новь вверить Эрпоре-ду Секиру (кого? как знать, может быть, и пар-арцен-ца - мысленно пожал плечами Эгин). Затем, чтобы подставить Эрпореда ранним утром сего дня под клинок скромного рах-саванна Опоры Вещей. Ибо Эрпоред при всем своем недюжинном уме фехтовать так толком и не научился.
     Так думал Эгин, снимая траурно позвякивающие шпоры с сапог умного Эрпореда.
     Кобыла бородача Эрпореда была отнюдь не тихоней. Поначалу она два раза едва не сбросила Эгина, и ему удалось удержаться в седле лишь чудом. Впрочем, Эгин был тоже отнюдь не идеальным всадником, ибо весь следующий день он только и делал, что вонзал в лошадиные бока шпоры, не давая отдыха ни животному, ни себе. А потому, когда на землю спустились сумерки и Эгин решил, что три часа сна ему просто необходимы, взмыленная кобыла подтверждала всем своим видом простую мысль о том, что этой же ночью придется позаботиться о новом средстве передвижения.
     Ночь Эгин провел в придорожной гостинице. Пе-ред тем как завалиться на кровать, проглотив ужин, приготовленный в расчете на невзыскательных купчиков и зажиточных ловцов всякой морской снеди, Эги-ну пришлось попотеть над подорожной аррума.
     Ужин успел остыть и начал пованивать протухшим болотом, ибо был приготовлен преимущественно из скромных и отнюдь не самых свежих даров моря, но зато подорожная, побывав в умелых руках Эгина, засияла как новенькая. Аррум Иланаф теперь следовал в столицу по всем правилам. Но даже после этого Эгин не мог вот так взять и уснуть. Ибо в его сарноде лежали разные разности, которые все вместе и каждая в отдельности жгли сознание Эгина словно бы каленым Экелезом.
     Наскоро расправившись с холодным окунем-носо-рваном, Эгин выложил на постель сокровища, вокруг которых вертелась его жизнь весь последний месяц. Он вспоминал слова Тары о Великом Пути. Каким бредом они представлялись ему тогда, в Хоц-Дзанге! И каким страшным откровением звучали теперь.
     Эгину пришлось сознаться себе, что если бы весь Скорпион - от граненой главы до острого, как мысль о смерти, жала - не лежал сейчас перед ним, он бы и до сих пор склонен был полагать всю эту историю с Убийцей отраженных чистейшей воды выдумкой.
     Скорпион, даже если бы он был обыкновенной металлической игрушкой, украшенной "синим стеклом", все равно смог перевернуть сознание Эгина вверх дном. Мыслимое ли дело, чтобы части какой-то игрушки липли к тебе с такой настойчивостью. Теперь оставалось лишь открутить от кинжалов гарды, распотрошить сандалию Арда оке Лайна и полюбоваться на все это великолепие, собранное вместе.
     "Плоды трудов и размышлений долгих", - вздохнул Эгин, извлекая на свет кинжалы Лиг.
     Спустя полчаса Скорпион уже лежал на подушке. Пока что мертвый, ибо расчлененный. Но вполне узнаваемый. Очень похожий на свой символический портрет, который Эгин видел в книге Арда оке Лайна.
     Но детали есть детали. Глядя на них, совсем непонятно, получится ли в конце концов работающий механизм. Да и вообще - что значит Убийца отраженных? Как этот убийца будет убивать этих отраженных? Или Скорпион - просто оружие, которым предстоит воспользоваться Эгину, как если бы он был сам Убийцей отраженных?
     Раздираемый такими вот мыслями, непреодолимым желанием заснуть и праздным интересом, Эгин взял золотую каменноглазую голову, добытую Самелланом у своего заклятого врага, и серьги Овель. Взял и интереса ради положил их рядом. Чтобы прикинуть, как это приблизительно будет выглядеть. И... хотя он оставил между сочленениями зазор в указательный палец толщиной, неуловимое мгновение спустя он обнаружил, что зазора нет и ничего более не разделяет клешни и головогрудь. Ибо серьги Овель намертво приросли к золотому амулету Норгвана. И не только приросли, но и конвульсивно дернулись.
     - Сыть Хуммерова! - довольно громко выругался Эгин, отшатнувшись, и, когда умеренный испуг перерос в неумеренное любопытство, поднес лампу поближе к явленному чуду.
     Глаза Скорпиона сияли серо-голубым, а его клешни угрожающе сжимались и разжимались, словно бы пробуя воздух на мягкость, на податливость. Несколько раз Эгин видел такое, еще когда учился в Четвертом Поместье. Тогда, влекомый отчасти детским живодерством, отчасти столь же детским любопытством, расчленял речных раков острой палочкой. Еще тогда его удивлял один странный факт - через некоторое время после того, как голова оказывалась отделенной от туловища, рак продолжал шевелить усами, а клешни вслепую мыкались влево-вправо, влево-вправо.
     Не успел Эгин, как некогда, насладиться содеянным собственными руками, как вдруг в стену застучали настойчиво и сильно.
     - Тише там, а то щас засуну тебе голову в задницу, чтобы не шумел! Спи давай! - видимо, его невоспитанный сосед страдал жестокой бессонницей. Ибо всполошиться так от одного достаточно безобидного ругательства мог только тот, кто только и ждал повода выплеснуть свой нервический гнев и обвинить кого-то во всех своих злоключениях. Определенно - поиски третьего бока в постели, полной клопов, иначе как злоключениями не назовешь.
     "А может, он и прав", - сказал Эгин. Затем он переложил все части - кроме головы и клешней, ставших, по-видимому, одним целым уже навеки, - по отдельности, проверил засовы на двери, погасил лампу и уснул за три секунды до того момента, когда его щетинистая щека коснулась подушки.
     - ...так я посмотрел на тот веер - мама родная! Все спицы острые, а на концах яд. Он только с виду веер, а так - сам понимаешь... - глаголел за стеной тот самый голос, который вечером обещал Эгину засунуть голову в задницу.
     - Эти бабы, они такие, - поддержал второй голос.
     - Да там, в Алустрале, и мужики с веерами ходят. Во больные, скажи?
     - Да они там, сам видел, просто бабами не интересуются, а все больше промеж себя соображают...
     Под аккомпанемент рассуждений о странах и народах Эгин поставил ноги на сырой пол и потянулся.
     Все было на месте. Расчлененный Скорпион покоился под подушкой. Чей-то конь призывно ржал у коновязи. Подорожная смердела государственными глаголами в сарноде. Денег было в обрез - значит, с покупками придется повременить до следующего, более удачного разбоя. За стеной коротали время за при-ятственной беседой двое жлобов. А слуга уже скребся в дверь, предлагая завтрак Эгину. Но он не станет брать его, потому что не любит еду, которая воняет тиной.
     "Теперь осталось всего ничего, - подумал Эгин. - Сменить лошадь. Добраться до Пиннарина. Выпустить Скорпиона. Увидеть Овель и умереть. Потому что если Убийца отраженных и есть мое предназначение, коль скоро я следую Великим Путем, а к этому, кажется, все и пришло, значит, после того как предназначение будет выполнено, мне останется отправиться в Святую Землю Грем. Ибо что есть человеческая жизнь без предназначения?"
     Собрав вещи, Эгин вышел к коновязи. Как ни в чем не бывало подошел к самой статной лошади - он так и не узнал, что ее владельцем был не кто иной, как его невидимый сосед, рассуждавший об алустралъских "крыльях лебедя" (а ведь именно такое название носил описанный за стеной веер из-за изогнутой в виде лебединой шеи ручки), - и, надавав строптивому, но ма-лахольному конюху оплеух в укромном закуте конюшни, оседлал ее сам.
     Солнце стояло высоко. Это значило, что он опаздывает и, не ровен час, приедет в Пиннарин позже, чем требовал того Лагха. Это значило, что спать ближайшие двое суток ему не светит. Разве что в седле. А ведь всякий знает, как хорошо спится в седле, когда лошадь, чьи бока в мыле и чьи ноги вот-вот подкосятся, несется иноходью под гору по плохо мощенной дороге.
     Такого столпотворения у Восточных ворот Пинна-рина Эгин не видел никогда. Конные и пешие, чиновники и военные, купцы, рыбаки, девки. Вся эта разношерстная публика была озабочена тем же, чем и Эгин. А именно, страстно желала попасть в столицу. И притом сделать это как можно скорее.
     А для того чтобы не дать этим чаяниям сбыться, у ворот была расквартирована сотня гвардейцев Сиятельного князя. Они, по всему видно, уже не первый день пробавлялись тем, что урезонивали недовольных, кичились своей значимостью, делали суровые и озабоченные лица, смотрели подорожные и вместо ответов на вопросы либо изысканно хамили, либо загадочно улыбались. Впрочем, для таких, как Эгин, то есть для тех, кому Свод Равновесия - дом родной, у Восточных ворот был организован отдельный вход. Молодой сотник придирчиво разглядывал документы, удостоверяющие все, что только можно удостоверять при помощи чернил и бумаги.
     Правда, желающих побеседовать с ним наедине было тоже не меньше двух десятков. Промаявшись добрых три часа в ожидании досмотра, Эгин успел узнать все малоприятные подробности ожидающей его процедуры. Во-первых, в Пиннарин, в котором происходило что-то, о чем никто не имел представления, пускали только тех, кто есть в списках, доставленных к воротам от самого гнорра. Все остальные шли гулять по окрестностям, ожидая, пока времена переменятся. Во-вторых, и у Южных, и у Западных ворот наверняка все было точно так же. А в-третьих, тем, кто пытается проникнуть в Пиннарин не через ворота, а как-либо иначе, Сиятельный князь Хорт оке Тамай пообещал импровизированное четвертование на месте преступления, а ведь всем известно, что свежий тиран всегда исполняет данные обещания с утроенным рвением.
     Эгин вынул свою подорожную. Что ж, это будет занятный трюк. Подлинная подорожная и подлинный жетон. Хозяин подорожной наверняка внесен в эти загадочные списки, ведь недаром он сопровождал бородача Эрпореда - судя по бумагам, исполнителя секретного задания самого гнорра. Но только что в этом проку, если после ночных трудов Эгина в его подорожной стоит имя Иланафа? Усталый и злой Эгин погладил по страдальческой морде своего жеребца - третьего за третий день. Как и предыдущие, - краденого. Может, им еще и на него нужно будет представить документы? Что, мол, служит князю и истине верой и правдой, а кличку имеет такую-то. Смеркалось.
     Без сна и отдыха, грязный, голодный и опустошенный, он достиг Пиннарина на полдня раньше, чем требовал Лагха. Но не пошли ли его труды под хвост столичным котам?
     - Иланаф, аррум Опоры Вещей, - отрекомендовался Эгин, сверля взглядом сотника. - Вот, извольте видеть, моя подорожная.
     - Эге, - сотник с бывалым видом принял документы.
     Подорожная прошла без сучка без задоринки. Разумеется, будь на месте сотника коллега из Опоры Писаний, он даже в темноте распознал бы подмену. К счастью, сотник был офицером князя, но не Свода.
     - Что там дальше?
     - Дальше - Внешняя Секира, - уверенно сказал Эгин, сосредоточившись на левом зрачке сотника, и Сорок Отметин Огня перекочевали в руки власть предержащего лентяя.
     Сложив руки на груди, Эгин с безучастным видом ждал, пока сотник натешится магической игрушкой, произведенной Шотором в поистине сверхкороткие сроки. Ждать пришлось долго. Поворачивая Секиру то так, то эдак, сотник, похоже, не преследовал никаких Целей, кроме эстетических.
     - Покажи, что в сарноде, - неохотно подытожил он.
     - Каждый, кто внимательно прочтет мою подорожную, офицер, сможет убедиться в том, что я и мой сарнод освобождены от досмотра, - с нажимом отвечал Эгин. Пусть этот придурок почувствует разницу между офицерами Свода и офицерами князя.
     Сотник смутился, покраснел, но оттого показательно расхрабрился.
     - Значит, покажи еще раз подорожную. Что-то я там такого не припомню, дружок.
     "Дружок!" - с каких это пор офицеров Свода величают, словно дворовых шавок? Желваки на скулах Эгина хищно задвигались. Подорожная вновь оказалась у самого носа сотника. Долго, очень долго офицер рассматривал ее, то приближая к свету, то отдаляя. Все это время Эгин, пытавшийся понять, что же именно снова насторожило офицера, пришел к выводу, что сотник, вдобавок ко всем своим достоинствам, читает из рук вон плохо. И был прав.
     - Все верно, тогда ожидайте, - с этими словами сотник удалился в соседнюю комнатенку, где и покоились пресловутые списки "допущенных в столицу в эти судьбоносные дни", как выражался гнорр на первом листе списков.
     Разумеется, его возвращения Эгин ожидал с расту-нетерпением.

10

     - Иланаф?
     - Да. Аррум Опоры Вещей.
     - Вот то-то и оно, что аррум.
     - Не понял?
     - А тут понимать нечего. В списках есть Иланаф, рах-саванн Опоры Вещей. А аррум - это уж извините!
     - Посмотри в дополнительных списках! Очень внимательно посмотри, не то не сносить тебе головы, дружок!
     - М-м... смотрю... Нету.
     - Тогда слушай Меня произвели в аррумы неделю назад. Сам знаешь, что это была за неделя. Наши люди в Главной Канцелярии не поспевают портить бумагу записями о повышениях, понижениях, переводах. Понял?
     - Я-то понял, но. .
     - Никаких но, друж-жок. Дай сюда разрешение на въезд и бывай. А то вон коллеги заждались.
     - Но...
     - Ты меня плохо слышишь7
     - Хорошо.
     - Тогда бывай.
     "Друж-ж-ж-ок", - все еще вертелось на языке Эги-на, когда Восточные ворота столицы захлопнулись за его спиной с недружелюбным лязгом проржавленных петель. Он был очень зол, и любой аррум Опоры Вещей был бы зол на его месте.
     За стеной, по ту сторону, ревела скотина, хныкали дети и ожесточенно ругались все кому не лень. Близлежащие улицы уже по эту сторону были пусты и безлюдны Эгин шел медленно, ведя за повод совершенно убитого дорогой коня. Он успел вовремя. Но это не самое важное. Самым важным было то, что Убийца отраженных может преспокойно начинать жить своей жизнью.
     "Однако Иланаф - парень не промах! Ласковый мужик сразу с двумя девками лижется. Причем лижется с большим успехом!" - сплюнул Эгин наземь. Если бы в его голове сейчас не теснилась сотня рассуждений, куда более важных, чем вопрос о статусе Иланафа и его житейских политиках, он, пожалуй, нашел бы эти рассуждения забавными.
     Скорпион лежал в сарноде. Целый, но расчлененный. Великий Путь вел его к своему воплощению. По существу, Эгин чувствовал себя наполовину мертвым. А так как вторая половина была еще жива, последний серебряный авр пошел в уплату хозяину приличной гостиницы, которая располагалась в двадцати минутах ходьбы от Дома Скорняков на набережной Трех Горящих Беседок. Оставшаяся в живых половина должна была вкусить от сна под шелковым балдахином и ароматного завтрака, прежде чем отправиться исполнять поручение гнорра.
     Разумеется, он мог пойти в Дом Скорняков прямо так, прямо сразу. Но он не сделал этого. Чего было в этом больше - вольного разгильдяйства, самоуправства, детского упрямства или желания просто выспаться, сам Эгин не знал. Но понимал, что если не упадет в постель сейчас же, то уснет на пороге Дома Скорняков, так и не дождавшись привратника. Сколь бы ни были велики его таланты бороться с дремой, но после двух дней непрерывной безостановочной скачки даже они были исчерпаны. Голова начинала кружиться, а земля уплывать из-под ног, колени не гнулись, язык не ворочался, а где-то на краю сознания Эгин стал различать голос Овель, басовитый рокот покойного наставника по логике Вальха и гоготание Иланафа. Он решительно схватил колотушку у гостиничной двери и закрыл глаза в предвкушении отдыха. Впрочем, даже если бы Эгин оставил глаза открытыми, он едва различил бы в уличной темноте две фигуры, словно по команде замершие за высоким крыльцом ближайшего строения, когда остановился он сам.
     - Мне лучшую комнату. Плачу серебром, - выдохнул Эгин в лицо перепуганному насмерть хозяину.
     - Прошу прощения, но указом Сиятельного князя все гостиницы, трактиры и постоялые дворы закрыты на неопределенный срок.
     В иное время Эгин, пожалуй, выругался бы или зашипел проклятия, ибо велика была его находчивость и словоохотливость в такие моменты. Но в этот раз...
     - Плачу серебром, - повторил Эгин с каким-то пьяным нажимом.
     И, как ни странно, это подействовало. Обессиленный конь Эгина был принят под уздцы и сопровожден в стойло, да и сам Эгин в некотором роде тоже.

12

     При желании за один серебряный авр он мог теперь располагать всем первым этажом гостиницы. И вторым тоже. Но первый был куда лучше, несмотря на то, что комнаты, располагавшиеся там, по традиции были гораздо хуже верхних.
     Эгину пришлось поступиться условной роскошью ради одной достаточно эфемерной вещи: Скорпиона, ожидающего своего часа в его сарноде. Отчего-то Эгину подумалось, что если Скорпион оживет, то покинуть первый этаж ему будет гораздо легче, чем второй. Глупость, конечно, но Эгину, не чующему под собой ног в ту ночь, это соображение глупым вовсе не показалось.
     На то, чтобы разводить вокруг Скорпиона какие-либо излишние ритуалы, у Эгина просто не было сил.
     Занавеси на окне он, однако же, задернул. Скорее по привычке, нежели оттого, что действительно полагал, будто кому-то будет не лень наблюдать за ним из окон противоположного дома или с улицы. На то, чтобы проверить, так ли это в соответствии с принятыми в Своде уловками, его уже не хватило.
     Он с прискорбием сознался себе в том, что, явись сейчас в этом роскошном клоповнике обнаженная Овель исс Тамай собственной персоной, он, пожалуй, не пошел бы дальше одного изысканного поцелуя в шею. Или двух поцелуев в шею.
     Головогрудь и клешни оставались целостны и неразлучны. Он выложил их из сарнода первыми.
     Гарды кинжалов слиплись вместе так быстро, что за это время капля пота, скатившаяся с Эгинова носа, не успела достичь пола. Скорпион теперь мог ходить, бегать, карабкаться и юрко семенить из угла в угол. Правда, всего этого он не делал. Он оставался на месте, ибо ноги и туловище - это еще не все, что нужно Убийце для того, чтобы убивать отраженных.
     Пятое сочленение, так долго служившее пряжкой сандалиям Арда окс Лайна - их пришлось оставить в трактире, в конюшнях которого свершилось второе по счету конокрадство, - приникло к остальным частям Убийцы отраженных, словно бы никогда от них не отделялось.
     Хвост и жало. Последняя "находка" Эгина была возвращена телу Скорпиона последней. Что ж, теперь тварь была... тварь была жива.
     Эгин не успел насладиться плодом своих, в общем-то, нечаянных злоключений последнего месяца. Не успел подивиться тому, сколь ярко горят глаза на зловещей скорпионьей голове и как поблескивают синие камни на его клешнях. Ибо Скорпион, свернув хвост дугой, метнулся в неосвещенный угол комнаты, куда-то в сторону двери, уводящей в коридор. Метнулся и исчез.
     "Ну что же, по крайней мере, я - не отраженный", - с облегчением вздохнул Эгин и, не потрудившись раздеться, упал в объятия подушек.

Глава восемнадцатая

НОРО ОКС ШИН

     Бодрость во всем теле. Страх. Плотское желание. Вот три чувства, которые безраздельно владели Эгином, когда он шел Красным Кольцом к выходу на набережную, где стоял Дом Скорняков.
     Где сейчас Убийца отраженных? Где сейчас Овель? Где сейчас Лагха Коалара? Вот три вопроса, которые стучались в сердце и разум Эгина.
     Ага, вот она, набережная Трех Горящих Беседок. Почему "трех" и почему "горящих"? Эгин смутно помнил какую-то историческую байку о наемниках (не то грютских, не то харренских), которые, нефигурально пьяные одержанной накануне победой над смегами, шествовали из порта по направлению к центру города, горланя песни. Увидев беседку, они решили восславить неких родных богов огнепоклонством и подожгли ее. Но этого было мало, и они подожгли вторую. Наверное, потому, что богов в Харрене тоже было порядком. А затем, кажется, и третью. Что это была за война и были ли в Пиннарине беседки в те далекие времена, Эгин, разумеется, не знал, да и байку почти не помнил.
     Дом Скорняков помнился Эгину куда как лучше. Когда идешь в порт, всегда проходишь мимо него. Хмурый, серый и трехэтажный, Дом Скорняков казался нежилым и угрюмым. Эгин нащупал во внутреннем кармане куртки сложенное вчетверо письмо, составленное тайнописью Пелнов.
     "Что ж, самое что ни на есть утро четвертого дня!" - заметил Эгин, в то время как его кулаки колотили в парадные двери, а уста орали что-то наподобие: "Привратник! Привратник ! ". Двое приземистых торговцев какой-то