть, что  путь  есть.  Простой  для  понимания,  но  абсолютно  нам
недоступный. И старик  никак  не  хочет  понять,  что  это  само  по  себе
перечеркивает все наши попытки двигаться в другом направлении!
     Это было новостью. Этого не было в материалах, которые я изучал.  Там
было определенно сказано, что  способ  синтеза  бета-треона,  над  которым
бились сейчас не только химики на Кабенге, но и еще в пяти лабораториях на
Земле,  пока  неизвестен.  И  все  -  если   исключить   обширный   список
перепробованных вариантов.
     - Какой путь? - спросил я, поставив чашку на поднос.
     - Очень простой. Надо использовать инверсию в четвертом измерении.
     - Только и всего?
     - Только и всего. И никаких проблем с синтезом, его и школьник сумеет
провести. Понимаете, в чем дело, - он повернулся, порылся на полке у  себя
за спиной, достал проектор и поставил его на столик,  отодвинув  поднос  с
чашками. - Молекула бета-треона устроена примерно так я несколько  упрощаю
для ясности, боковые цепи здесь  ни  при  чем,  их  даже  ваши  химики  из
Академии смогли бы навесить, - он  спроектировал  ее  над  столом  в  виде
классической модели из  тысяч  разноцветных  шариков,  потом  уменьшил  их
размеры так, чтобы проступили химические связи, Видите те шесть бензольных
колец в центре? - он выделил их цветом,  Их  конфигурация  определяет  всю
пространственную структуру молекулы. Так вот, у альфа-треона,  который  мы
умеем синтезировать, эти кольца сориентированы  вот  так,  -  он  проделал
какие-то  манипуляции  с  проектором,  слегка  преобразовав  молекулу.   -
Ощущаете разницу?
     - Небольшую.
     - В том-то и дело, что всем нам она поначалу казалась  небольшой.  До
тех пор, пока не  удалось  показать  -  мне  что  переход  от  альфа  -  к
бета-форме треона в трехмерном пространстве невозможен  без  разрыва  этих
вот связей, - он выделил несколько связей ярко-красным мерцающим цветом. -
Что лишает смысла все наши попытки, потому что молекула при такой операции
попросту расползается. Надо все начинать сначала, а времени уже нет.
     Это было действительно новостью, об этом  я  совершенно  точно  узнал
впервые. А значит, маловероятно, чтобы об этом догадывался хоть кто-то вне
Кабенга.
     - И насколько достоверен ваш вывод?
     - Сто процентов. Проснется старик - спросите у него. Или можете  сами
просмотреть расчеты.
     - Думаю, это лишено смысла.
     Он понимающе усмехнулся.
     - И давно вы это установили?
     - Сложный вопрос. Зависит от того, что понимать под моментом истины.
     - А вы скажите так, как вы понимаете.
     С  полминуты  он  молчал,  опустив  глаза  и  поигрывая  пальцами  по
сенсорной панели проектора. Молекула над столом переливалась всеми цветами
радуги, деформировалась,  постепенно  вырастая,  раздуваясь,  как  мыльный
пузырь, пока не закрыла от меня лицо Рубаи. А потом вдруг  исчезла,  будто
лопнула. Мне даже показалось, что я слышал хлопок.
     - Если честно, то мне лично все было ясно еще полгода назад, - сказал
Рубаи, подняв голову, Но я тогда еще ничего не  мог  доказать.  Чувствовал
ведь, понимаете, чувствовал, а доказать не мог. Я говорил - с  Ваентом,  с
Панкертом, с ребятами, но убедить никого не  смог.  Понимаете,  это  очень
скверно, когда уверен в своей правоте, а убедить никого  не  можешь,  -  я
вдруг заметил, что он нервничает, сильно  нервничает.  У  него  даже  руки
дрожали. - Я послал тогда сообщение в  "Экзохимический  вестник",  но  они
даже не подтвердили получения. И до  сих  пор,  кстати,  подтверждение  не
пришло, хотя я уже  дважды  делал  запрос.  Думал  тогда,  может  проблема
заинтересует кого из топохимиков, они же  на  таких  делах  собаку  съели.
Проблема-то ведь крайне интересная,  даже  если  отбросить  ее  прикладную
важность. И тут вдруг месяца полтора назад, сразу же после той  истории  с
Панкертом, меня осенило.
     - А кстати, - спросил я. - Что вы думаете об этой истории?