ого  стола  Лаберро  воздвигнут  барьер  из  фотоэлементов.
Достаточно пересечь этот барьер, когда он включен, и взрыв неминуем. А  он
включен  постоянно.  Пытаясь  приблизиться  к  Лаберро,  мы  должны   быть
предельно осторожны.
     - Понятно, - кивнул Макс. Они подошли к лифту. - Я,  пожалуй,  пройду
прямо к нему.
     Сильвестро окинул его недоверчивым взглядом.
     - Большого вреда от этого не будет, - угрюмо процедил он.
     Помещение, где находился главный рубильник, оказалось  почти  пустым,
лишь посредине стоял большой письменный стол, а за ним кресло. Возле самой
двери, где не действовал барьер из фотоэлементов, стояло еще одно  кресло.
Макс с облегчением заметил, что оно широкое и удобное.
     В кресле за письменным столом сидел Мэтью  Лаберро.  Макс  пристально
вгляделся в  него.  Друзья  по  многолетней  переписке,  они  ни  разу  не
встречались и даже не общались друг с другом по видеофону. Макс  почему-то
считал Мэтью высоким и удивился, увидев перед собой человека ростом  много
ниже себя, почти карлика. У Мэтью было худое, изрезанное морщинами лицо  и
мешки под глубоко посаженными глазами. Он смотрел на входившего в  комнату
Макса.
     - Разрешите представиться, Мэтью, - сказал Макс. - Я Макс Ларкин.
     Губы Лаберро растянулись в улыбке.
     - За последние дни у меня здесь было вдоволь посетителей, -  произнес
Мэтью. Говорил он тихо, мягко и настороженно. - Философы, служители церкви
и прочие джентльмены, которые прямо и откровенно признавались в  том,  что
заинтересованы в  дальнейшем  существовании  нашей  планеты.  Неплохо  они
придумали, заполучив вас. Значит, вы Макс? Год падения Ниневии?
     - Шестьсот двенадцатый.
     - Да, вы Макс. Не могу сказать, что рад встрече. При наших отношениях
нам вовсе не требовалось видеться друг с другом. Быть  может,  вы  решили,
что нам следует повидаться, до того как мы... все отойдем в лучший мир?  Я
теряюсь в догадках, Макс.
     - Нет, - ответил Макс.  -  Я  всегда  действую  только  из  корыстных
побуждений. - Он помолчал, не сводя глаз с Лаберро. - Я разочарован.  Я-то
думал, что в одном мы единодушны: непрошеное вмешательство есть безумие.
     - В ограниченных размерах - безусловно. Что  же  касается  тотального
вмешательства, так сказать в космическом масштабе,  это  несколько  меняет
дело, верно?
     - Масштабы, разумеется, не те, - согласился Макс. Он поудобнее уселся
в кресло. - И давно вы задумали все это, Мэтью?
     - Года три назад, - пожав плечами, ответил Лаберро.  -  Вскоре  после
того, как меня сюда перевели, я наткнулся  на  бумаги  ван  Марка.  Честно
говоря, первоначально мои намерения были чисто  умозрительного  характера.
Мне хотелось выяснить, может ли человек  в  одиночку  справиться  со  всем
этим, то есть создать такой запас энергии, который, если ее освободить,  в
состоянии стереть человеческую жизнь с лица земли. - Он улыбнулся. - А раз
уж такой фитиль создан, то почему бы его не поджечь?
     - Ваши первоначальные побуждения мне понятны, -  не  спеша  отозвался
Макс. - Мне и самому трудно было  бы  отказаться  от  возможности  сыграть
подобного рода штуку. Но она не из  тех,  которые  человек  здравомыслящий
доводит до конца.
     - Меня этим не возьмешь, Макс, - сказал Лаберро. -  Могучий  инстинкт
самосохранения есть непременное условие продолжения жизни. Любой моральный
кодекс назовет безумцем человека,  пожелавшего  сделать  то,  что  намерен
сделать я. Ответьте мне на один вопрос, Макс.  Жизнь,  по-вашему,  плоская
шутка или есть в ней какое-то назначение, какая-то цель? Если жизнь  всего
лишь шутка, то важен ли ее конец? А если в ней есть назначение, то  почему
не рассматривать мои действия как часть этого назначения?
     - Середины, значит, нет? - спросил Макс. - Вы меня удивляете,  Мэтью.
А что вы скажете о цели как результате прогресса?
     - "Сила жизни" Шови? Аргумент атеиста, оправдывающий  его  дальнейшее
существование. Вы меня удивляете, Макс.
     - Но вы же не можете не принять это во внимание! И фамилия  его  была
не Шови, а Шоу. Впрочем, мне  понятны  ваши  заблуждения.  Конечно,  я  не
надеюсь, что мои слова хоть чем-нибудь помогут, но беда ваша в том, что вы
становитесь все более надменным.
     -  Мы,  читающие  "Искатель",  -  ответил  Лаберро,  -  сознаем  свое
превосходство над обычными людьми нашего времени. Но я,  например,  только
недавно, когда в  моем  распоряжении  оказался  небольшой  запас  энергии,
понял, насколько велико это превосходство. Вот тогда-то, занимаясь  своими
обычными служебными делами, я и подумал, как легко  будет  подвести  черту
под "Силой жизни" человечества, написав большими красными буквами  "СТОП".
Я начал присматриваться. Я не сводил глаз с телеэкрана,  чего  никогда  не
делал прежде. Да вот, полюбуйтесь сами.
     Вездесущий телеэкран занимал большую часть стены слева от  Лаберро  и
справа от Макса. Лаберро нажал одну из кнопок  на  своем  столе,  и  экран
ожил. Группа стройных девиц в шелковых, туго облегающих рейтузах и золотых
туфельках, высоко задирая ноги, исполняла джигу под хриплый  аккомпанемент
мелодии весьма дурного пошиба. Камера, следуя за ними,  подробно,  слишком
подробно, знакомила зрителя с телосложением каждой девицы.
     - Филадельфия, - провозгласил Лаберро. - А теперь Голливуд.
     Диктор объявил: "Приглашаем вас на "час культуры".  Великое  наследие
прошлого. Прежде всего, по просьбе наших многочисленных  зрителей,  шедевр
двадцатого века - "Голубая рапсодия" Гершвина".
     Камера запорхала  вокруг  оркестра,  особенно  выделяя  сладкозвучную
группу смычковых инструментов.
     - Лондон, - пояснил Лаберро.
     Смутные  фигуры  метались  и  скользили  в  море  тумана.  А   вокруг
амфитеатром  расположилась  неистово  орущая  толпа.  Комментатор   хрипло
выкрикивал: "Мяч у Рис-Уильямса! Он отдает  его  Джонсу.  Прекрасный  пас!
Отличный пас! О-о-о - мяч утерян! По-моему, мяч утерян! Да, опять схватка!
Какая великолепная игра!"
     - Дели, - сказал Лаберро.
     На этот раз телевикторина. Лаберро выключил телевизор.
     - Выбор сделан наугад, - заметил он. - И все это во  второй  половине
двадцать второго века! Ну-ка, скажите что-нибудь в его защиту! Я жду.
     - Я и не собираюсь его защищать, - мягко возразил Макс. -  Но  вы-то,
вы? Неужели все это вам настолько ненавистно,  что  вы  оправдываете  свое
намерение стереть жизнь с лица земли?
     - В оправдании, - ответил Лаберро, - нуждаются только слабые духом. У
меня же нет сомнений. Я могу это сделать, а то, что я на это способен, уже
само по себе есть оправдание.
     - А как же дети? - спросил Макс. - И животные?
     - Не  пытайтесь  взывать  к  чувствам.  Сентиментальность  -  признак
глупости. Дети становятся  взрослыми.  Животные  тоже  умирают,  и  подчас
мучительно. Конец всегда одинаков независимо  от  того,  наступает  ли  он
мгновенно или ему предшествует длительная агония.
     - Тогда вспомните о себе, - проговорил Макс. - Вы готовы к смерти?
     - Каждый человек, каждое живое существо, - медленно ответил  Лаберро,
- умирая, уносит с собой целый мир. Но это мир субъективный. Я же унесу  с
собой мир объективный, миллиард миллиардов миров.  Верите  ли  вы,  что  я
действительно с нетерпением жду того мгновения, когда нажму вот эту  самую
кнопку?
     И палец Лаберро чуть прикоснулся  к  маленькому  зеленому  кружку  на
пульте управления.
     - Да, - ответил Макс, - верю. - Он помолчал. -  И  вы  хотите,  чтобы
весь мир знал о том, что должно произойти? Для чего? Из чистого садизма?
     - Нет, - мрачно возразил Лаберро. - Я хочу предупредить людей.  Будет
несправедливо, если их не предупредить.
     Макс понимающе кивнул головой.
     - Ваш телеэкран подключен к видеофону? - спросил он.
     - Да, - ответил Лаберро. - А что?
     - Соедините меня с кабинетом Сильвестро.
     Лаберро секунду недоуменно смотрел на него. Потом сказал:
     - Пожалуйста.
     На  экране  появился  кабинет  Сильвестро.  Сам   Сильвестро   сидел,
Менигстайн стоял рядом.
     - Что скажете? - спросил Сильвестро.
     - Докладываю, - ответил Макс. -  Подтверждаю,  что  директор  Лаберро
по-прежнему настаивает на осуществлении своего намерения.  Взрыв,  видимо,
будет произведен в задуманное время.  Необходимо  тотчас  принять  срочные
меры по эвакуации как можно большего количества людей на  Марс  и  Венеру.
Необходимо также сообщить людям о том, что должно произойти.
     Сильвестро склонил седеющую голову.
     - Согласен. - Он взглянул на Лаберро. - Вы подтверждаете, что в нашем
распоряжении есть еще три дня?
     - Мои намерения остаются прежними, - ответил Лаберро. - Три дня у вас
есть.
     - Вы не согласились бы на всемирную диктатуру?
     - Я не дурак и прекрасно понимаю, что в тот момент,  когда  я  покину
пульт управления, от моей власти не останется и следа. Так им и передайте.
     Экран погас, но Макс продолжал сидеть в своем кресле  и  смотреть  на
Лаберро.
     - Вам тоже пора, Макс, - сказал Лаберро. - У вас, наверное, есть свои
дела.
     - Заниматься делами стоит только тогда, когда знаешь, что  мир  будет
существовать, - ответил Макс.  -  Если  же  осталось  всего  три  дня,  то
незачем, по-моему, тратить время на беготню. А мне и здесь неплохо.
     - Интересно... - как-то странно протянул Лаберро. - Как  вы  думаете,
хлынут ли сюда люди? Ускорит ли их слепая ярость назревающие события? - Он
помедлил. - А вдруг Сильвестро меня обманывает?
     Макс, ничего не ответив, указал глазами на телеэкран.
     - Верно, - кивнул Лаберро. - Это ответ.
     Он включил Филадельфию. Голубой экран был чист. Звучал  только  голос
диктора. Спокойным и размеренным тоном  диктор  сообщал  о  том,  что  уже
произошло и что еще должно произойти. "Можно надеяться, -  говорил  он,  -
что  на  Марсе  и  Венере  взрыв  вызовет  лишь  небольшие   климатические
изменения, а потому с  помощью  скоростных  космических  кораблей  следует
эвакуировать туда как можно больше людей. Подлежащие эвакуации - их  будет
отбирать районная администрация - должны быть молоды, здоровы  и  обладать
высокими умственными способностями".
     - Ну и что? - сказал Лаберро.  -  Опять  начнется  взяточничество.  А
остающиеся будут штурмовать космодромы.
     "Во  избежание  непредвиденных  осложнений,  ибо  после  взрыва   вся
солнечная  система  может  оказаться  полностью  необитаемой,   на   новом
звездоплане будет поднята и направлена к созвездию Кентавра большая группа
мужчин и женщин. Что же касается остальных, то их удел -  лишь  ждать.  Во
всяком случае, существуют церкви. Коммунальные службы  должны  действовать
до конца".
     - Вот это да! - засмеялся Лаберро.
     - А ведь вам не удастся полностью осуществить свою  идею,  -  заметил
Макс. - Кое-кто сумеет укрыться на других планетах.  и  человеческая  раса
сохранится. И, быть может, даже  сумеет  перебраться  на  другие  звездные
системы.
     - Это не имеет значения, - равнодушным тоном отозвался Лаберро. - Все
равно людям придется начинать все сначала - рабски трудиться, чтобы выжить
в непривычных условиях. Будет ли это им под силу? Вы ведь были на  Венере?
Что, по-вашему, там произойдет?
     - Если нет своей планеты, на что можно надеяться?  Три  шанса  против
одного, что люди там либо вымрут, либо опустятся ниже уровня аборигенов.
     - И я так думаю, - согласился  Лаберро.  -  Ну,  а  если  им  удастся
выжить, в чем я весьма сомневаюсь,  желаю  им  удачи.  -  Он  помолчал.  -
Надеюсь, Сильвестро не подумает, что я в последний миг разжалоблюсь? Этого
не случится. И  если  телеэкран  будет  еще  работать,  я  получу  немалое
удовольствие, наблюдая, как суетятся муравьи вокруг своего муравейника.
     - Три дня - срок немалый, - зевая, пробормотал Макс.  -  Я,  пожалуй,
немного посплю.
     Его разбудил голос телекомментатора.  Лаберро  смотрел  передачу.  На
экране был зал космодрома в Нью-Хейвене. Длинная вереница молодых людей  и
девушек  терпеливо  ожидала  своей  очереди  на  посадку  в  международные
корабли. Время  от  времени  камера  показывала,  как  стартует  очередной
корабль: вздымаясь в дыму и пламени, он исчезал в сулящем  спасение  небе.
Комментатор коротко, по-деловому, извещал о происходящем. Длинная  очередь
неторопливо продвигалась вперед.  Камера  метнулась  в  толпу:  мужчины  и
женщины стояли неподвижно и молча следили за медленным шествием отобранных
на посадку.
     Лаберро  переключился  на  другую  программу.  И  там  шла  передача,
посвященная  текущим  событиям.  По-видимому,  все  станции  в  этот   час
всеобщего бедствия вели репортаж  с  мест.  Показывали  службу  в  церкви:
звучала музыка  тысячелетней  давности,  совершался  еще  более  старинный
спокойный обряд. Лица присутствующих были серьезны и сосредоточены.
     Третья станция, которую  включил  Лаберро,  вела  передачу  из  музея
Вейцмана. Здесь множество людей медленно переходили от одного экспоната  к
другому, прощаясь  с  шедеврами  античности:  вазами  из  Аттики,  римской
мозаикой,   хрупкими   японскими   акварелями.   На    экране    появилась
самофракийская  крылатая  богиня  победы,  дважды  погребенная  и   дважды
восставшая из  руин,  второй  раз  -  из  руин  Парижа.  Ее  торс,  сильно
поврежденный, но все еще прекрасный, заполнил весь экран.
     Макс снова закрыл глаза и глубже уселся в кресле.
     Он дремал и, когда просыпался время от времени, видел, что Лаберро не
отрывается  от  экрана:  земной  шар  готовился  встретить   свой   конец.
Нарастающий темп эвакуации... Церкви, переполненные верующими... Работники
коммунальных служб, спокойно выполняющие свои обычные  обязанности...  Мир
пришел на последний неторопливый поклон к  сокровищам  своего  прошлого...
Десятки разных сцен, участники которых одинаково преисполнены смирением  и
стремятся к единой цели.
     Лаберро смотрел на экран. А Макс, очнувшись от  дремоты,  смотрел  на
Лаберро.
     Одна сцена, появившаяся на  экране  через  восемнадцать  часов  после
первого объявления о предстоящем конце мира, была  особенно  впечатляющей.
Среди гигантских калифорнийских секвой телекамера  отыскала  семью:  отца,
мать, мальчика лет  семи  и  пятилетнюю  девочку.  Они  пробирались  между
гигантскими  стволами  -  пигмеи  среди  великанов.  Девочка  вскочила  на
выступающий из-под земли корень секвойи и застыла  на  нем.  Геликоптер  с
камерой на борту взмыл в небо, чтобы с высоты показать ее,  золотоволосую,
рядом  с  древней  царицей  лесов.  Лаберро  поспешно,  слишком   поспешно
переключился на другую программу.
     Наблюдая за ним, Макс взвешивал шансы. Он сосредоточил  все  внимание
на самом Лаберро и на силе, оказавшейся  у  Лаберро  в  руках.  Теперь  он
убедился  в  правильности  своей  догадки:  да,  его   план   может   быть
осуществлен. Но одновременно он отдавал себе отчет  и  в  том,  что  может
произойти осечка. А что, если Лаберро не  выдержит  обещанных  трех  дней?
Вдруг он поддастся стремительному натиску безумия? Вдруг обуявшая  Лаберро
гордыня увлечет его на тот, другой путь, и  он  нажмет  маленькую  зеленую
кнопку? Все теперь зависело от того, насколько устойчивым  окажется  разум
Лаберро. Да, не очень весело было коротать часы ожидания с такими  мыслями
в голове.
     Он видел, что  лицо  Лаберро  становится  все  более  напряженным,  -
значит, в его мозгу идет борьба. Он  следил,  стараясь  не  упустить  того
мгновения, когда напряжение достигнет предала. И это мгновение  наступило,
казалось бы, в самую неподходящую минуту.  К  вечеру  второго  дня  Лондон
навел телекамеру на одну из древних улиц  города,  и  на  экране  появился
резчик по дереву, сидящий во дворе своего дома. Осторожными,  размеренными
взмахами ножа он снимал стружку. Чтобы завершить такую работу, требовались
недели, а то и месяцы.
     Лаберро встал. Правая  рука  его  нерешительно  нависла  над  зеленой
кнопкой, и вдруг, вскрикнув, он выключил главный  рубильник  и  рухнул  на
руки подоспевшего Макса.


     -  Отлично  сработано,  Ларкин!  -  воскликнул  у  себя  в   кабинете
Сильвестро.
     - Надо им сказать... - бессвязно бормотал Лаберро, - надо  им  тотчас
же сказать... Они должны знать. Это удивительные люди... Они должны знать.
     Макс предпочел бы, чтобы это было сделано в более  мягкой  форме.  Но
Сильвестро заявил прямо:
     - Возьмите себя в руки, Лаберро. Говорить тут нечего.
     - Скажите им, что все в порядке, - настаивал Лаберро.  -  Вы  обязаны
сказать им об этом.
     - Включите Филадельфию, - обратился Сильвестро  к  Менигстайну.  Шла,
должна быть, та же передача. На экране под какафонические  звуки  мелькали
женские ножки и рискованные декольте. Лаберро недоумевающе затряс головой.
     - Ничего не понимаю.
     - Это идея Ларкина, - сухо пояснил Сильвестро.
     - Им никогда ничего и не говорили, Мэтью, - тихо произнес Макс.  -  И
никогда бы не сказали.
     - Но телепередачи!..  -  воскликнул  Лаберро.  -  Церкви...  музеи...
девочка в лесу... Не понимаю!
     Его взгляд, как у испуганной собаки, метался от одного к другому.
     - Все это было инсценировано, - терпеливо принялся объяснять Макс.  -
Вы были так уверены, что мы не сумеем добраться до вас за вашим письменным
столом. Мы и вправду не могли. Но телеэкран остался  вне  вашего  барьера.
Его можно было трогать. Поворот выключателя - и  начиналась  одна  из  тех
фальшивых передач, которые подготовило для нас телевидение. Все эти сцены,
Мэтью, были разыграны актерами.
     - Телевидение поработало на славу, - заметил Сильвестро. - И я теперь
вечный должник директора Сагуки.
     - Но зачем вы это сделали? - продолжал недоумевать Лаберро.
     - Боюсь, - ответил Макс, - что мы не  слишком  верили  в  способность
человечества встретить свой конец с  тем  достоинством,  какое  изобразили
опытные актеры Сагуки.  Ars  melior  vita.  <Искусство  лучше,  чем  жизнь
(лат.)> И было важно, чтобы вы почувствовали это.
     - Другими словами, вы солгали, - вяло отозвался Лаберро.
     - Разве поэма - ложь? - спросил Макс.  -  Мы  просто  предложили  вам
новую точку зрения. Ваша прежняя была, знаете ли, несколько предвзятой.  А
у человека, даже если он администратор, есть и хорошие качества. Например,
он не любит мстить. Мы позаботились о вашем будущем, Мэтью. Вас  переводят
на другую работу. Правда, эта работа связана с физическими  усилиями,  но,
по-моему, вы найдете в ней  кое-что  привлекательное.  Вы  отправитесь  на
научно-исследовательскую станцию "Лигнина" в Калифорнию, туда, где  растут
секвойи. Будущее в ваших руках.


     Все еще не веря, с таким видом, будто его  только  что  разбудили  от
кошмарного сна, Лаберро вышел вместе с  Сильвестро.  Менигстайн  и  Ларкин
смотрели им вслед.
     - Еще раз браво, директор Ларкин! - воскликнул Менигстайн.
     - Браво, Менигстайн, - скорчил гримасу Макс.
     Менигстайн усмехнулся.
     - Я понижен в должности. Опять в отдел изучения личного состава.
     - Но почему? - спросил Макс.
     - Я был недостаточно почтителен в  разговоре  с  директором.  Дерзкое
поведение. Помните?
     Макс секунду смотрел на него.
     - Администраторы не мстительны, - сказал он.  -  Вы  очень  огорчены,
Норман?
     - Я считаю это своей личной победой, - ответил Менигстайн. - Я ухожу.
Отряхну прах "Атомикса" со своих ног.
     Макс вопросительно посмотрел на него.
     - Я еду вместе с Лаберро, - объяснил  Менигстайн,  -  наблюдать,  как
растут в Калифорнии секвойи. Это работа на всю жизнь.
     Они уселись на краю украшенного резьбой письменного стола  Сильвестро
и, положив руки на плечи друг друга, хохотали до слез.