а  дежурит,  его  обдурить  ну  даже  удовольствия
никакого, ну словно младенца малого. Как начал я ему заливать, что срочное
у меня к магистру дело, что нужно мне его видеть немедленно, так он меня и
впустил и сам даже проводил по лестнице  до  двери,  стручок  старый.  Еле
ходит, а туда же, провожает и свечу еще несет. Я бы такого держать  ни  за
что не стал. Такому либо на паперти место, либо на кладбище. Работы с него
никакой, а жрет небось за двоих.
     Ну ладно,  впустил  меня  старикан  к  магистру,  дверь  затворил,  и
остались мы с ним с глазу на  глаз.  Сидит  магистр  у  окна  насупившись,
недружелюбно так на меня смотрит и спрашивает: чего, мол, надо? Вернее, не
так даже: чем, мол, обязан? Эх, люблю вежливую, культурную беседу! Да вот,
говорю, к вашей  милости  по  делу  одному  очень  важному  пришел.  Вижу,
собирается он мне сказать что-то - знаю я этих человечков, дай ему рот  не
вовремя раскрыть, он такого наговорит, что потом уже не  поправишь.  Но  я
ему ничего сказать не дал, а  просто  так,  спокойненько  подошел  к  нему
вплотную, руку в карман запустил, достал ЭТО и прямо ему под нос сунул. Не
угодно ли, говорю, ознакомиться, презанятная вещица. Он, не поверите, вмиг
побелел весь. Глаза остекленели, чуть не вываливаются, руки трясутся, губы
трясутся, сам весь дрожит. Стоит белый-белый и слова вымолвить не может. Я
даже испугался,  не  хватил  бы  удар  старикана.  Но  ничего,  оклемался.
Вздохнул  он  глубоко,  задышал,  дрожать  перестал   постепенно.   Только
бледность оставалась, но это уже не страшно. По всем  остальным  признакам
пришел в себя старик.
     Наконец, смог он заговорить и спрашивает меня:  откуда,  дескать,  вы
это взяли? Так я ему и  скажу,  дожидайся.  Да  вот,  говорю,  купец  один
знакомый предложил. Много, правда, содрал, да  я  не  в  обиде  -  вещичка
презанятная. Со значением это сказал, чтобы дошло  до  него,  что  я  тоже
непрост, что и я понимаю, что мне в руки попало. Он и спрашивает:  кто  же
это продать-то такое мог, у кого же рука на такое поднялась?  Ну,  говорю,
кто продал, тот продал. Вы, ваша милость, его не знаете, он вас не  знает,
так что не будем и вспоминать его понапрасну. Я, говорю, когда вещицу  эту
покупал, сразу подумал, что  по  нраву  она  вам  придется,  потому  и  не
торговался почти, дал ему, купцу-то тому, столько,  сколько  он  запросил.
Упустить, говорю, боялся. На такие вещицы  покупатели  знаете  как  охочи,
отбою просто нет. Так, мол, и рвут из рук. Но он, похоже, не  больно  Леня
слушал. Как вперился в ЭТО глазами, так и взгляда оторвать не мог. А  я-то
к нему не затем все-таки пришел, чтобы полюбоваться он на ЭТО мог, у  меня
в этом деле свой интерес. Я ЭТО  тогда  в  карман  засунул,  чтобы  он  не
отвлекался, и говорю эдак: как, мол, ваша милость, интересует вас  вещичка
или, может, мне какого другого покупателя поискать?  Да-да,  говорит,  как
же, очень интересует, и руки свои вперед тянет, будто я ему за так  просто
ЭТО на ладонь выложу. Нашел дурака!  Отступил  я  немного  и  говорю  эдак
скромненько: я, мол, ваша  милость,  человек  небогатый,  в  долгах  весь,
вот-вот дом описать могут. А за вещичку эту последнее выложил  единственно
с целью вашей  милости  удовольствие  доставить  и,  в  некотором  смысле,
загладить тягостное недоразумение, имевшее место в недалеком прошлом.  Эх,
зря я ему про это напомнил! Аж  встрепенулся  старикан,  глаза  загорелись
сразу, засверкали, так глянул на  меня,  будто  убить  хотел.  Но  ничего,
сдержался. Когда  приспичит,  то  и  такому  человеку,  как  наш  магистр,
приходится поступать не по своей воле. Помолчал немного, потом спрашивает:
сколько, дескать, хочу я за ЭТО получить? Так и сказал - за ЭТО. Так прямо
в лоб и спросил. Да таким еще тоном, чтобы  мне,  значит,  понятно  стало,
какое же я дерьмо и как он хочет поскорее от меня избавиться.
     Нет, думаю, так просто ты от меня не отделаешься, одними деньгами  ты
ЭТО не купишь. Денег-то у меня нынче у самого побольше, чем у тебя, будет.
Не-ет, мне нужно, чтобы ты через ЭТО был навек со мною повязан,  чтобы  ты
отныне помнил, что я при случае вмиг укорот тебе найду. Сейчас  для  этого
самое время, пока ты еще не до конца очухался. Даже и к  лучшему,  что  ты
так меня не любишь и так спешишь от меня отделаться.  Будешь  потом  локти
кусать, да ничего уже не поправишь.
     Я, говорю, ваша милость, когда вещицу эту покупал, не денежной выгоды
искал, а  единственно  хотел  услугу  оказать,  памятуя  о  вашей  высокой
учености и интересе ко всему необычайному. Так что выгоды  для  себя  я  в
этом деле не ищу, бог мне свидетель. Как  выложил  я  купцу  тому  за  эту
вещицу шестнадцать, ни монетой больше.  И  единственное,  на  что  надежду
питаю, так это на то, что вы по милости своей не откажетесь выполнить  мою
нижайшую просьбу. Ваше имя широко известно во всем нашем герцогстве и даже
за его пределами, и поручительство, подписанное  вами,  может  выручить  в
тяжелую минуту кого угодно. Ведь вам, ваша милость, ровным  счетом  ничего
не стоит написать поручительство и  тем  спасти  меня  от  кабалы.  А  что
касается вещицы этой, то я и даром бы ее вам отдал.
     Соседи ведь, как-никак, должны друг другу помогать. Но долги замучили
- только потому и вынужден с вас эти несчастные шестнадцать золотых взять.
     Пока я говорил все это, магистр отошел к столику у стены,  достал  из
ящика листок бумаги  и  что-то  там  накарябал.  Стоя,  даже  присесть  не
удосужился, настолько, видно, спешил от  меня  отделаться.  Потом  посыпал
чернила песком, открыл ключом дверцу шкафа, достал оттуда кошелек и, встав
ко мне боком, отсчитал шестнадцать золотых.  Потом  повернулся  ко  мне  и
говорит: можете, мол, забирать поручительство и  деньги,  давайте  ЭТО.  И
руку  протягивает.  Сильно  меня,  честно  говоря,  подмывало   посмотреть
сначала, что он там написал. Не привык я  так  вот,  не  проверив,  сделки
совершать. Но нашло на меня почему-то эдакое бесшабашное  настроение,  что
взял бумагу, не читая. Черт с ним, думаю, если он что не так написал,  ему
же хуже будет. Уж я-то сумею ему веселенькую жизнь устроить. Достал ЭТО из
кармана, не глядя сунул ему в руку, сгреб со  стола  золотые  и  в  карман
положил. А поручительство в трубку свернул, песок только стряхнул сначала.
Поклонился на прощание и к двери пошел. Магистра аж  перекосило  от  моего
поклона, но он человек вежливый, воспитанный,  тоже  поклонился,  хотя  не
сказал ни слова на прощание. Скулы, наверное, свело.
     А я следом за старикашкой-привратником вниз спустился, на улицу вышел
и  пошел  к  себе.  Приятно  все-таки,  когда  день  не  напрасно  прожит.
Шестнадцать золотых - неплохая выручка, даже для  меня.  И  главное  -  из
ничего же, из чистого везения.
     Поднялся я к себе наверх, развернул поручительство - заглядение. Была
бы нужда, я бы с этой бумажкой у любого ростовщика в нашем герцогстве  под
залог своего домишки двойную а то и тройную его стоимость в  долг  бы  мог
выскрести. Все-таки хорошая, выгодная это вещь - честное имя.  Даже  жалко
стало, что вот так, без дела бумага эта лежать  останется.  Ну  да  ладно,
может, еще и пристрою к чему-нибудь, никогда ведь не знаешь  заранее,  как
оно в жизни обернется. Но главное, я теперь этим поручительством  магистра
как  цепью  приковал.  Пусть-ка  теперь  попробует  не  ответить  на   мое
приветствие на улице.
     И я довольно засмеялся.



                                 МАГИСТР

     Нет, нет, не верю!
     Я же знаю - дракон - это миф, легенда. Его нет и никогда не было. Это
легенда, придуманная для того, чтобы оправдать все, что творится  в  нашем
благословенном герцогстве. Ведь все, что  угодно,  можно  оправдать,  если
сказать: вот, смотрите, в подземельях под  башней  живет  дракон,  который
может в одночасье спалить весь город, если вырвется на  свободу.  И  можно
веками твердить о том, что все, что ни делается, делается лишь  для  того,
чтобы дракон остался заточенным в своих подземельях,  и  заставлять  людей
верить в его существование, и заставлять людей молчать. Молчать и терпеть.
Потому что ни у кого нет ни малейшей возможности проверить, есть ли дракон
на самом деле. Не зря ведь уже столько лет, как замурован вход в башню. Да
и кто решится проверять, если всем нам с младенчества вбивается в  голову,
что любой смельчак, осмелившийся проникнуть в подземелья дракона,  обречен
на гибель.
     Дракон! Какой к черту может быть дракон здесь, у нас, в нашем городе?
Настоящий дракон - там, в крепости, где сидит наш  герцог.  Тысячерукий  и
тысячеглавый дракон. Но его никто не видит, хотя он живет совсем  рядом  с
нами, хотя он собирает с нас подати и  требует  безусловного  повиновения,
хотя он убивает всех непокорных. Его никто не видит,  когда  он  принимает
человеческий облик и расползается по всему герцогству тысячами  стражников
и камаргосов, его никто не видит, когда он день за  днем,  год  за  годом,
столетие за столетием сосет кровь из нашего народа. Его вроде  бы  и  нет.
Зато все видят  зарево  над  башней  дракона,  все  видят  знаки  дракона,
намалеванные на стенах, все чувствуют, как со стороны башни несет серой. И
все знают, что под башней живет дракон,  который  ждет  своего  часа.  Все
видят знамения, и никому невдомек, что появляются они почему-то как раз  в
такое время, когда земля начинает дрожать под ногами у настоящего дракона,
живущего в крепости герцога, появляются как  раз  вовремя,  чтобы  отвлечь
людей, чтобы запугать их сверхъестественным, чтобы заставить их  смириться
со своим жалким существованием. Боже мой, да если бы я служил  герцогу,  я
бы сам предложил ему в критические периоды  устраивать  знамения.  Так  не
разумно ли предположить, что так оно и делается?
     Но я разжал кулак, и на ладони моей лежало ЭТО.
     Не мираж, не подделка. ЭТО.  Его  невозможно  подделать,  потому  что
никто толком не знает, как оно выглядит, потому что ни  одна  подделка  не
скажет тому, кто возьмет ее в руки: готовься к битве  с  драконом.  Потому
что ни одна подделка, какой бы мастер ее ни делал, не может излучать такой
силы и такой уверенности.
     Значит - правда?
     Значит, дракон действительно жив, действительно  сидит  в  подземелье
под башней, глубоком и зловонном, и снова, как не раз уже  бывало  прежде,
готовится выйти наружу, сорвав с себя цепи наложенного когда-то заклятия?
     Значит, кто-то снова, как и века  назад,  должен  выйти  на  битву  с
драконом и заслонить собою весь народ?
     И этот кто-то - я?
     Я почувствовал, что весь  дрожу.  Снова,  как  и  тогда,  когда  этот
мерзавец достал ЭТО из кармана. Но дрожу не от страха - от волнения.  Чего
мне бояться - мне, и так стоящему на пороге могилы? Не побоялся же я шесть
лет назад дать  приют  тем  четверым  несчастным.  Разве  дракон  страшнее
камаргосов? А смерть - она все равно одна, и лучше умирать за правое дело,
чем просто так, от старости. Хотя все равно умирать не хочется.
     Или я все-таки боюсь? Тогда, шесть лет назад, еще не  знал,  что  это
значит - настоящий страх смерти, смерти мучительной и долгой, и потому был
бесстрашен. А теперь, после счастливого избавления, - боюсь. Боюсь, потому
что подсознательно решил для себя, что все, с меня хватит, что я свою долю
геройства уже исчерпал, что я имею право на то, чтобы спокойно дожить свой
век.
     Зачем я только пустил его к  себе?  Почему  сразу  же,  с  порога  не
прогнал прочь? Ведь я же знаю, что это за человек,  на  что  он  способен.
Хотя, признаться, никогда раньше не подумал бы, что он способен на  такое.
Продать ЭТО - разве можно было подумать, что такое вообще возможно? Кем же
надо быть, чтобы додуматься до такого? Говорят,  что  тот,  кто  откажется
надеть ЭТО, если оно попадет к нему в руки,  потеряет  душу.  Выходит,  он
сегодня продал свою душу за шестнадцать золотых. Я-то, конечно, не дал  бы
за нее и ломаного гроша. Впрочем, кто знает, быть может, такие вот люди  с
грошовой душонкой попросту не способны понять, что в  руки  к  ним  попало
ЭТО?
     Однако запросить шестнадцать золотых он не постеснялся. И уверен был,
что я заплачу да к тому же еще и напишу ему поручительство. Поручительство
- вот ведь черт, и как это только рука  у  меня  поднялась  написать  его?
Дурень старый, а ты подумал,  что  этот  мерзавец  может  делать  с  твоим
поручительством? Подумал, как он может запятнать твое честное имя? Написал
- теперь вот думай и терзайся.
     Я подошел к окну, выглянул из-за портьеры.  Солнце  уже  скрылось  за
холмами, но было еще светло. В окнах напротив ничего не было видно.  Да  и
что я там высмотрю?
     И все-таки поверить до конца я не мог. Так уж я  устроен  -  во  всем
сомневаюсь, ничего на веру не принимаю.  Я  задвинул  портьеру,  отошел  к
столу, зажег свечку. Затем запер  дверь  на  крючок.  Старый  Бунго  имеет
обыкновение пускать ко мне всех без разбора, и сейчас это было бы в высшей
степени  неуместно.  Одного  он  уже  сегодня  допустил,  хватит  с  меня.
Несколько секунд я простоял у  двери,  раздумывая,  не  приказать  ли  ему
говорить, что меня нет дома, потом передумал и отошел  к  столу.  В  такое
время никогда не скажешь заранее,  кто  может  заглянуть.  Лучше  оставить
двери в свой дом открытыми, как и всегда. Да и подозрений не будет.
     Я подошел к шкафу, достал с полки старинный фолиант,  написанный  еще
три века назад магистром Ракеном, положил его на стол перед  подсвечником,
сел. ЭТО я по-прежнему сжимал в кулаке, я не решался даже опустить  его  в
карман,  даже  положить  на  стол  перед  собой.  Левой   рукой   я   стал
перелистывать  коричневые  от  времени  страницы,   исписанные   убористым
почерком магистра, пока не нашел нужного мне места. Что ж, ты  никогда  не
верил в эти сказки - теперь самое время поставить решающий опыт.  Всего-то
и требуется для проверки кусок серы да тряпка. Я достал серу с  полки,  на
которой хранил вещества для своих опытов, оттуда же взял глиняное блюдо  -
чтобы не было пожара. Не верю, не верю, убеждал я себя,  но,  наверное,  в
глубине души уже верил. Потому что, достав из кармана платок, вышитый  еще
моей покойной женой, подумал и  положил  его  обратно.  Почему-то  мне  не
хотелось рисковать им сейчас, хотя в случае успеха проверки какое все  это
имело значение? Но я положил платок обратно в карман, подошел  к  двери  и
взял другой, из кармана уличного камзола.  Затем  сел  к  столу,  еще  раз
перечитал то, что писал Ракен.
     И сделал все, что следовало.
     Сначала положил кусок серы на блюдо. Накрыл его  платком.  И  положил
сверху ЭТО - так, чтобы сера под платком оказалась прямо под ним.
     Я не думал, что все произойдет так быстро.
     Я даже не поверил сначала своим чувствам,  когда  услышал  шипение  и
увидел, как вспыхнула сера. Секунд десять, наверное, я ошалело смотрел  на
это, и, только когда немыслимо защипало  глаза  и  запершило  в  горле,  я
вскочил, чтобы что-то сделать. Но тут же согнулся  пополам  в  мучительном
приступе кашля, и лишь через минуту, наверное, кое-как, вслепую -  глаз  я
открыть не мог, глаза немыслимо резало, и  из  них  текли  потоки  слез  -
добрался я до окна, рванул в сторону портьеру и распахнул створки.
     Я приходил  в  себя  минут  десять.  Лежал,  навалившись  животом  на
подоконник и жадно глотал ртом свежин ночной воздух. Дурак старый, думал я
про себя, прислушиваясь к сердцу, которое постепенно успокаивалось, в твои
ли годы такие опыты проводить? Окно еще занавесил, чтобы не увидел  никто.
Да твой кашель небось все соседи теперь слышали, а вонища эта  до  ратуши,
наверное, доносится. Впрочем, не страшно, соседи привыкли к  тому,  что  у
меня вечно что-то сгорает или взрывается. Да и что мне теперь соседи?
     Я попытался отойти от окна, но в комнате стоял такой дух, что сделать
это удалось, лишь прикрыв рот и нос платком. Кое-как, почти ничего не видя
слезящимися глазами, я нащупал на блюде ЭТО и зажал его в кулаке. Сера уже
догорела, блюдо было горячим, но я не побоялся обжечься - ЭТО, как и писал
Ракен, нисколько не нагрелось. Я положил его в карман - теперь я почему-то
смог спокойно сделать это, - кое-как добрался до окна и стал  ждать,  пока
комната проветрится. Мне было очень плохо.  Тошнило,  ноги  подгибались  в
коленях, голова  болела,  глаза  до  сих  пор  слезились.  Хотелось  пить.
Временами снова накатывались приступы кашля, но я старался сдерживаться.
     Я стоял и думал.
     Теперь, когда сомнений не оставалось, думать было  просто.  Теперь  я
знал правду - дракон навис над  городом  и  готов  его  разрушить.  Дракон
существует, и час его близок - ЭТО никогда не появляется напрасно.  Дракон
готов обрушиться на всех нас - и на ремесленников, и на  торговцев,  и  на
стражников, и на камаргосов, и на стариков, и на детей. Он уничтожит всех,
всех без разбора, потому что ярость его копилась веками.  Он  сотрет  этот
город в порошок, его зловонное дыхание выжжет все живое, он уничтожит все,
что создавалось столетиями, если только кто-то не встанет у него на пути.
     Кто-то, имеющий силы для борьбы с ним.
     Кто-то, имеющий ЭТО.
     Я? Я снова закашлялся, мучительно и надолго. Сразу же закололо сердце
и печень отдала тупой болью. Я? Хороший же воин из меня получится. Дракону
достаточно один раз дунуть - от меня и  следа  не  останется.  Чем  с  ним
сражаться? Как? Я даже не знаю, как держать  меч,  как  надевать  доспехи.
Какой смысл мне выходить против дракона, даже если ЭТО даст мне  силы  для
битвы? Я все равно не смогу биться.
     Но все это были слишком слабые  отговорки.  Я  уже  знал,  почему  их
выискиваю. Уже тогда знал. Просто потому, что  мне  было  страшно.  Просто
страшно. Потому что я знал, что такое страх. Можно быть бесстрашным,  пока
этого не знаешь, вполне можно не бояться того, о чем имеешь  лишь  смутное
представление. Но, когда знаешь, на что надо идти, когда испытал уже,  что
такое настоящий страх, настоящий ужас, решиться гораздо труднее.
     А я это испытал.
     Я помню, как сидел тогда  в  зале,  в  бывшем  тронном  зале  старого
герцогского  дворца.  Мрачном,  лишенном  всех  украшений.   Сидел   среди
множества таких же несчастных, согнанных в ту  ночь  со  всего  города.  И
вслушивался в жуткие крики, долетавшие из подземелья. И знал, что  пройдет
еще час, два, три, и меня тоже позовут на допрос, и я буду  точно  так  же
кричать, кричать, кричать. И говорить. Говорить все, что от  меня  захотят
услышать, подтверждать любую ложь, любой поклеп.
     А наутро меня отпустили. Я до сих пор не знаю почему.
     Но я не забыл того страха.
     Внизу  раздался  цокот  копыт,  стук  колес  по  булыжнику.   Повозка
остановилась под самым окном. Я  высунулся,  но  в  сгустившихся  сумерках
видно было плохо. Послышался стук в  дверь,  неразборчивые  голоса.  Через
пару минут Бунго постучал ко мне.
     Я открыл. Прошел, наверное, уже час с тех пор, как я проделал опыт  с
серой, и комната почти совсем проветрилась.
     - Там приехали из ратуши, господин магистр, -  сказал  Бунго.  -  Вас
вызывают к господину бургомистру.
     - Попроси подождать пять минут, - ответил я. - Я оденусь и спущусь.
     Я закрыл за Бунго дверь, вернулся к окну и затворил  его.  Интересно,
чего им от меня надо. Конечно, с ЭТИМ их вызов никак не мог  быть  связан.
Если бы они знали про ЭТО, ко мне заявились бы камаргосы.
     Я надел парадный камзол,  с  трудом  нагнулся  и  зашнуровал  уличные
башмаки. Иногда Бунго помогает мне сделать это, но ведь он  тоже  немолод,
еще постарше меня будет, и я стараюсь  без  нужды  не  обременять  старика
работой. ЭТО я положил в карман  камзола,  накинул  плащ,  надел  шляпу  и
спустился вниз.
     Посыльный от бургомистра  -  молодой  человек  лет  двадцати  тут  же
вскочил с лавки у входа, поклонился.
     - Господин бургомистр просил узнать, не будете ли  вы  столь  любезны
посетить его сейчас п