80  тонн
ружейного масла. Масло с тупиковой стороны затащили в вагоны.
   -  ...Нашего  любимого  императора!   -   закончил   торжественную   речь
командующий.
   Генералы дружно резанули ленты. Оркестры  разом  грянули  марш  "Славься,
славься!". С вагонов сбили запоры, с  грохотом  откатили  в  стороны  двери.
Операторы кинохроники припали к киноаппаратам.
   Из вагонов потекло варенье, которое, собственно, было ружейным маслом.
   Первым, подавая пример войскам, от царской милости вкусил командующий. Он
подставил под струю серебряный котелок.
   Солдат повзводно погнали к вагонам. Ружейное масло,  булькая,  стекало  в
подставленные котелки и каски. Осатаневшие журналисты лезли с фотоаппаратами
в проемы дверей, просили солдат сделать на лице оживление или умиление.
   - Теперь умереть не страшно! Об этой минуте я мечтал всю жизнь!
   - Отдам жизнь всего взвода за ложку императорского варенья!
   - Если бы не доброта императора, мы бы никогда не узнали вкус ананасового
варенья!
   Солдаты давали скоротечные интервью.
   Растроганные жены командиров  просветленно  плакали  на  широких  погонах
своих мужей. Армейский капеллан служил мессу -  "Не  пощадим  за  императора
живота своего".
   Солдаты хлебали ложками содержимое котелков, задумчиво катая  варенье  во
рту. Оно чем-то напоминало ружейное масло.
   - Странный фрукт ананас, - думали одни.
   - Бедный император! Он каждый день должен есть такое  варенье!  -  думали
другие и плакали, жалея своего любимого государя.
   Кинохроникеры снимали капающие скудные солдатские слезы  крупным  планом.
Капралы строго следили, чтобы котелки опорожнялись дочиста. 50 солдат все же
вырвало, за что они были немедленно преданы суду военного трибунала.
   Рота художников  императорской  академии  живописи  совместными  усилиями
рисовала  батальное  полотно  "Поедание  варенья,  присланного  императором,
войсками". Картина в натуральную  величину  изображала  паровоз,  генералов,
лошадей, 300 тысяч солдат  и  окружающий  ландшафт.  Центральную  композицию
картины составляла группа генералов в парадной форме, с котелками в руках, с
вымазанными вареньем лицами и манжетами. Сверху над  картиной  во  множестве
носились аэропланы, поливая из распылителей полотно голубой  краской  в  том
месте, где должно было располагаться небо.
   Солдаты, доевшие варенье, сидели, выпучив глаза и зажав руками  рты.  Они
опасались, не  сдержавшись,  выказать  неблагодарность  императору.  Офицеры
запиваливаренье неразведенным одеколоном. На фронте царил энтузиазм.
   Военно-полевой суд наконец вышел на  максимальную  расчетную  мощность  -
восемь смертных приговоров в минуту.
   - Важен не подарок  -  важно  внимание!  -  бойко  строчили  в  блокнотах
журналисты.
   В полковой церкви раздавали бесплатные свечки.
   Даже ночью солдатский энтузиазм  не  иссяк.  До  самого  утра  солдаты  и
офицеры не спали - ходили по кустам, громко прославляя императора.
   Торжество удалось! Император шесть раз смотрел  смонтированный  материал,
где бравые солдаты, капая слезами, полновесными ложками  вкушали  ананасовое
варенье, а потом с радостью шли умирать на окопы врага.
   Император шмыгал носом и говорил:
   - Я поеду к ним. Я сам поведу в бой моих солдатиков.
   Все думали, что он шутит... * * * Через три дня после подачи  рапорта  по
команде капрала вызвали в штаб.
   - Нами раскрыт заговор! - зловеще сообщил начальник штаба. - Мы не  знаем
его масштабов. Мы не знаем, насколько глубоко в здоровое тело армии  въелась
гниль разложения.  Но  мы  вырежем  эту  гниль.  Мы  выскребем  ее  железным
скребком!
   Возможно, мы прихватим немного здоровой ткани. Это не страшно. Мы  готовы
пожертвовать две трети здоровой ткани, если в этих двух  третях  будет  хоть
одна десятая часть гнилья. Более того, если ради спасения армии  понадобится
уничтожить всю армию, мы не дрогнем! Мы хирурги  нации.  Мы  не  можем  быть
ложно сентиментальными! Мы будем вырезать все,  что  дурно  пахнет.  На  нас
возложена миссия уничтожения скверны! Мир должен быть стерильным.
   И мир будет стерильным!
   Пойми меня правильно, капрал. Ты честный служака. Ты  -  гордость  армии.
Позволь мне пожать твою честную руку, - начальник штаба пожал руку  капралу.
- И поэтому мы должны тебя расстрелять.
   Ради твоего спасения. Ради того, чтобы скверна не  успела  разъесть  твой
здоровый дух. Мы можем простить измену сопливому новобранцу, но мы не  можем
допустить измены среди старых, испытанных временем  бойцов.  Нас  не  пугают
враги, ибо они известны.  Нас  страшат  друзья,  ставшие  врагами,  ибо  они
невидимы! Жертвуя соратниками по оружию, мы уничтожаем  не  их,  но  будущую
измену!  Предают  только  друзья!  Если  нет  друзей,  то  не   может   быть
предательства!
   Мы должны остановить эпидемию капитулянства любой ценой!
   Кто-то считает, что для уничтожения эпидемий надо уничтожать саму заразу.
Чушь собачья! Болит не зараза, а как раз здоровый  организм.  Нужно  сделать
так, чтобы вирусу заразы было не на чем развиваться! Надо лишить эту  заразу
пищи! Тогда она исчезнет сама собой.
   Если бы все люди вдруг умерли от холеры, они никогда не смогли бы умереть
от чумы! И значит, чумы просто бы не существовало! Вот в чем суть!
   Постарайся понять меня, капрал, - начальник штаба обнял капрала за плечи.
- Все это я говорю тебе лишь потому, что верю  тебе,  как  самому  себе!  Но
когда дело идет о судьбе нации, я вынужден сомневаться даже в самом себе.  Я
тоже подвержен разложению, ибо бациллы измены всюду. В  воздухе,  которым  я
дышу, в пище, которую я ем, в женщине, с которой я  сплю!  Поэтому  я  готов
расстрелять себя, как изменника. Более того, я хочу  расстрелять  себя,  как
изменника, - начальник штаба вытащил именной маузер.  -  Но!  Но  кто  тогда
доведет до конца святое дело очищения армии? Кто возьмет на себя эту черную,
ассенизаторскую работу? - и  начальник  штаба  с  видимым  сожалением  убрал
маузер. - Поэтому я расстреляю тебя, капрал. И тогда  я  смогу  верить  тебе
больше, чем себе! Потому что только в этом случае ты  не  сможешь  изменить!
Только так мы сможем сохранить нашу гвардию!  Иди,  капрал!  Я  обещаю  тебе
довести наше общее дело до конца!
   Начальник штаба вытянулся и отдал честь капралу. И это было красиво.  Ибо
никогда еще начальник штаба не отдавал честь простому капралу!..
   - Забудьте чушь, которую сказал вам начальник штаба, - вкрадчиво увещевал
капрала следователь армейской разведки. - Он - дурак  и  демагог.  И  знаете
почему? - следователь тихо захихикал. - Его  бабушка  по  материнской  линии
была полукровка! Хи-хи. Она состояла в родстве с фрейлиной императрицы того,
- следователь кивнул в сторону врага, - величества. Чувствуете, а? Теперь он
надсаживает свой генеральский пупок, чтобы залатать гнилое  дупло  на  своем
генеалогическом древе! Хи-хи-хи. Всех готов на эшафот...
   - А вы садитесь, садитесь, вы мне интересны, - сладко пропел следователь,
усаживая капрала на стул, под  резкий  свет  пятидесятисвечового  массивного
подсвечника.
   -  Вы  меня  не  бойтесь.  Все  думают,  что   в   контрразведке   служат
исключительно изверги. Признайтесь, вы тоже  так  думали?  Ну,  признайтесь,
думали? Хи-хи-хи. Меж тем это не так! Мы - добряки.
   Мы  настолько   добряки,   что   это   иногда   попахивает   изменой!   -
конфиденциально сообщил следователь. - Да-да, поверьте мне на слово!  Иногда
знаешь - сидит перед тобой шпион. Вот на этом самом стуле, на котором сидите
вы. Ведь доподлинно знаешь! И рожа у него  шпионская,  и  глазки  бегают  по
сторонам, ну в точности, как у вас сейчас. То есть  ну  форменный  шпион!  А
человек, напротив, хороший! До того хороший, что  сердце,  бывает,  защемит,
когда допрос начинаешь. И жаль его,  просто  искренне  жаль!  До  того,  что
закричать хочется: "Что ты делаешь, дурачок?  Что  ты  упорствуешь  себе  во
вред?!" Ей-богу, отпустил бы, если бы не отчетность!
   - Вы кушайте, кушайте, - пододвинул следователь капралу жареную  индейку.
- В тюрьме у нас еда скверная. То есть совершенно невыносимая.  Знаете,  все
больше из отходов, из убитых на передовой лошадок. Сами понимаете, пока  тех
лошадей довезут до кухни-то, пока разделают... А  на  улице  жара,  солнышко
греет.
   Крысы камерные, на что ко всему привычные, и то,  бывает,  отведают  того
супчика и маются животиками, сердечные, а то и  дохнут.  А  уж  арестантики,
говорить не о чем! Мрут арестантики, как мухи мрут.
   Бывало, сегодня разговариваешь с человеком, как  вот  с  вами  сейчас,  а
завтра  его,  бедолагу,  вытаскивают  вперед  ножками.  А  ножки  худенькие,
тоненькие, волочатся по полу.
   И ведь что несправедливо - камеры-то эти  не  для  виновных  даже  -  для
подозреваемых! Для настоящих шпионов, то есть для тех, которые признались, у
нас отдельные помещения  имеются.  Шикарные  хоромы,  знаете  ли!  Коечки  с
матрасами, довольствие из офицерской кухни. К шпионам мы с уважением. Как же
иначе! Это же не наш сермяга-солдат, ко всему привыкший.  Шпиону  обхождение
требуется!
   Конечно, бывает, вешаем шпионов, но не часто,  то  есть  даже  редко,  то
есть, когда совсем другого выхода нет! Шпиона  беречь  надобно.  Это  же  не
плотник какой-нибудь! Работа редкая, нужная.
   Конечно, встречаются такие, что упорствуют. Не без этого.
   Сидит вот так на стуле, как вы сейчас, и упорствует. То есть  ну  вот  ни
слова не говорит, хлопает  глазками  и  выдает  себя  за  какого-нибудь  там
простого солдатика или капрала. Жаль  такого!  Не  поверите,  рыдаю  внутри!
Вопросы задаю, а сам рыдаю и  думаю:  ведь  захочешь  сознаться,  все  равно
захочешь, - ан поздно! Уж и надумаешь в дверцу  поскрестись,  а  силенок  не
хватит. Ручки поднять не сможешь. Так и отойдешь!
   Покушали вы? Вот и ладно. Отдохните пока. А  я  сейчас  бумажки  разложу,
вопросики задавать начну. Работа такая, знаете,  неблагодарная.  С  утра  до
ночи вопросики задавать. И никто не оценит, не похвалит,  слова  доброго  не
скажет. Начальство сидит - все больше  дураки.  То  есть  дурак  на  дураке!
Умного человека заприметят, счас  его  на  фронт  следователем  сошлют,  под
пульки случайные. Жалованья едва-едва на кусок хлебца хватает.
   Обмундирования казенного и того нет. И пожаловаться некому.  Себе  дороже
выйдет. Иногда нет-нет да и мелькнет мыслишка зловредная  -  бросить  все  и
сбежать в тыл, домой, в тишину, в сытость! А то и вовсе, того, махнуть через
линию фронта. Неужели там хуже, чем здесь, будет?  Как  вы  считаете?  Поди,
тоже об этом подумывали?
   Думали? Ну скажите. Было? Было! Было-было!
   А если  с  собой  танк  прихватить,  или  генерала  какого  важного,  или
документики штабные - так и вовсе корольком зажить можно!
   Документики-то, они всегда в цене! Как? Можно? Можно, поди?
   Во-от! Поди, так и думали. Думали - тюкну командующего своего по темечку,
сгребу в охапку, да через окопы! Да противнику на  блюдечке  того  генерала!
Будьте любезны - кушайте, не подавитесь, сверхсекретные сведения!
   А чтобы тащить сподручнее, еще кого подобью!
   Кого? Как их фамилии, звания,  номера  частей?  Что  уж  теперь  молчать?
Теперь уж поздно молчать!  Половины  ваших  признаний,  да-да,  именно  так,
признаний, хватит на четыре  петли!  Измена  -  дело  не  пустячное!  У  нас
изменников страсть как не любят - все жилки до казни повытянут, все ребрышки
повыломают.
   Другое дело шпион. Вот если бы вы шпионом, к примеру, были, тогда  к  вам
со всем уважением, с подходцем! Ну признайтесь! Ну лично мне. Без протокола.
Забросили? И явочки, поди, есть? И пароли? И агентики в генштабе имеются. А?
   Ведь что такое дезертир - мразь, гнилушка, предатель. Тьфу!
   А шпион - работник умственного труда!  Интеллигент!  И  благодарность  за
него другая, и денежное вспоможение, и рост по службе! Понимаешь?
   Дезертиров - как поганок на навозной куче. А шпион - он брильянт! И  цена
ему другая. К шпиону я и сам со всей душой!
   Послабление где - одеяльце лишнее, табачку, свиданье с родственниками или
еще чего - пожалуйста! В полное ваше удовольствие! Потому как я в  нем  тоже
интерес имею. А? Опять же чистосердечное признание... Ну? Идите,  подумайте,
следственное дело спешки не любит. Подумайте... А через денек-другой  я  вам
очную  ставочку.  Как  положено.  Может,  узнаете  кого  из   своих.   Всяко
случается... А чистосердечное признание-то получше выйдет...
   На следующий день капрал во всем признался. Оказывается, он  был  никаким
не капралом, а резидентом иностранной разведки. В  заговоре  участвовали  15
генералов, 140 полковников, 1500 средних и 2000 младших офицеров,  9  фаланг
рядовых солдат, сводный кавалерийский корпус и 12 полковых кухонь!
   Но это выяснилось потом, в ходе следствия. А вначале капрал показал  лишь
на командира своей роты, командира своего полка и полкового капеллана.
   Лейтенанта, полковника и капеллана немедленно арестовали  и  доставили  в
контрразведку, где они, после недолгих препирательств, признались во всем  -
в том, что состояли в заговоре, что капрал был резидентом, что цепь заговора
составляли убийство императора и сдача высоты 6725, а затем и столицы врагу.
   Подумать только, какое злодейство зрело в ближних  тылах  армии  на  фоне
общих военных успехов!  Лейтенант,  полковник  и  капеллан  указали  еще  на
нескольких лейтенантов, полковников и капелланов.
   И пошло и поехало!
   Тюрьма заполнилась в полдня. Подозреваемые плотно стояли в камерах,  дыша
друг другу в затылок. Стояли по стенам коридора, на лестницах, стояли  вдоль
штабной стены, между окнами на улице и даже с внутренней и наружной  стороны
забора.
   Для охраны бунтовщиков с фронта сняли две когорты солдат. Но так как было
высказано подозрение, что споры заговора глубоко  въелись  в  здоровое  тело
армии, к каждому конвоиру пришлось приставить еще двух конвоиров,  для  чего
снять с передовой еще четыре когорты.  Но  так  как  до  конца  нельзя  было
доверять и этим конвоирам,  у  них  отобрали  оружие.  Получилась  форменная
неразбериха. Охранники перепутались с подозреваемыми. Все торчали вдоль стен
и заборов, жрали казенную баланду, ходили на  передовую  играть  в  карты  и
рассказывали похабные анекдоты.
   Рядовых бунтовщиков расстреливали пачками, но перед казнью каждый успевал
указать две-три фамилии сослуживцев, состоящих в заговоре.  Толпа  напирала,
как вода в половодье... Вымотавшиеся служащие контрразведки для  удобства  в
работе разбились на команды. Пять писарей записывали в толстенные  гроссбухи
фамилии  вновь  прибывших  солдат  и  младших  офицеров.  Пять   жандармских
фельдфебелей  готовили  подозреваемых  к  допросу,  выбивая  передние   зубы
короткой  зуботычиной.   На   языке   следствия   это   называлось   "акцией
предварительного  устрашения".  Пять  фельдшеров   актировали   выбитые   "в
результате случайного падения лицом на порог" зубы.
   Пять   следователей   раздавали   бланки   "чистосердечного   признания",
отпечатанные типографским способом, где подробно перечислялись преступления,
совершенные  подозреваемыми.  В  бланке  оставались   пустыми   лишь   графы
"известные мне заговорщики" и "в  чем  и  подписуюсь".  В  графе  "в  чем  и
подписуюсь" офицеры расписывались, неграмотные солдаты ставили крестики.
   Упорствующих злодеев отволакивали в "Отдел специальных методов дознания",
где  показывали  хромированный  "испанский  сапог".  В   действии.   Упрямцы
моментально осознавали бессмысленность дальнейших препирательств и,  хромая,
возвращались к следователю, где с удовольствием  подписывали  чистосердечное
признание.
   После скрепления подписью бланка "признание" подозреваемый превращался  в
обвиняемого и предавался военно-полевому суду.
   Судья  внимательно  смотрел  на  бумагу  -  все  ли  подписи   и   печати
проставлены, - потом на лицо обвиняемого. В зависимости от  того,  нравилось
ему это лицо или нет, он приговаривал обвиняемого к расстрелу или повешению.
Приговоренному вручали листок с утвержденным цензурой последним  словом.  Он
говорил: "Я был плохой солдат... Спасибо императору!" Писал домой прощальное
письмо  по  двум,  опять-таки  утвержденным,  образцам  на  выбор.   Говорил
завизированный текст последнего желания "Покурить бы!", делал  две  затяжки,
передавал горящую сигарету следующему и шагал в  соответствии  с  приговором
либо налево к кирпичной стене, либо направо под коромысло штабной арки.  Без
всякой волокиты. Пять капелланов бормотали "Аминь!" и снимали  с  покойников
казенные нательные образки. Контрразведка действовала слаженно,  обрабатывая
до двух единиц заговорщиков в минуту.
   Наконец в контрразведку заявился командующий.
   - О чем вы здесь думаете! - заорал он. - На фронте  не  осталось  солдат!
Орудия стоят без прислуги! Воевать некому! Вся армия топчется в вашем дворе!
За двое суток на передовой убито лишь четыре человека! Позор!  Как  я  такие
потери объясню генералиссимусу?
   Служащие     контрразведки     засуетились.Подозреваемых,     обвиняемых,
приговоренных, конвоиров  и  конвоиров  тех  конвоиров  перестроили  ровными
колоннами в поле.
   - Кто воевать будет, мерзавцы!  -  буйствовал  командующий,  прохаживаясь
вдоль строя. - Пригрелись под  крылышком  контрразведки.  Развели  каникулы.
Разнежились, как гимназистки! А кто будет императору  победы  добывать,  кто
будет на передовой вшей кормить?
   Сучьи дети! А? За легкой смертью подались? Сволочи!
   Культурненько хотите подохнуть? В чистоте, под музычку? А вот это видали?
- показал командующий войсками кукиш. Все  стали  с  почтением  смотреть  на
кукиш его превосходительства.
   - Я вам спокойно помереть не дам, мерзавцы! Такую смерть заслужить  надо!
Как орден! А ну, марш все на фронт! А ну-ка, быстро!
   Войска повернулись кругом и разом с левой ноги зашагали на фронт,  сильно
сожалея, что не довелось умереть по-человечески.
   - Но заговор. Но улики... - осмелился возразить начальник разведки.
   - А воевать кто станет? Кто в  окопах  подыхать  станет?  Ты?  -  резонно
спросил командующий.
   Начальник разведки воевать, тем более погибать не хотел.
   - Ты мне солдат не трожь. Ямы и офицерами заполнять можно.
   Такого барахла не жаль! А солдат не трожь! - приказал командующий.
   Трое  последних  суток  тюрьму  контрразведки   заполняли   исключительно
офицерами. Наверное, поэтому в последствии, во всемирную историю этот эпизод
вошел под названием "Большой офицерский заговор". * * * Из  столицы,  почуяв
крупную поживу, потянулись к фронту следователи по особо важным  делам.  Они
толпами слонялись по контрразведке, выслушивали,  выспрашивали,высматривали,
вынюхивали, устраивали шумные свары  при  дележе  перспективных  -  то  есть
обещающих очередной орден или звание - дел. Наибольшим вниманием пользовался
капрал. Особо важные следователи увивались перед ним,  как  прыщавые  юнкера
перед театральной шансонеткой. Они доставляли ему в постель взбитые  сливки,
горячий шоколад и свежие армейские сводки, в которых он  разыскивал  фамилии
заговорщиков.
   За предоставленные услуги капрал ежедневно  расплачивался  двумя  свежими
именами, на которые следователи набрасывались,  как  шакалы  на  обглоданную
лань.
   Если сливки  были  взбиты  недостаточно  или  шоколад  прохладен,  капрал
обижался и молчал до ужина.
   - Что  вы  с  ним  цацкаетесь?!  -  поначалу  сильно  удивлялись  местные
следователи,  не   имевшие   юридического   образования.   -   Отдайте   его
фельдфебелям, они выбьют из него сто тысяч имен!
   Капрал, каким-то образом узнавший о публично высказанном  ему  недоверии,
страшно расстроился и незамедлительно  вспомнил  три  фамилии  внедренных  в
контрразведку агентов. Следователям заложили руки.
   - Вы что, не понимаете, что  он  валяет  дурака?  -  искренне  удивлялись
уличенные в связях с противником местные следователи.
   - Вы что, с ума посходили? - громко возмущались они, когда  на  их  телах
за