к княжескому престолу, о котором еще совсем недавно вы не могли и помыслить..."
     Потом гнорр обстоятельно, но в очень живых красках излагал суть своих условий. Потом почерк его стал расползаться, и распущенные с особой и оттого весьма угрожающей небрежностью мазки красной туши повествовали:
     "По существу нюансов выполнения моих условий. Зная, сколь благоволит вам Флот Открытого Моря, я требую при поддержке морской пехоты убить самозваного гнорра. В случае сопротивления разрешаю вам штурм пиннаринского Свода Равновесия.
     Пятого числа месяца Гинс в Час Орниделен четыре верных мне корабля "Голубых Лососей" войдут в пин-наринскую гавань. Я буду на борту одного из них и хочу видеть вас на пристани Отдельного морского отряда близ памятной стелы "Голубого Лосося". С вами должны быть неоспоримые доказательства смерти самозваного гнорра. Я со своей стороны обязуюсь привести вам неоспоримые доказательства жизни Овель исс Тамай. Вслед за чем между нами состоятся публичные дружеские переговоры и церемония полного взаимного признания.
     В заключение прошу вас принять в расчет три обстоятельства.
     Первое. В случае попыток покуситься на мою жизнь Овель исс Тамай будет подвергнута мучительной смерти на ваших глазах. (Это, в общем-то, было правдой, хотя Лагха Коалара где-то в глубине души опасался, что в решительный момент ему не хватит духу подать своим людям роковой знак.)
     Второе. В случае прямого вооруженного столкновения у меня достанет сил, чтобы полностью уничтожить Пиннарин точно так же, как мною была сокрушена цитадель смегов Хоц-Дзанг. (В этом гнорр лгал совершенно бесстыдно; самое большее, что он мог устроить сейчас в военном отношении - скромную кровавую баню в порту, исходом которой стала бы гибель и его самого, и всех его людей.)
     Третье. Ваше посольство, устроившее при входе в гавань Перевернутой Лилии оскорбительные демонстрации, уничтожено по не зависящим от меня причинам. Ваш полномочный посол Лорм оке Цамма казнен, чтобы у вас не возникало сомнений в моей решимости отвечать на вероломство - жестокостью, на кровопролитие - бойней, на зло - злом.
     Именем князя и истины, гнорр Свода .Равновесия
     Лагха Коалара.
     Остров Перевернутая Лилия, тридцатый день месяца Алидам".
     Почтовый альбатрос преодолел первый десяток лиг своего долгого пути, а Лагха Коалара, чувствуя полнейший упадок сил, с едва слышным стоном, сочащимся сквозь его намертво сжатые зубы, катался по полу своих апартаментов, пытаясь унять дикую боль, буравом входящую в недра его мозга. Никогда ничего подобного с гнорром не случалось. И он впервые чувствовал себя столь бессильным. О если бы Хорт оке Тамай видел его сейчас! Как бы он смеялся над бескомпромиссными, лязгающими сталью строками его ультимативного послания!
     Лагха все-таки дал волю рвущимся наружу стонам и изо всей силы обрушил на пол свои небольшие, но немыслимо сильные кулаки.
     А в это время бывший военный управитель Урта-ларгиса Лорм оке Цамма пил с Сафом подогретое сухое вино и вполголоса обсуждал свое удивительное положение. Мертвый для внешнего мира, он был вполне жив и весел.
     - Но как эти "лососи" сегодня врезали по нашей барке! - весело скалясь, мотал головой Лорм оке Цамма. - Как врезали, шилолово отродье!
     И Лорм оке Цамма изо всей силы обрушил на стол свои большие, но сравнительно вялые кулаки.

Глава шестнадцатая

ЗНАХАРЬ

     Казармы спали. "Лососи" спали. Не спал только Альсим. Выиграв у Эгина в кости три золотых (которых, впрочем, ему никто не собирался отдавать), он, удовлетворенный и немного грустный, в одних штанах сидел у окна и листал отобранный у младшего по чину трактат с аппетитным названием "О правильных способах метания алустральского криса с пламевидньш клинком и о неправильных способах того же вышеуказанного действия".
     Тема не слишком занимала его, а потому он рад был отвлечься, тем более что способ представился - по коридору, топоча и спотыкаясь, неслись двое, явно из числа солдат гарнизона Перевернутой Лилии. Только они способны бегать столь неуклюже. Они спешили наверх - туда, где располагались спальные покои гнорра. Впрочем, клопов там было ничуть не меньше, чем в остальных покоях.
     Когда среди ночи кто-то бегает по коридорам - это верный признак того, что происходит что-то важное и интересное, хотя и не предназначенное для всеобщих глаз и ушей. Иначе били бы тревогу. Альсим бросил взгляд на Эгина, распустившего пьяные слюни по всей подушке, и на цыпочках подошел к окну. Раздвинул занавеси. Пересчитал корабли на пристани. Их стало ровно на один больше. По силуэту - фелюга смегов.
     - Так я и думал, - вслух сказал Альсим. - Это вонючие смеги. Приехали прощения просить!
     Но не было никого, кто смог бы оценить непритязательную шутку аррума. Эгин спал, посвятив и этот день пьянству во славу ее сиятельства скуки.
     Ни одного смега на корабле не было и в помине. Команду его составляли "Голубые Лососи", каким-то чудом уцелевшие после Хоц-Дзанга. А главной персоной на корабле был...
     "Да это же наш новый, то есть наш бывший Знахарь, Хуммер его раздери!" - вскричал в сердцах Аль-сим, когда, прильнув к дверной щели, его взгляд выхватил из темноты мальчишескую фигуру, в сопровождении четырех рах-саваннов двигающуюся в покои гнорра.
     И Альсим не обознался.
     - Шотор?
     - Точно-точно, я. Привет, красавчик, - Знахарь был, как всегда, нагл, задирист и по-особому, по-своему жизнерадостен.
     Лагха, увенчавший прошедшие дни не одной малой и большой победой, выглядел, однако, ужасно. Он попробовал подняться со своего излюбленного кресла навстречу Знахарю, но... сел, не удержавшись на ногах.
     - Отошли своих долбодятлов, и побыстрее, - увидев такое дело, добавил Знахарь, нехотя указывая на конвоировавших его рах-саваннов.
     - Вы свободны! - твердым, но тихим голосом сказал рах-саваннам Лагха.
     Повинуясь приказу, те оставили гнорра и Знахаря в одиночестве, мысленно пожав плечами. И еще раз пожав плечами уже за дверью. Все-таки очень странные вещи творятся в последнее время. Знахарь зовет самого гнорра "красавчиком", а их - "долбодятлами", хотя его самого - изменника и одного из инициаторов заговора против князя и истины - его, шестнадцатилетнего мальчишку, наглеца и наверняка ведьмака чистейшей воды и все такое прочее, давно пора бы отправить прямиком в самое Жерло Серебряной Чистоты.
     - Спасибо, что пришел, - выдавил из себя Лагха, умоляюще глядя на Знахаря.
     - Я пришел не за тем, чтобы лечить тебя, Кальт, - хмыкнул Знахарь.
     - А я и не прошу тебя, мерзавец, - зло прошипел Лагха и отвернулся, весьма справедливо сочтя последнюю фразу Знахаря плевком в лицо.
     - Хоть я все равно полечу тебя. Пли этим вечером наступит последний закат солнца, который доведется видеть тебе собственными глазами. В этой жизни, разумеется.
     - Ладно, Шотор, извини, - бросил Лагха. - Я за-был, что ты все такой же хам, хоть ругаться стал меньше.
     - Хотя ты, будь ты здоров, с радостью убил бы меня за то, что мы с Дотанагелой учудили в Своде и на Хоц-Дзанге. А я - нет. Я буду тебя лечить. Вот в чем разница между людьми и дионагганами.
     - Подумаешь, благородный, - махнул рукой Лагха. - "Дионагган", слов-то каких набрался! Да хуша-чина ты! Хушак! Помню я вас. Золотые сердца! Шестьсот лет милосердия!
     Если бы удаленным за дверь рах-саваннам довелось присутствовать при этом, они, пожалуй, еще неделю не оправились бы от удивления. Ибо их гаюрр, обессиленный и уже не бледный, но почти зеленый, сидел, скрючившись, в своем кресле и заливался беззаботным смехом, тыча пальцем в Знахаря, на лице которого играла немного озорная и очень усталая улыбка. Улыбка человека? Нет, как это гнорр его там назвал... ах, да - хушака!

3

     -Ладно. Будешь ржать, когда выздоровеешь, - вмиг посерьезнев, сказал Знахарь и положил одну ладонь на затылок Лагхи, а другую ему на грудь. А после сосредоточенно закатил глаза в потолок. - А пока слушай сюда. У тебя в мозгу красная пиявка величиной с указательный палец.
     - Я чувствую, Шотор, - простонал Лагха.
     - Кто-то пустил ее тебе, извиняюсь, в ухо два дня назад. Ты уже и так прожил довольно долго. Вообще-то с такой животинкой в голове и ночи не пролежать. Кто же этот молодец?
     - Да кто угодно, - Лагха закрыл глаза. - Врагов у меня хоть задницей ешь, - отмахнулся Лагха, отчего-то перейдя в излюбленную Знахарем манеру выражаться.
     - Ладно, скоро узнаем наверняка. Но имей в виду, на такую пиявку у большинства твоих врагов кишка тонка. Так что ты думай. Не догадаешься - будет сюрприз.
     - Ты можешь вылечить?
     - Да, - переходя к лечению, Знахарь понемногу переставал паясничать. Сменил одну маску на другую. - Но в качестве платы за лечение ты должен пообещать мне две пустячные вещи.
     - Говори! - похоже, Лагха был согласен на все или почти на все. - Знаю твои пустячные вещи.
     - Обещай, что ты не будешь удерживать меня здесь и препятствовать моему возвращению туда, откуда я пришел.
     - Обещаю, - вздохнул с облегчением Лагха. - А вторую?
     - Вторая - еще проще. Тот белобрысый рах-са-ванн по имени Эгин, которого ты увез из Хоц-Дзанга. Эгин, помнишь?
     С минуту Лагха молчал, усиленно соображая.
     - Ах, Эгин... ну, помню, и что? - он с силой выдохнул, как будто это могло как-то остудить ту чудовищную головную боль, что сверлила ему виски.
     - Пообещай, что ты отпустишь его на все четыре стороны, дашь ему лодку и вернешь все, что отнял, - сказал Знахарь, зажигая одну свечу от другой. - Все, до последней запонки.
     - Это проще простого. Пусть катится. А с чего ты взял, что ему куда-то не терпится?
     - У меня есть подозрение, что ему до зарезу хочется в Пиннарин! - сосредоточенно сказал Знахарь, подпаливая третью свечу от второй.
     - Ах, в Пиннарин! Так тогда тем более пусть валит. Я ему даже поручение дам, если ты, радетель за рах-са-ваннов, не возражаешь.
     - Да мне вообще все это до третьего уха, - легко и искренне отвечал Шотор. - Я с ним ехать не собираюсь. У него своя дорожка. И своя ма-аленькая звездочка во лбу. Так что хоть три поручения. Ну так что, лечиться будем, милостивый гиазир гнорр, или как?

4

     Дюжина тонких восковых свеч и четыре масляные лампы освещали покои гнорра. Две свечи были в руках Лагхи. Две - в руках Знахаря. Остальные составляли загадочную фигуру у ног хворого. Чем-то она напоминала петлю виселицы, классический скользящий узел которой только-только начал затягиваться. Масляные лампы просто давали свет и никакого отношения к делу не имели.
     Раздевшись до пояса, Шотор с широко раскрытыми и вследствие этого невообразимо огромными, словно сливы, глазами, стоял по левую руку от гнорра и вещал:
     - А сейчас сосредоточься. Ты видишь себя, сидящего в кресле, совершенно голого, изможденного и довольно-таки вонючего. Видишь?
     - Нет, - удрученно сказал гнорр.
     - Как это нет? Ты все-таки видишь. Вначале ты видишь такое, как бы это сказать, оранжевое или, скорее, малиновое марево, вроде огненного, а вот позади него сидишь ты, с двумя свечами в руках. Ты видишь себя как бы со стороны. Ну что?
     - Не вижу. Ты что-то не то говоришь, Шотор! Я ничего такого не вижу, - обреченно и сухо сказал Лагха, не открывая глаз.
     Знахарь, до этого момента не терявший самообладания, вдруг завелся, словно колдун Северной Лезы, одержимый духами. Видимо, сам он был о процедуре извлечения пиявки вовсе не столь жизнеутверждающего мнения, какое пытался внушить Лагхе.
     - Ты что, Кальт, совсем здесь оскотинился в своем Своде?! Что, стал верить в покровы косной вещности, чтить пустую философию и презирать магию, как это у многих кретинов здесь принято? - ревел в ярости Знахарь. - Кальт! Очнись, ведь тебе когда-то было по силам найти Золотой Цветок! Ведь ты творил такое, что большинству смертных не пригрезится и в самых смелых мечтаниях! Кальт, Хуммер тебя подери! Да ведь я мог бы оставить тебя подыхать, мог бы спокойно дождаться завтрашнего утра и так же спокойно, лицемерно всплакнуть над твоим бездыханным телом! Бросить щепотку черного янтаря в курильницу у изголовья и как ни в чем не бывало обсуждать вместе с твоими недоделанными "лососями" гениальную и безвременно угасшую персону и злословить по поводу того, что очистительные обряды над твоим прекрасным телом проводятся без должного тщания! Я мог бы! Но я этого не сделал! Я пришел, чтобы тебе помочь. И не столько ради тебя или себя, но ради этого ненормального Лос-кира, которому из всех, кто сейчас топчет эту землю, только ты и небезразличен. Лагха, да неужели ты не можешь увидеть такой ерунды? Она же перед твоими глазами. Да присмотрись ты!
     Сопровождая свои возмущенные тирады оживленнейшей жестикуляцией. Знахарь нервно расхаживал по комнате и ревел, словно раненый тюлень. Хватался за голову, бился в истерике, орал, словно буйнопомешан-ный. Он, Шотор, видел, как догорают свечи, и знал, что, когда они догорят, шансов на то, чтобы выудить нечисть из мозга гнорра, уже не будет.
     Лагха не отвечал ему - расплавленный воск заливал его унизанные перстнями пальцы, его сброшенные на пол одежды, а по его исхудавшим и пожелтевшим скулам, словно бы вторя воску, катились слезы. Возможно, ему было лестно, что его здравие так небезразлично Знахарю, коль скоро он так разоряется. Но едва ли он мог осознать это, ибо в первую очередь ему было больно.
     - Ну что, гнорр, раз у тебя такие трудности со зрением, приготовься отходить в Святую Землю Грем, если туда таких, как ты, еще принимают... - потусторонний сарказм Знахаря был последним средством, которое тот решил испробовать на Лагхе.
     Как вдруг Лагха, не открывая глаз, отнял затылок от спинки кресла и, отбросив прочь свечи, вцепился в резные подлокотники кресла. Сразу вслед за этим он прочистил горло и необыкновенно хриплым, низким, не своим голосом сказал:
     - Свечи догорают. Быстрее. Что там? Знахарь просиял. Теперь нельзя было терять ни минуты. И истерическое буйство оставило его в тот же миг.
     - Теперь подойди к себе, сидящему, и присмотрись. Ты должен видеть свое тело, как если бы оно было сделано из желтого стекла.
     - Ну, пусть из стекла, - откликнулся Лагха после долгой паузы.
     - Теперь сосредоточься на своей голове. Сделай так, чтобы твои волосы были прозрачны, словно они тоже сделаны из стекла, только черного. Ну?
     - Ладно... что дальше?
     - И последнее. Пиявку видишь? Она лежит сейчас, свернувшись, внутри твоего желтого и черного стекла. Ее красное тело образует ту же фигуру, какую образуют свечи у твоих ног.
     -Я вижу, Шотор, вижу, - торопливо отвечал Лагха.
     - И теперь схвати ее двумя пальцами, словно бы это был червяк, а твоя голова была сосудом с широченным горлышком. Схвати ее и брось гадину внутрь петли. Давай. Не бойся! Бросай. Да бросай же, недоносок, скорее!
     ...Все окончилось очень быстро. Во внешнем, видимом всеми мире не произошло ровным счетом никаких изменений.
     Почти никаких. Свечи выели последние мерки воска и стали по одной гаснуть. Глаза гнорра были все еще закрыты. Он сидел в кресле и часто-часто дышал. Губы его были белы, а из ноздрей сочилась кровь. Правда, это продолжалось недолго. На грудь Лагхи упали три алые капли, и кровотечение прекратилось. Знахарь с облегчением вздохнул и с видом надзирателя за каторжными работами встал возле гаснущей петли из свечей, скрестив руки на груди.
     - Ага, а вот и она! - сказал себе и отчасти Лагхе Знахарь, разумея не то крохотную тупомордую змейку, не то пиявку, обугленную и скрюченную, совсем, казалось бы, обыкновенную. Пиявку, несколько мгновений назад возникшую из пустоты у самых раззолоченных носков туфель гнорра.
     Наконец все свечи до единой погасли. Впрочем, благодаря масляньш лампам в покоях гнорра и без того было довольно светло.
     - Хочешь знать, кто тебе подложил такую свинью? - ехидно бросил Знахарь, окончив процедуру брезгливого осмотра, чем-то сходную с доморощенными играми харренских естествоиспытателей.
     - Хочу, Шотор, - отвечал Лагха, с наслаждением вдыхая полной грудью тлетворный дух своей собственной опочивальни.
     - Тот замечательный рах-саванн, который тебе так понравился в Хоц-Дзанге. Такой улыбчивый! - Знахарь подцепил обугленное тельце, гада кончиком кочерги и вышвырнул в окно.
     - Эгин?
     - Мимо, Лагха. Мимо. У Эгина на такие дела не встает. Но в одном ты прав - этот твой доброжелатель тоже из Опоры Вещей. И я его прекрасно знаю. Ну что? Или пиявка у тебя вместе со здоровьем высосала последние мозги? Ну что, сдаешься?
     -Ладно, сдаюсь, - развел руками Лагха и... без былой легкости, но все же совершенно свободно поднялся на ноги и стал растирать затекшую шею.
     - Пиявку подсадил тебе Иланаф, - бросил Знахарь и испытующе уставился на гнорра, ища одобрения, удивления и благодарности. Или хотя бы чего-то одного. - Вначале он отправил куда надо Дотанагелу, а потом решил и тебя отправить туда же.
     Глаза Лагхи сверкнули бешенством. Перед его мысленным взором проносились сцены штурма Хоц-Дзан-га. Крепость, на глазах обращающаяся в громыхающие руины, кровавое месиво человеческих и собачьих тел. И бодрый, хотя и окровавленный Иланаф, с мечом своего бывшего союзника и командира. Сияющий, довольный своим предательством. Тем, что выслужился перед гнорром. Разговор с Иланафом на палубе "Венца Небес". Его милые шутки. Как это у него выходило прикидываться таким бесхребетным и беспринципным жизнелюбом. Таким верным псом, заслуживающим полного доверия. Лагха вспомнил, как в день, когда они отвернули свои корабли от Пиннарина, он имел с Иланафом короткий разговор о превратностях судьбы. Как, выходя из капитанского зала, он зацепился краем плаща за случайный крюк и Иланаф вкупе с уместными шутками пришел ему на помощь...
     - М-да. Кто бы мог подумать, что этой суке достанет мочи поставить меня на грань между бытием и раз-воплощениему - прошипел наконец Лагха.
     - Знаешь, - с сомнением сказал Шотор, - собственно, этой суке достало мочи только на то, чтобы подсадить тебе эту гадину. А вот создавал, заклинал и лелеял эту тварь совсем не он. Кто - не знаю. Тут даже я бессилен...
     - Но и этого достаточно для того, чтобы с этой минуты считать аррума Опоры Вещей Иланафа покойником, - бесстрастно и твердо сказал Лагха.
     - Значит, так и будем считать. - Знахарь, потерявший интерес к теме, заторопился к двери. - Я пойду поговорю с Эгином и заодно распоряжусь от твоего имени насчет его пожитков.
     И, послав воздушный поцелуй в сторону гнорра, Шотор добавил:
     - Эх, красавчик, наслаждайся здоровьем! Я еще зайду попрощаться. Впрочем, зная вас, людей, уверен, что расстаемся мы ненадолго.
     Альсим уже потушил светильник, когда в дверь постучали. Пьяный и в силу этого особенно легкомысленный Эгин беззаботно перевалился с боку на бок и сладко засопел. Альсим, нагой и сонный, на цыпочках подкрался к двери, льстя себе тем, что его передвижения наверняка останутся незамеченными. Он почти не сомневался, что ночной гость - это один из соседей, тот самый хозяин трактата о метании криса с пламенеющим клинком, которому не терпится поделиться свежими новостями о прибытии смегов. "Это Знахарь, открывай!" - прошептали из-за двери, и Альсим понял, что делиться свежими новостями придется ему. Если, конечно, не будет указаний сверху ничем ни с кем не делиться...
     - Мне нужен Эгин, - тихо сказал Знахарь, ввалившийся в комнату, не дожидаясь приглашений, которые застряли на кончике сонного языка Альсима.
     - Он, изволите видеть, спит...
     - Понятно, - сказал Знахарь, водружая лампу на стол, заставленный чашками, кувшинами и тарелками с ореховой скорлупой. - Значит, так, аррум. Ты сейчас надеваешь штаны и идешь на пристань считать корабли. Возвращаешься к рассвету. О результатах подсчетов можешь не докладывать. Все.
     Альсим опрометью бросился к своей одежде, беспорядочной кучей громоздящейся у изножья его кровати, и, бросая на Знахаря тревожные взгляды, стал одеваться, не попадая всюду, куда можно не попадать, и застегивая все пряжки с третьего раз