Сергей КАЗМЕНКО

                                 НАШЕСТВИЕ




     Зигмунд застал меня дома. Я сидел и мрачно раздумывал, на  что  убить
вечер. У каждого бывают периоды неудач, когда все валится  из  рук,  жизнь
кажется лишенной смысла, и никакого просвета не видится впереди. Но у меня
этот период что-то слишком затягивался. И дело тут вовсе не в неудачах - с
годами приходит способность трезво оценивать их уроки,  они  уже  не  бьют
столь болезненно, как в молодости, и очередную  неудачу  воспринимаешь  со
спокойствием истинного фаталиста. Дело, скорее,  в  том,  что  я  перестал
ощущать себя на высоте положения, я стал терять уверенность в том, что  по
праву занимаюсь своим делом.
     Зигмунд вызывал из своего кабинета. Как всегда,  он  сидел  за  своим
огромным письменным столом неизвестной  эпохи,  чудовищным  сооружением  с
неисчислимым количеством острых углов, к которому я всякий раз приближался
с опаской. Стол этот, сработанный  из  настоящего  дерева,  был  предметом
гордости нашего шефа, и в период хорошего настроения - что бывало  нечасто
- он не упускал случая подчеркнуть это,  показывая  посетителям  настоящие
отверстия, проделанные настоящими  жуками-древоточцами,  которые,  как  он
утверждал, до сих пор обитали в недрах этого мебельного  динозавра.  Когда
имидж Зигмунда вместе с его письменным столом возникал  в  моей  небольшой
комнате,  я  всегда  ловил  себя  на  нелепой  мысли,  что  правая  тумба,
обрезанная стеной, торчит с противоположной ее стороны и может напугать, а
то и покалечить соседей.
     Как всегда, Зигмунд был мрачен,  как  всегда  на  голове  его  поверх
коротко  остриженных  волос  угадывался   обруч   допотопного   устройства
мнемосвязи - он так и не согласился почему-то на вживление  мнемоблоков  и
носил их всегда в кармане своей неизменной черной куртки - как  всегда  он
смотрел мне прямо в лицо из-под своих полуопущенных тяжелых век.  И  голос
его звучал как всегда - низко, хрипло,  немного  сварливо.  Так  будто  он
только что кончил с кем-то ругаться. Вернее, никто и никогда не ругался  с
ним, потому что достаточно  было  поглядеть  в  его  лицо  -  морщинистое,
землистого нездорового цвета - достаточно было почувствовать на  себе  его
тяжелый взгляд, чтобы отпала всякая охота ругаться. Общаясь с ним - даже в
те  минуты,   когда,   казалось,   между   нами   устанавливалось   полное
взаимопонимание - я всегда чувствовал,  что  передо  мной  не  человек,  а
скала. И потому с ним часто бывало  трудно.  Но  в  самые  тяжелые,  самые
страшные минуты я всегда чувствовал эту скалу у себя за спиной -  и  тогда
становилось легче, и тогда невозможное отступало. Так, будто натыкалось на
его тяжелый взгляд.
     - Хорошо, что застал тебя дома, - сказал он,  и  я  понял,  что  дело
срочное. - Надеюсь, ты никуда не собирался.
     - Уже нет, - ответил я.
     - Тогда ознакомься с этим документом.
     Я подключился к каналу связи и полминуты просматривал текст. За  этим
явно что-то было - Зигмунд не стал бы терять времени на ерунду. И не  стал
бы вызывать меня  вечером  без  крайней  необходимости.  Явно  требовались
какие-то срочные действия, но я не мог понять, чем вызвана такая спешка. К
нам в отдел ежедневно поступают десятки документов подобного рода, и  если
бы каждый из них требовал такого  внимания  к  себе,  работа  попросту  бы
остановилась.
     - Когда поступил этот документ? - спросил я.
     - Полчаса назад.
     Полчаса назад - значит, старик решил подключить  меня  сразу  же.  Но
почему? С первого взгляда документ этот особой тревоги не вызывал. Обычный
доклад одного из сотрудников базы на Кабенге. Довольно, правда, неприятный
доклад, из числа тех, что  указывают  на  всяческие  нарушения  и  требуют
вмешательства Инспекции Академии - но  не  нашего  же  отдела.  Хотя...  Я
пролистал  текст  назад,  нашел  нужное  место  и  перечитал   двенадцатую
страницу. И не понял, что же привлекло там мое внимание.
     - По каким каналам? - спросил я.
     - По общим.
     Вот так история! Неужели я настолько потерял чутье, что  не  способен
уловить того, что оказалось под силу автоматике общих  каналов?  Тогда  не
зря, значит, Зигмунд не допустит меня к серьезным делам. Хотя, сказать  по
правде, мы с ним сейчас в неравных условиях - ведь секретные файлы  отдела
мне недоступны.
     - Мне надо прибыть в отдел, шеф. Сказать пока что-то  определенное  я
не могу - мало информации.
     - Не спеши. Этим уже занимаются.
     - Кто?
     - Группа Дьереши.
     Я чуть язык не прикусил. Дело тянуло на десятку, если  через  полчаса
после получения документа над ним работали  лучшие  инфоры  Академии,  чье
время было расписано на месяцы, если не на годы вперед. Правда, наш  отдел
имел право вклиниваться в расписание в любой момент, но этого не случалось
со времени событий на Джильберте. И тут я вдруг понял,  что  же  привлекло
мое внимание на двенадцатой странице.
     - Шеф, эти  накладки  со  снабжением...  На  Джильберте  была  та  же
история, вы  помните?  Похожее  нарушение  комплектации  -  там,  судя  по
реконструкции, это послужило одной из причин катастрофы.
     Зигмунд на пару секунд  задумался.  Опустил  глаза,  прочитал  нужное
место. Потом сказал:
     - Что ж, возможно. Все?
     - Пожалуй, пока все. Хотя... Кабенг - это ведь в секторе Дзета-А?
     - Да. Я тебя понял. Но это - работа  инфоров.  Мне  важна  была  твоя
реакция - ведь  ты  работал  на  Джильберте.  Я  в  тебе  не  ошибся.  Это
похвально.
     Похвала от Зигмунда - большая редкость. Я давно ее не удостаивался.
     - А почему вы, шеф, связали этот документ с Джильбертой?
     - Потому что его автор, некто Панкерт, значится  в  списках  погибших
там.
     - Призрак?
     Я сразу понял, что сморозил глупость. Призраки не  пишут  документов.
Призраки только появляются в документах. Я ждал, что Зигмунд  окатит  меня
презрением, но он неожиданно сказал:
     - Похоже, что  да.  Во  всяком  случае,  его  прибытие  не  Землю  не
зарегистрировано. Он вообще нигде не зарегистрирован - по крайней мере,  в
доступных нам файлах. И тем не менее, мы получили этот  документ.  Короче,
займись этим делом. Жду тебя в отделе, - и он отключился.
     Так я впервые узнал о Панкерте.  И  впервые  столкнулся  с  проблемой
Кабенга. В тот вечер я не знал еще, что Кабенг изменит всю  мою  жизнь.  И
жизнь всего человечества.
     Но я чувствовал, что, это, возможно, самое серьезное задание  в  моей
жизни.
     Через месяц я знал это наверняка. Я вылетел  на  Кабенг  с  приказом:
побывать на планете и вернуться. Любой ценой. Потому что ставка в игре,  в
которую мы оказались втянутыми помимо нашей воли, была слишком велика.


     Лучше бы я отдохнул.
     Лучше бы я хорошенько  отоспался  за  восемнадцать  суток  полета  на
"Лонготоре". Или привел бы в порядок  свою  переписку.  Или  прочитал  бы,
наконец, "Энаду" Гроссона. Или, в конце концов, просто провалял бы дурака.
По крайней мере, я не чувствовал бы себя тогда полным идиотом, не  умеющим
как следует работать с информацией. Да и голова тогда работала бы  гораздо
лучше.
     Но нет, весь полет, все восемнадцать суток я занимался  исключительно
информационным поиском. Я спал урывками, от случая  к  случаю,  я  ел,  не
отключая аппаратуру, я даже забывал  сделать  зарядку  и  все  без  толку.
Смешно - я надеялся нащупать что-то, укрывшееся  от  пяти  лучших  инфоров
Академии, изучавших проблему Кабенга в течении месяца перед моим  отлетом.
На пятнадцатые сутки полета я изучил  их  итоговый  отчет.  Мне  стало  бы
смешно, если бы положение не было  столь  серьезным.  Они  тоже  не  нашли
ответа, но то, что я с трудом проделал за две  недели,  заняло  у  них  не
больше двух дней.
     Но мне этого было мало. Я все еще на что-то надеялся, и не  прекратил
поиска даже после того, как покинул  борт  "Лонготора".  Капитан  оказался
мастером своего дела, он сбросил мою капсулу неподалеку от маяка  системы,
всего в сутках полета от Кабенга. И даже эти последние сутки  я  умудрился
без  остатка  потратить  на  информационный  поиск  надеялся,  что   новая
информация,  поступившая  с  планеты,  облегчит  дело.  Надежда,  конечно,
оказалась  напрасной,  ничего  принципиально  нового  мне  обнаружить   не
удалось. Никаких следов вмешательства извне.  Ничего  общего  с  тем,  что
происходило когда-то на Джильберте  или  Скорпионе.  Ничего  общего  кроме
одного, кроме  того,  что  там  тоже  до  самого  последнего  момента  все
отклонения от нормы казались незначительными и не принципиальным и,  кроме
того, что там точно так же,  как  сейчас  на  Кабенге,  люди  оказались  в
ситуации  без  выбора,  когда  все  их   дальнейшие   действия   полностью
предопределялись ситуацией. И в итоге катастрофы, предсказать  которые  мы
оказались не  способны.  И  то,  что  в  десятках  других  случаев  та  же
предопределенность наших действий к катастрофе не приводила, почему-то  не
успокаивало.
     Наверное потому, что я не мог простить себе Джильберту.
     Я покинул ее за шесть суток до катастрофы, и мой рапорт о результатах
проверки поступил к руководству одновременно с  сообщением  о  прекращении
связи. Я ничего не сумел тогда обнаружить, но я же чувствовал, чувствовал,
что дело нечисто, и я не должен был улетать. Никто, конечно, не сказал мне
тогда этого, инструкции я не нарушил, но простить себе то, что я был рядом
- и не сумел разглядеть опасность, не смог увидеть того,  что  потом,  при
расследовании буквально бросалось в глаза этого простить себе  я  не  мог.
Что поделаешь человек силен задним умом. Но на то он и дан нам,  этот  ум,
чтобы пытаться увидеть дальше привычных  ему  образов,  чтобы  выделять  в
окружающем нас мире новые связи и  закономерности.  Зигмунд,  инструктируя
новичков, поступающих к нам в отдел, обычно показывает им записи  Акренда,
сделанные на К-118 в 413-м. Я был одним из немногих, кто сумел, как в свое
время сумел это сделать сам Акренд, разглядеть, почувствовать  присутствие
полиморфов, и я всегда  гордился  этим.  Гордился  до  самого  провала  на
Джильберте.
     После этого провала я пять с лишним лет не получал серьезных заданий.
Поделом, думал я, раз за разом  переживая  совершенные  тогда  ошибки.  Но
оказалось, что Зигмунд просто держал  меня  в  резерве.  Он,  конечно,  не
сказал этого, но я все понял, когда ознакомился с материалами по  Кабенгу.
Он держал меня в  запасе,  как  организм  держит  клетки  памяти  иммунной
системы. Когда-то я сталкивался с опасностью, подобной той,  что  угрожала
сегодня Кабенгу, и, хотя и не сумел ее тогда разглядеть,  у  меня  все  же
было больше шансов, чем у кого-либо другого.
     Но успеха это не гарантировало.
     В получасе полета от базы, когда капсула вошла в посадочный канал,  я
еще раз просмотрел вводную информацию по Кабенгу. Ту,  которую  усвоил  бы
рядовой наблюдатель Академии, отправленный на планету с  рядовой  миссией,
хотя и в спешном порядке  исключительно  из-за  внезапной  болезни  своего
коллеги, который готовился к  работе  наблюдателя  на  Кабенге  в  течение
одной-двух  недель.  Итак,  Кабенг  (Т842/16).  Планета  в  системе  Т842.
Диаметр, масса, расстояние от звезды, период обращения Масса  цифр,  место
которым - в мнемоблоках. Важен основной  вывод:  планета  земного  типа  с
вполне приемлемыми для человека условиями жизни на  поверхности.  Та-а-ак.
Теперь  история  исследования,   это   уже   поважнее,   на   этом   можно
сосредоточиться. Первое обследование - в рамках проекта  "Спектр",  помню,
был в свое время такой проект, звездолетом третьего  класса  "Коралл-Д"  в
513-м (период  доступности  509-529  годы).  Обнаружение  жизни  на  пятой
планете системы, обследование по программе "Био" в 516-м и 520-м. Итоговые
доклады руководителей это я помню, это я читал, и не без  интереса  читал,
надо сказать, потому что к тому моменту я уже знал, каков Кабенг  сегодня,
и поражался контрасту между современными условиями на планете и  тем,  что
было прежде. А вот и доклад  Координатора  второй  партии  об  обнаружении
следов разумной деятельности на Каланде. Интересный  доклад  всего  восемь
страниц текста, но и по ним чувствуется нетривиальный подход. Попади  этот
доклад  в  Академию  сегодня,  и  Зигмунд  наверняка  пригласил  бы  этого
Координатора, Сайе Рихтера, работать в нашем отделе.
     Рихтеру повезло, он жил  в  прошлом  веке,  когда  нашего  отдела  не
существовало.
     Та-ак, что там дальше? А, рапорт о спешном свертывании  работ,  масса
смет и ведомостей к нему в виде  приложения.  Ну,  конечно,  ведь  столько
оборудования пришлось досрочно дезактивировать, не позавидуешь руководству
экспедиции. Эти документы,  конечно,  ни  один  наблюдатель  в  своем  уме
изучать не будет. Поэтому - забыть о них.  Хотя  я  их  изучал,  будь  они
неладны.
     А вот, наконец, и меморандум  об  организации  специальной  программы
"Кабенг". Развернутый план работ по изучению разумной  жизни  на  Кабенге,
пересмотренный план работ, вторая редакция  пересмотренного  плана.  Очень
похоже на то, что план пересматривался по достигнутым на  отчетный  период
результатам, но попробуй теперь докажи это. И вопрос надо  ли?  Отчеты  об
экспедициях 526-го и  529-го  годов.  Доклад  об  установлении  первичного
контакта с онгерритами. Снова вопрос - можно ли считать контактом? Правда,
надо отдать им должное, они сами этот  вопрос  поднимают,  вот  здесь,  на
последней странице доклада. Отчеты о продолжении работ  во  время  второго
периода доступности с 589-го по 586-й год.  Все  это  я,  конечно,  помню.
Гораздо лучше, чем помнил бы  простой  наблюдатель,  выполняющий  рутинное
задание, но это не беда - вряд ли кто-то обратит на это внимание.  А  вот,
наконец и наше время. Период доступности с  647-го  по  682-й  год.  Одних
ежегодных докладов больше двух тысяч страниц, не говоря уже о приложениях.
Решение 658-го года о комплексном  воздействии.  Отчеты,  сметы,  справки.
Черт ногу сломит.  Именно  так  должно  все  это  представляться  рядовому
инспектору Академии, изучавшему отчет группы  лучших  инфоров,  которые  в
течении месяца исследовали проблему Кабенга...
     Когда капсула замерла, наконец в объятиях фиксаторов и стала медленно
погружаться  в  шахту,  ведущую  к  приемной  камере,  я  сделал  то,  что
предписывалось инструкцией. Три команды - и все мои записи в  мнемоблоках,
сделанные при углубленном  анализе  информации  о  Кабенге,  были  стерты.
Лишать себя памяти самое трудное, пожалуй, в нашей работе. Ведь  вся  наша
жизнь - это то, что мы о ней помним. Но я не имел права ступить на Кабенг,
владея этими воспоминаниями. Ставка была слишком велика, чтобы  рисковать.
Конечно я помнил - не мог не помнить своей обычной,  человеческой  памятью
этот  сумасшедший  месяц  в  Академии  и  восемнадцать  суток  полета   на
"Лонготоре", но бесчисленные данные о Кабенге и связи между этими данными,
прошедшие  за  это  время  сквозь  мое  сознание   и   зафиксированные   в
мнемоблоках, были стерты. Я помнил  теперь  лишь  то,  что  было  доступно
рядовому наблюдателю. Такая у меня работа.
     К  счастью,  никто  не  встречал  меня.  Им  тут  было  не  до  таких
формальностей, и у меня было время немного прийти в  себя  и  освоится  со
своим новым положением. Первое время пробелы в памяти  всегда  раздражают,
но потом понемногу к ним привыкаешь. Когда открылся люк, я встал с кресла,
потянулся, причесался перед зеркальной мембраной.  Потом  надел  форменную
куртку с погонами инспектора третьего ранга этот маскарад раздражал меня в
течение всего полета, но деваться  было  некуда,  потому  что  инспекторов
высшего ранга никогда не  назначают  наблюдателями  -  взял  свой  Кейс  и
впервые ступил на землю Кабенга. Хотелось спать сказывалась  усталость  от
проделанной работы - и я даже зевнул, прикрыв рот ладонью.  Потом  отыскал
глазами указатель выхода и двинулся  к  нему  через  пустой  зал  приемной
камеры.
     Я должен был побывать на Кабенге и вернуться. Только и всего.


     Когда я вошел Граф встал мне навстречу.
     - Прости, что не смог тебя встретить. Только час назад узнал, что  ты
прибываешь, - сказал он, протягивая руку. Он улыбнулся, и я  сразу  понял,
что дело неладно. Потому что это была не его улыбка. Проклятье моей работы
- инспектировать своих друзей.
     Если бы только инспектировать...
     - Я и не ждал встречи, - ответил я, пожимая его  руку,  -  при  такой
загруженности как у вас, только и  не  хватало,  что  встречать  какого-то
наблюдателя.
     - Какого-то наблюдателя я  бы  действительно  встречать  не  стал,  -
сказал он, усмехнувшись. - Наблюдателей здесь, к сожалению, хватает. И  не
только официальных. Но ты-то для меня не только наблюдатель. Надеюсь,  что
и я для тебя человек не посторонний. Садись, рассказывай, с чем пожаловал,
- указал он на кресло у стола. За те  несколько  лет,  что  мы  с  ним  не
виделись, он почти не изменился. Энгие Гейраф, которого все - и друзья,  и
подчиненные, и даже начальство всегда называли и всегда,  наверное,  будут
называть в глаза и за глаза попросту Графом, против  чего  он  никогда  не
возражал,  выглядел,  как  всегда,  эффектно.  Он  был  из  тех  природных
красавцев, кто  выделяется  в  любом  окружении  не  столько  из-за  самой
красоты, сколько из-за непохожести на всех остальных. И  с  возрастом  это
свойство выделяться только  усиливалось.  Вот  только  глаза  его  мне  не
нравились. Какими-то чужими стали его глаза за  эти  годы.  Может,  просто
потому, что сам я сильно изменился и смотрел теперь  на  него  по-другому.
Все-таки, мы не виделись лет восемь.
     - Все было изложено в том сообщении, которое ты получил, - сказал  я,
усаживаясь в кресло, -  мне  поручено  изучить  на  месте  состояние  дел,
составить отчет. Рутинная работа.
     - Рутинная говоришь? Тогда почему такая спешка? Почему нас заранее не
предупредили?
     - Тебе ли не знать о методах инспекции?
     - Твоя правда, мне ли о них не знать, - задумчиво  сказал  он,  глядя
куда-то мимо меня, - у меня все эти инспекции в печенках сидят. За те  три
года, что я здесь, собственно  на  работу  затрачено  не  больше  половины
времени.
     - Без причины вас здесь не стали бы инспектировать.
     -  Может,  причина-то  как  раз  в  том,  что   нас   слишком   часто
инспектировали, - сказал он раздраженно. - Тут дел невпроворот, а они знай
себе посылают инспекцию за инспекцией. Как будто этим можно помочь.
     - Ну я-то, в конце концов, не инспектор. Просто наблюдатель.
     - Сегодня наблюдатель, завтра инспектор.  Что  я  не  знаю,  как  это
делается.  Ведь  трех  же  месяцев  не  прошло,  как  спровадил  последнюю
инспекцию. И главное, - все больше раздражаясь, говорил он. - Ну  хоть  бы
какая польза от всего этого была. Ну хоть бы малейшая!  Я  им  говорю:  не
хватает людей, не хватает  транспорта,  не  хватает  спецоборудования  для
бурения и для синтеза. Я получаю хоть что-то? Нет. Они присылают тебя.
     - Ну это, я думаю, еще не самый худший вариант.
     - Хоть какая-то радость, - он невесело усмехнулся, посмотрел на  меня
- впервые, наверное, с тех пор, как мы сели - сказал:
     - А ты здорово изменился, Алексей. Так и живешь один?
     - В общем, да, - ответил я. Что тут ответишь?
     - Ты знаешь, - сказал он, немного помолчав,  снова  глядя  куда-то  в
сторону. - Я ведь виделся с Хейге. Года три назад, перед  самой  отправкой
на Кабенг.
     Только такого душеспасительного разговора мне сейчас  и  не  хватало.
Даже скулы свело от напряжения. Вот уж никогда не угадаешь, где и как тебя
настигнет прошлое. Впрочем, чего удивляться? Он же  помнил  нас  по  сорок
шестому и еще раньше. Помнил, какими мы были на Кларке. И он, конечно,  не
знал того, что случилось позже. И не знал, чем  же  я  в  действительности
теперь занимаюсь. Никто из моих старых дру