писывании документа, и тогда прощай карьера.  В  нашем  деле  надо
всегда быть собранным и точным, особенно если только начинаешь  и  у  тебя
нет  солидных  покровителей.  Городской  суд  -  не  место  для  тех,  кто
ошибается, как любит говорить судья Буер.  И  он  прав,  я  на  его  месте
говорил бы то же самое.
     На его месте... Это было бы совсем неплохо.  Красная  мантия,  парик,
высокая кафедра. По правую руку  прокурор,  весь  в  черном,  по  левую  -
защитник в белой мантии поверх кафтана, внизу, в углублении, -  подсудимый
под охраной стражников. А сзади - писцы.  Погодите,  Картьен  еще  покажет
себя, я не собираюсь всю жизнь проскрипеть в писцах, как  старина  Поннер.
Вот наступит осень - и я подам прошение на имя бургомистра,  сдам  экзамен
на первый чин, а там... Буер ведь тоже начинал когда-то писцом. Правда,  у
него, говорят, были сильные покровители. Они у него и сейчас есть, недаром
же шеф камаргосов с ним так любезен и даже временами выпивает кружку  пива
у него в кабинете. Но в конце-то концов, кто  мешает  завести  влиятельных
покровителей мне? Если люди, имеющие вес,  убедятся,  что  я  способен  на
большее, чем унылое переписывание документов, мне точно так  же  откроются
все пути наверх. Надо только проникнуть в их среду,  немного  пообтереться
там, подождать, пока ко мне присмотрятся,  а  потом  уж  и  показать  кому
следует, что и Картьен кое на что способен. Главное - не упускать  шансов.
Взять хотя бы это приглашение на обед к Ронгсам - там ведь, говорят, будет
сам господин Дуорро. Вот только Марта...
     С Мартой, конечно, все значительно сложнее. Она и  вести-то  себя  не
умеет в приличном обществе.  Неизвестно  еще,  как  ее  там  примут.  Дочь
садовника, крестьянка. Да будь она обыкновенной городской барышней,  пусть
какой угодно дурой и уродиной, - все было бы в сотню раз проще.  А  так...
Можно, конечно, пойти и одному, но как ей объяснить это? Тем более теперь,
когда она стала такой нервной. И дуется по малейшему поводу, хоть домой не
приходи. А что еще начнется, когда родится ребенок? И так уже  жить  почти
что не на что. И еще кошмар этот проклятый! И так мне вдруг стало тоскливо
и муторно, что я даже застонал и открыл глаза.
     И закричал.
     Закричал уже взаправду, скорее даже вскрикнул и тут же зажал себе рот
рукой. Но этого хватило для того, чтобы разбудить Марту.
     - Что? Что такое? - Она приподнялась на  локте,  повернулась  ко  мне
лицом.
     Но говорить я не мог. Я лежал на спине с широко раскрытыми глазами  и
не отрываясь смотрел в  потолок,  туда,  где  прямо  над  моим  изголовьем
темно-бурой запекшейся кровью был начертан знак дракона.
     Марта посмотрела мне в лицо, потом перевела взгляд на потолок и слабо
вскрикнула.
     - Это же, это... - начала говорить она, но тут в коридоре послышались
чьи-то шаги, и это сразу привело меня в чувство.
     - Молчи! - зашептал я, повернувшись к ней. - Ты  что,  хочешь,  чтобы
все об этом узнали?
     - Но это же...
     - Я сказал - молчи!
     Кто-то прошел мимо двери  к  выходу,  затем  все  стихло.  Я  сел  на
кровати, спустил ноги на пол, нащупал туфли. И  только  тут  почувствовал,
что весь дрожу. Значит, сон-то в руку. И не зря болтали о  знамениях.  Вот
ведь беда-то какая. Я еще не думал тогда, что бывают  беды  и  похлеще,  я
думал только о том, как бы поскорее,  пока  никто  не  узнал,  не  увидел,
скрыть, замазать, соскрести с потолка этот знак. Знамение! Хорош бы я был,
заяви я сейчас про это знамение! И именно сегодня, когда листки,  что  дал
мне почитать Фраци, лежат в кармане сюртука. А я-то, дурак, еще  и  обещал
зачем-то их переписать. Тоже, смельчак нашелся. Будто  не  соображал,  что
все это не игрушки, будто не знал,  чем  все  это  может  закончиться.  Да
пронюхай о чем камаргосы - и все, крышка. В  такое  время  никто  особенно
церемониться-то не будет. Нет уж, к черту! Чтоб я еще хоть раз  во  что-то
ввязался! Сегодня же отдам листки обратно Фраци, и попробуй тогда  докажи,
что я хоть к чему-то причастен. Тогда, в  конце  концов,  мне  и  на  знак
дракона наплевать будет. Вот только бы Марта не проболталась.
     Я уже  знал,  что  надо  делать.  Встал  с  постели,  накинул  халат,
повернулся к ней. Она все еще лежала,  не  в  силах  оторвать  взгляда  от
знака, начертанного на потолке. Она была очень красива, еще красивее,  чем
год назад, когда мы встретились и вообразили, что без ума влюблены друг  в
друга. Если бы ее отец не был садовником!
     - Вставай, - сказал я как можно решительнее, - одевайся. Иди на кухню
и готовь завтрак.
     Но она не шевельнулась и все так же продолжала лежать, глядя на  знак
дракона широко  раскрытыми  от  ужаса  глазами.  Мне  пришлось  подойти  и
приподнять ее за плечи, и, только когда мне удалось наконец усадить ее  на
кровати, она отвела взгляд от знака.
     - Ты слышишь меня? - сказал я, глядя  ей  прямо  в  глаза.  -  Иди  и
занимайся делом. И никому, слышишь, никому ни слова.
     Она молча кивнула, отвела мои  руки,  встала  и  стала  одеваться.  Я
видел, что она с трудом удерживалась от того, чтобы снова не взглянуть  на
потолок, но я, отойдя к окну, неотрывно следил за ней, и она  не  решилась
поднять глаза под моим взглядом. Когда она  наконец  вышла  в  коридор,  я
закрыл дверь на задвижку и принялся за дело. Прежде всего я скатал  перину
на кровати, положил ее прямо на пол у окна и, стараясь  как  можно  меньше
шуметь, поставил на голые доски наш единственный приличный стул.  Вставать
на него, конечно, было просто  кощунством,  но  табуретка  могла  попросту
развалиться под ногами, и я не стал рисковать.
     Встав на стул, я почти касался головой потолка  и  смог  как  следует
разглядеть знак. Возможно, он и в самом деле был начертан кровью - я плохо
разбираюсь в таких вещах, - а может быть, это была обыкновенная краска. На
ощупь знак был еще немного влажный, и, хотя он уже не мазался, меня  долго
не оставляло потом ощущение того, что я запачкал руку. Я  слез  со  стула,
взял из кармана сюртука перочинный нож и хотел уже снова забраться наверх,
когда дверь дернулась. Я весь похолодел и  замер  на  кровати  с  поднятой
ногой. Дверь дернулась еще раз, потом кто-то осторожно  постучал.  Я  тихо
спустился на пол, на цыпочках подошел к ней и приложил ухо. В дверь  снова
постучали.
     - Кто там? - спросил я каким-то чужим голосом.
     - Это я, - раздался в ответ голос Марты. В самом деле, ну кто еще это
мог быть? Я с облегчением вздохнул, впустил ее в  комнату  и  снова  запер
дверь.
     - Почему ты вернулась?
     - Кухарка еще не затопила плиту. Слишком рано.
     - Ладно. Тогда займись пока чем-нибудь и  не  мешай.  И  не  шуми,  -
добавил я, снова забираясь на стул.
     Она села на табурет - я слышал, как он скрипнул, - и стала  смотреть,
как я соскребаю знак. Я лишь раз  взглянул  на  нее  -  некогда  мне  было
отвлекаться, - и взгляд ее  показался  мне  чем-то  странным.  Я  не  стал
задумываться над тем, что он означает, но  почему-то  мне  неприятно  было
ощущать его на себе, и я старался побыстрее закончить  работу.  Лезвие  я,
конечно, загубил, да и на потолке остались следы, придется  еще  объяснять
домохозяину, откуда они взялись, но через десять минут можно было  наконец
вздохнуть свободно. Знака дракона больше не было.
     Я спустился со стула, затем  встал  на  пол,  вдел  ноги  в  туфли  и
принялся наводить порядок. Марта не сдвинулась с места, чтобы помочь  мне,
она все так же сидела на табурете и молча смотрела на меня,  и  постепенно
это ее молчание стало меня раздражать. Я наспех смел остатки мусора  прямо
на пол, со злобой швырнул обратно на кровать перину  и  повернулся,  чтобы
сказать какую-нибудь резкость, но она меня опередила.
     - Картьен, - сказала она так тихо, что я скорее угадал по движению ее
губ, чем услышал, что было произнесено мое имя, и  инстинктивно  застыл  в
неподвижности, чтобы услышать то, что она скажет дальше, -  Картьен,  ведь
это же был знак дракона.
     - Ну и что? - спросил я, стараясь казаться спокойным  и  равнодушным.
Мое раздражение вдруг куда-то улетучилось, и я почувствовал  себя  под  ее
взглядом, как  нашкодивший  мальчишка.  Так,  будто  я  совершил  какую-то
гадость, совершил ее просто так, бесцельно, и теперь делаю  вид,  что  мне
все нипочем.
     - Но ведь ты же не можешь не знать, что это значит, когда  появляется
знак дракона.
     - Тебе-то откуда знать про это? Ты же нездешняя.
     - Неважно. Что я, глухая, что ли? Это  же  знамение,  Картьен.  И  на
рынке вчера говорили о знамениях.
     - Побольше слушай, - буркнул я, отвернувшись - А про  камаргосов  там
случайно не говорили?
     - Да при чем здесь камаргосы, если дракон может вырваться на свободу?
     - Заладила: дракон, дракон. - Я снова ощутил раздражение, даже злобу,
и от этого почувствовал себя увереннее. - Бабьи разговоры.  Дракона  этого
никто еще не видел. А камаргосы - тут они, рядом. Вот на этой самой улице,
а если ты будешь болтать понапрасну, то будут и в этом самом доме! - Я так
распалил себя, что даже трахнул что есть силы кулаком по столу и  чуть  не
закричал от боли. -  Ты  что,  думаешь,  они  тогда  тебя  пожалеют,  меня
пожалеют? Ты на это надеешься?
     И тут она вдруг опустила голову и заплакала. А я стоял и не знал, что
делать. Потом подошел, кое-как примостился  рядом  с  ней  на  табурете  -
когда-нибудь он, ей-богу, развалится в самый неподходящий момент, - и  она
вдруг обняла меня за шею, уткнулась мокрым лицом  мне  в  грудь  и  так  и
продолжала тихо, почти беззвучно плакать. И я, держа  ее  в  руках,  вдруг
стал почему-то казаться себе таким гнусным и  подлым,  что  хоть  в  петлю
полезай.
     Но это прошло. Она успокоилась,  глубоко  вздохнула,  вытерла  слезы.
Потом встала, поправила волосы перед зеркалом,  обернулась  ко  мне  и  со
слабой, виноватой какой-то улыбкой сказала:
     - Ну, я пойду завтрак готовить. Наверное, плиту уже растопили.
     Я вышел вслед за ней - запирать дверь  теперь  уже  было  незачем,  -
спустился во двор по нужде, на обратном  пути  захватил  кувшин  воды  для
умывания и вернулся в комнату. Дом проснулся, по коридору то и дело ходили
взад и вперед соседи, и  кумушки  нашего  квартала,  как  им  и  положено,
перекликались через улицу, делясь последними новостями.  Я  вылил  воду  в
умывальник и уже начал расстегивать рубаху, когда вдруг увидел ЭТО.
     Я так и застыл, будто в параличе. Будто  кто-то  хватил  меня  чем-то
тяжелым и мягким по голове. Даже слышать перестал.  Стою,  уставившись  на
ЭТО, и тупо так думаю: "Вот это влип так влип".
     Я почему-то ни секунды не сомневался в том, что  передо  мною  именно
ЭТО. Просто знал, и все. Как в том кошмаре - знал, что стою  в  подземелье
под башней. А ведь, если вспомнить, никто и никогда не  говорил  мне,  как
ЭТО выглядит. Да и вообще сомнительно, чтобы кто-нибудь знал  определенно,
как оно должно выглядеть. Уж такое, видно, у него свойство - кому  явится,
тот и будет знать.
     Но почему мне? Я-то тут при чем?!
     Я же не герой. Живу, как все. Думаю, как все. Хочу  того  же,  что  и
все. Почему я должен за  всех  отдуваться?  За  меня  бы  хоть  кто-нибудь
вступился, если бы камаргосы прослышали о знаке дракона или о листках этих
проклятых? Как же, дожидайся. Еще и поносили бы за одно то,  что  рядом  с
ними жил, что покой их нарушил. А если камаргосы прослышат об ЭТОМ?
     Да о чем я думаю? Разве же в камаргосах теперь дело?
     Я глубоко вздохнул, расслабился. И снова услышал обычный утренний шум
нашей улицы. Жизнь продолжалась, как и всегда. Только для меня одного  мир
изменился.
     Потому что ЭТО лежало  у  меня  на  умывальнике.  Оно  было  тяжелым,
каким-то  непонятным  образом   от   него   передавались   уверенность   и
спокойствие. Так, будто взяв его руки, я сразу стал в пять, в  десять  раз
сильнее, стал неуязвим, как  за  каменной  стеной,  так,  будто  одно  это
движение сразу возвысило меня над остальным миром. И чем дольше  держал  я
его на ладони, тем сильнее овладевало мною желание  надеть  его.  Вот  так
просто, отбросить все сомнения,  взять  и  надеть.  И  наплевать  на  все,
наплевать на эту дурацкую постылую жизнь, наплевать на все свои страхи, на
камаргосов, на мысли о карьере. Так ведь просто - взять и надеть ЭТО  -  и
все проблемы останутся в прошлом.
     Но я не сделал этой глупости.
     Что-то, к счастью, отвлекло меня. Наверное, какой-то шум на улице.  Я
оглянулся, и наваждение исчезло. Я спокойно огляделся  вокруг.  Полутемная
комната с обшарпанными стенами и тонкой, в щелях, дверью. Кровать, сундук,
вешалка, стол, стул и скрипучий табурет в углу. Жалкое жалованье  писца  в
суде, которого не хватает даже на то, чтобы купить новый сюртук.  Что  мне
этот город, что мне все эти люди, чтобы я жертвовал ради них всем? Ну нет,
пусть ЭТО является тому, кому есть что защищать. А я человек маленький,  я
в герои не гожусь. Мне хватило подземелья  дракона  во  сне,  у  меня  нет
никакого желания очутиться там наяву. И потом, кто  гарантирует,  что  ЭТО
даст мне силы для борьбы с драконом? Что-то я не слышал ни от  кого  таких
гарантий. Зато слышал про то, что люди исчезают. Просто так - исчезают,  и
нет их, и следов не сыскать. А что, если не камаргосы тому причина, а ЭТО?
     И я снова взглянул на него. Мельком. Но оно уже не притягивало  моего
взгляда. Теперь, когда я сбросил с себя его чары, оно больше не  дурманило
меня. Хорошо, что я не поддался,  ведь  надевший  ЭТО  снять  его  уже  не
сможет. ЭТО - на всю оставшуюся жизнь.  Если,  конечно,  она  у  него  еще
останется.
     Но как от него избавиться?
     Я осмотрелся. Ага, вон у двери сумка, с которой Марта ходит на базар.
Старая дырявая сумка.  ЭТО  полежит  немного  на  дне,  а  потом  тихонько
провалится в дырку. И пусть тогда какой-нибудь дурак подбирает и  надевает
его, а у меня и своих забот довольно.
     Я подошел к двери, опустил  руку  в  сумку  и  наклонил  ладонь.  Оно
беззвучно соскочило и, наверное, упало на дно - я  не  стал  проверять.  Я
умылся,  хорошенько  растерся  полотенцем,  чтобы  не  было  видно  следов
недосыпания, и уже заканчивал одевание, когда вошла Марта с завтраком.  Мы
кончили есть, когда часы на ратуше пробили восемь. Пора было идти в суд.
     Марта ушла на кухню мыть посуду, а  я  подошел  к  зеркалу,  поправил
сюртук, снял нитку с обшлага,  внимательно  осмотрел  себя.  Говорят,  что
отказавшийся от ЭТОГО, теряет душу. Хм, чепуха какая. Я  абсолютно  ничего
не чувствовал, все было как обычно. Душа. Бред и мистика, как и вообще вся
эта история с драконом. Мне нет до этого  никакого  дела  я  не  собираюсь
из-за всякой ерунды жертвовать своим будущим. Достаточно с меня глупостей,
за глаза хватает и Марты, я  по  горло  сыт  благородством.  Черт  подери,
угораздило же жениться на крестьянке, теперь всю жизнь  маяться  придется.
Сколько кругом невест на выданье. Какую партию можно было  бы  сделать!  И
ничего страшного, если бы пришлось жениться на уродине - когда ты богат  и
влиятелен, никто не мешает  содержать  любовницу.  А  тут...  Ребенок  еще
будет, совсем увязну. Впрочем, при  родах  всякое  ведь  может  случиться.
Всякое может случиться, еще раз повторил я, обкатывая  и  уме  эту  мысль.
Потом снова взглянул в зеркало. Что ж, я молод, красив, полон сил,  я  еще
сумею сделать карьеру. Вот только лицо...
     Я наклонился к зеркалу и  на  какое-то  мгновение  мне  показалось  -
нет-нет, это только показалось, -  что  в  глазах  у  меня  застыли  знаки
дракона.
     Но я не стал вглядываться.



                                  ЖЕНЩИНА

     Бог ты мой, до чего же я перепугалась! Как-никак, до  срока  еще  два
месяца, а тут такая боль, будто на кол сажают. У  нас  вот  так  же  дочка
мясника старшая на седьмом месяце разродилась, а потом кровью вся  изошла,
даже бабка-ведунья помочь не сумела. И ребенок, конечно, мертвый родился.
     Я  даже  вскрикнуть  не  смогла.  Хорошо,  рядом  со   стенкой   шла.
Прислонилась к ней и стою ни жива ни мертва, не вижу, что кругом творится.
Думала сначала на землю сесть, да  побоялась  пошевелиться:  а  вдруг  еще
больнее станет? Так и простояла сама не знаю сколько времени.
     А потом отпустило.
     Я оглянулась - пусто в переулке. Ну  и  ладно,  прошло  и  хорошо.  Я
нагнулась, подняла сумку и хотела было дальше на рынок идти, как вдруг под
ногами у меня что-то звякнуло. Я не  сразу  даже  и  разглядела,  что  это
такое, поначалу обрадовалась даже, когда заметила, что  что-то  блестящее.
Нагнулась - и увидела ЭТО.
     Ну, думаю, дела, угораздило. Стою как дура последняя и подобрать  его
не решаюсь. Может, думаю, если его не трогать, так ничего страшного  и  не
случится. Пройду, будто и не заметила. Уж почти  решилась,  как  тут,  как
назло, шаги чьи-то послышались впереди, я сама не знаю  зачем,  нагибаюсь,
хвать его - и за лиф. И стою, воротник рукой придерживаю.
     А навстречу - ну как назло - господин Моритц, советник из ратуши, что
в конце нашей улицы живет. Смотрит на меня, а у самого  ухмылка  такая  на
роже, что меня аж передернуло. Я его уж раз огрела сумкой, так  ему  мало,
все норовит залезть своими ручищами куда не следует. И тут тоже  -  видит,
что никого нет, и давай  травить:  я,  говорит,  тут  золотой  только  что
обронил, ты, говорит, наверное, его к себе сунула. И лезет, поганец такой,
своей гнусной лапой мне за лиф!  Я  тут  про  все  забыла  -  и  про  боль
недавнюю, и про ЭТО - как завизжу да как трахну его по шляпе сумкой,  жаль
пустая. Он даже отскочил, испугался.  Ты  что,  говорит,  совсем  очумела?
Убить же так можно! Пошутить с  тобой  нельзя,  что  ли?  Хороши,  говорю,
шутки, вы с женой своей так шутите. А ко мне еще раз сунетесь - я вам  нос
расшибу. Но-но, говорит, ишь расшумелась. Поговори у меня, я тебе это  еще
припомню. Обошел меня бочком и пошел дальше по переулку, уж и не знаю, что
ему там нужно было. А я ему вдогонку: очень, мол, испугалась, вот расскажу
жене вашей, чем вы занимаетесь, будете знать.  Он  и  не  ответил  ничего,
будто не ему говорила.
     Пошла я дальше потихоньку, и до того мне обидно  стало,  что  я  даже
заплакала. Иду и реву. Ну никакого прямо спасу нет, ну что  это  такое,  в
самом деле? Скажешь его жене, как же. Эта стерва рыжая нас и за  людей  не
считает. У нее, видите ли, свой дом, так она и нос  задирает.  Дом  -  два
окна на помойку, а туда же, барыней ходит.  Горожанка  задрипанная.  Да  у
моего отца в деревне дом в десять раз больше, я и то носа  не  задираю.  Я
бы, конечно, сказала ей, пусть она своему муженьку патлы-то повыдирала бы,
да себе дороже получится. Ославит ведь на всю улицу, будто  я  к  ее  мужу
пристаю, будто девка уличная. Она ведь кого хочешь со свету сживет.
     И Картьен тоже хорош. Говорила  ведь  ему  -  пристает  ко  мне  этот
Моритц, ну сделай ты хоть что-нибудь.  Так  нет,  он,  видите  ли,  ничего
сделать не может. Не могу же я, говорит, тебя  повсюду  провожать,  а  так
запросто пойти и морду ему набить тоже нельзя - тут город, а  не  деревня,
тут за такое дело меня возьмут и посадят. И потом, говорит, этот Моритц  -
советник в ратуше, ему ничего не стоит всю мою карьеру загубить.  Что  же,
спрашиваю, раз он советник в  ратуше,  так  ему  можно  ко  всем  замужним
женщинам приставать, так  у  тебя  получается?  А  он  только  разозлился,
накричал на меня, а я сейчас такая бедная - чуть что, сразу плачу. Я реву,
а он мне нотацию читает: ты, говорит, не ходи по таким местам, где он тебя
обидеть может. Ты, говорит, вообще одна не ходи. А с кем мне ходить,  если
я тут и в самом деле одна? У меня же  тут  никого  нет  -  ни  подруг,  ни
знакомых. Картьен как уйдет утром в суд, так до вечера мне и словом  не  с
кем перемолвиться, разве что на базаре поторговаться. Дом этот  проклятый,
глаза бы мои на него не глядели. Я уж и на кухню боюсь выходить, все так и