же вольготно, как в своем столичном доме. С чего бы это? Неужто гнорр помягчел и объявил всеобщее помилование, зачислив в герои всех, кто участвовал в обороне Хоц-Дзанга на стороне смегов? А где же в таком случае Знахарь, Самеллан и Дотанагела?
     Слегка оторопевший Эгин поприветствовал Илана-фа с некоторым запозданием. В спину. Искушение послать матроса куда подальше и перекинуться с Ила-нафом парою слов было очень велико. Если бы не Лагха Коалара, который ждал его, сидя в резном кресле, в десяти шагах от лестницы, Эгин наверняка так и сделал бы.

10

     Какое уж тут "послать"! Эгин проводил взглядом Иланафа и решительным шагом направился к гнорру, который глядел на него - а может, и не на него, а сквозь него - остекленевшим, отвердевшим взглядом человека, с головой погруженного в раздумья.
     Алустральский веер с ручкой в, виде грациозной лебединой шеи, которым, не довольствуясь морским ветром, пробавлялся гнорр, распластанной летучей мышью или гигантской бабочкой лежал у него на коленях.
     - Приветствую вас, милостивый гиазир, - сказал Эгин с поклоном.
     Наверное, для обращения к гнорру существуют специальные формулы вежливости. Но ведь он, Эгин, окончил свою службу в Своде в должности простого рах-саванна, а стало быть, в силу исключительной невозможности аудиенций у гнорра этим формулам его никто не обучал. Да их, наверное, и аррумы тоже толком не знают. "Вот Норо оке Шин, например, знает?" - подумал Эгин, припоминая своего начальника и его железный приказ отыскать Пятое сочленение. "Ха-ха, а четыре предыдущих вам не мясо, аррум? Ну так спросите их с гнорра", - ехидно хихикнул внутренний голос Эгина, которому, в целом, было совсем не до смеха.
     Конопатый матрос почел за лучшее испариться. Гнорр поднял лицо навстречу Эгину, и пронизывающий насквозь взгляд его серых глаз заставил Эгина поежиться. Что-то странное привиделось Эгину в облике гнорра. Что-то новое. Некий тлетворный дух, казалось, исходил теперь от одежд гнорра, сменив собой запах драгоценной амиды. На палубе было довольно-таки прохладно, но со лба Лагхи градом катился пот, струйками стекая по его стройной сильной шее за шиворот. Лагха поднял веер и сделал два довольно вялых взмаха. Он что, болен?
     - У меня нет времени вести с вами душеспасительные беседы, Эгин, но кое-какие новости вам придется узнать. Хоть бы и последним на этом проклятом корабле. Буду краток. В Варане новый князь. Хорт оке Тамай. По вполне понятным причинам я теперь такой же мятежник, как, например, Дотанагела, Знахарь и Самеллан. Я не собираюсь уступать свое место гнорра тому самозванцу, который сидит сейчас в Пиннарине. Партия еще не сыграна, и я предлагаю вам, Эгин, играть ее на нашей стороне. Вы, Эгин, виновны перед старым Сводом. Но старый Свод остался в Пиннарине. Там вы заслужили ни много ни мало, а Жерло Серебряной Чистоты. Но перед тем Сводом, который плывет сейчас на Перевернутую Лилию, плывет вместе со мной, вы чисты. Пока что чисты... Поэтому либо вы сейчас же отправляетесь кормить крабов, либо...
     - Либо? - не выдержал Эгин.
     - Либо отправляетесь к арруму Опоры Безгласых Тварей гиазиру Альсиму для получения дальнейших распоряжений, - с усилием закончил Лагха.
     - Благодарю вас, гнорр, - растерянный, обрадованный и испуганный Эгин остановился в трех шагах от Лагхи.
     Целуют ли гноррам руку после первой аудиенции? Или перстень? Или носок туфли? Или вообще никаких телесных контактов не допускается? Или это с Сиятельным князем не допускается?
     Гнорр, догадавшись о его замешательстве, протянул вперед левую руку. Эгин, превозмогая боль в спине, склонился перед резным креслом и одними губами приложился к поразительно белой, поразительно длинно-палой мужской, но по-женски холеной руке Лагхи. О Шилол! Его обдало жаром, словно бы он поцеловал клинок, только что вынутый из горнила.
     - Благодарю, гнорр! - еще раз повторил Эгин, но Лагха уже не слушал его, а лишь презрительно или, быть может, устало махнул веером от себя. "Убирайся" - вот что значил этот жест на алустральском наречии перьевых вееров.

11

     - А-а, явился не запылился! - густой бас Альсима приветствовал Эгина из сумрака каюты. - Это ты тот самый калека рах-саванн, который будет чистить мое платье и играть со мной в кости?
     - Я... - растерянно протянул Эгин. - И пить гор-тело тоже, - добавил он, дивясь собственной наглости. Впрочем, Эгин уже успел признать в Альсиме того самого аррума, который оприходовал серьги Овель, и полагал, что они тем самым уже немного знакомы между собой.
     - Тогда начнем с гортело, - подытожил Альсим и предложил Эгину место за низким столиком, на котором стояли необъятное блюдо с тушеными овощами и кувшин гортело.
     Эгин рассчитывал пробыть у Альсима не более часа. Какие, собственно, могут быть распоряжения у сухопутных аррумов, находящихся в открытом море вдали от берегов и дел? Но судьба распорядилась иначе. Эгин выбрался из каюты своего нового начальника лишь на следующее утро, да и то чтобы распорядиться о завтраке.
     Моральное разложение офицеров было самым страшным из бесплотных призраков, с которыми Своду приходилось бороться неустанно. И, как казалось Эгину до сих пор, довольно успешно. Эгин был уверен, что подавляющее большинство офицеров Свода - особенно старших! - свято соблюдали Уложения Жезла и Браслета. Ничего подобного.
     Опустошив два кувшина гортело, Альсим, тучный,-жизнелюбивый и довольно симпатичный, спросил у Эгина: "Обращался ли ты, дружок, хоть раз?" Эгин, для порядка поколебавшись, честно ответил ему, что да, бывало. И тогда Альсим поведал Эгину пару-тройку историй, от которых у Эгина волосы встали дыбом. О да, обращался и Альсим, причем никакой тайны из этого не делал. Послушать Альсима, так можно даже подумать, что не только здание Свода с голубым куполом осталось в Пиннарине, но и вся Опора Благонравия вместе с Опорой Единства тоже.
     За игрой в кости, беспробудным пьянством и болтовней прошел первый день службы под новым начальством. Между делом Альсим рассказал Эгину подробности прибытия в бухту Пиннарина, в красках расписал памятную речь Лагхи в капитанском зале, попотчевал своего нового денщика свежими сплетнями и авторитетными мнениями коллег из родной Опоры Безгласых Тварей.
     К следующему утру Эгин уже знал все, что можно было узнать, не проведи он предыдущие дни в тесном гробу на последней, трюмной, палубе. Чтобы как-то оправдать доверие Альсима, в котором Эгин отчего-то не сомневался, он, замалчивая и обходя кое-какие чересчур пикантные подробности, рассказал арруму основную канву своих странствий от Пиннарина до Хоц-Дзанга. "Зерцало Огня", мятежники. Говорящие...
     - Ну ты даешь, сучье вымя! - добродушно выругался Альсим, когда Эгин, попутно трижды проиграв начальнику в кости, закончил-таки историю о том, как штурм Хоц-Дзанга (в котором Альсим, собственно, и потерял под "градобоем" своего предыдущего денщика) выглядел изнутри - собственно, со стороны смегов.
     Эгин вежливо улыбнулся. Впрочем, улыбка вышла довольно кривой. А какой она могла еще выйти, ведь, окидывая взглядом Альсима, Эгин вновь вспомнил о Норо оке Шине. Своем предыдущем начальнике.
     "Кажется, никто еще не применял к Своду эпитета "многоликий". А зря" - вот с этой-то мыслью Эгин, мертвецки пьяный, и отошел ко сну на полу каюты Альсима, чей живот был так же велик, как и бочка с гортело, принайтованная под койкой аррума Опоры Безгласых Тварей.

12

     Когда Эгин проснулся, Альсим еще звучно храпел на своей койке.
     Голова разваливалась на тысячу частей, а спина ныла с удвоенным тщанием. Во рту Эгина смердело плохо вычищенным хлевом, а живот, казалось, орал:
     "Вскрой меня!". В голове царила каша, к которой Эгин благодаря событиям последнего месяца успел притерпеться.
     Смачно зевнув, Эгин покинул каюту Альсима и вышел на палубу. Огляделся.
     Самым уместным и правильным сейчас было бы встретить Иланафа. Узнать от него свежие новости и сравнить их с услышанным от аррума. Справиться о судьбе Дотанагелы и Знахаря. Знахарь был бы сейчас Эгину очень кстати. Ему надоело чувствовать себя калекой, когда вокруг зреют такие события. Да и вообще, за годы службы в Своде он как-то разучился выздоравливать своими силами. Но.... мысль о Знахаре натолкнула Эгина на воспоминание о Лагхе, чье тело, кажется, действительно сгорало в лихорадке. Это и Альсим тоже приметил. О если бы Знахарь попал в плен, разве Лагха бы мучался сейчас хоть бы даже и пустяковой простудой?! А с другой стороны, если бы это была пустячная простуда, разве Лагха бы позволил ей пристать к себе?
     Иланафа нигде не было. Эгин спустился на нижние палубы. Расспросил встречных матросов. Постучался в пару кают. Нет, никто не знает такого. "Нужно было спросить у Альсима", - сообразил наконец Эгин и,, злой привычной похмельной злобой, отправился на камбуз. Там он сделал шикарный заказ и пошел будить Альсима, решив, что сразу после завтрака продолжит поиски Иланафа.
     Естественно, в тот день намерения Эгина разыскать на корабле Иланафа остались всего лишь намерениями. И всему виной были четыре кувшина гортело и три завтрака, плавно перешедшие в бесконечный ужин.
     "Подумаешь, дела! Если бы Иланаф хотел повидаться со мной, он бы уже повидался", - заключил Эгин, подливая себе в чашку обжигающей мутноватой жидкости и таким образом провожая еще один день, проведенный на борту "Венца Небес", в прошлое.

Глава пятнадцатая

ПЕРЕВЕРНУТАЯ ЛИЛИЯ

     - Вставай, дружок, - басил Альсим, тряся заспанного и мятого Эгина. - Приехали!
     И в самом деле приехали. Все четыре "Голубых Лосося" находились в виду Перевернутой Лилии. Самой загадочной жемчужины варанского государства и ва-ранской истории.
     Высокий и статный Лагха Коалара, с развевающимися по ветру черными кудрями, стоял на носу "Венца Небес" в окружении пар-арценца и трех аррумов. Разговор даже не теплился. И в самом деле, к чему разговоры, когда и так все ясно. Либо они сейчас обоснуются на Перевернутой Лилии и оттуда будут вести переговоры с новым князем и новым гнорром в надежде подороже продать свои шкуры, либо не обоснуются, и тогда все кончено.
     Обосноваться на Перевернутой Лилии было задачей не простой, но посильной. Остров охранялся гарнизоном численностью приблизительно в двести человек, засевшим в крепостце, возвышавшейся на утесе у входа в единственную пригодную бухту.
     Вариантов было два.
     Можно было взять крепость штурмом, который после бойни на Хоц-Дзанге показался бы детской забавой.
     Можно было склонить гарнизон к сдаче, "клинка не обагряя, меча не доставая", как невесть в каких песнях поется.
     Судя по всему, Лагхе Коаларе был по душе второй вариант, ибо все четыре "Голубых Лосося" входили в гавань, не таясь и не маневрируя в надежде сбить с толку обслугу метательных машин в крепости. Входили как свои, кай победители, на всех парусах. Входили как к себе домой, благо капитаны Отдельного морского отряда "Голубой Лосось" знали лоцию Перевернутой Лилии наизусть и могли пристать вслепую. И хотя Лагха догадывался, что начальник гарнизона Саф получил приказ из Пиннарина без предупреждения топить всех, кто входит в гавань, он был уверен, что разрядить стрелометы в корабли "Голубого Лосося" у Сафа не хватит духу. Уж очень хорошо Лагха знал этого самого Сафа.
     "Венец Небес" причалил первым, и Лагха, по-прежнему невзирая на засохшие потеки бурой крови пар-арценца Опоры Безгласых Тварей, облаченный в свое бессменное боевое рубище с косматыми звездами, подошел к сходням.
     - Всем оставаться здесь до моего приказа, - бросил он через плечо.
     Лагха Коалара сошел на берег. Огромный изумруд, вделанный в крышку медальона, висевшего у гнорра на серебряной цепи поверх белых одежд, в свою очередь накинутых поверх косматых звезд, откликнулся утреннему солнцу снопом искр, часть из которых просыпалась на пристань, а часть растворилась в воздухе острова, оповещая всех и каждого о том, что гнорр прибыл и шутить не намерен.
     Он шел очень медленно, и каждый его шаг был шагом императора, который долго странствовал и наконец вернулся в свои земли с чужбины, дабы водворять порядок и призывать к благоразумию. Двести пар глаз следили за ним со стен крепостцы. Но из всех двухсот ему были важны одни. Глаза коменданта.
     "Лососи" сгрудились у бортов, с замиранием сердца наблюдая за шествием своего гнорра. Когда же начнут стрелять? Да и начнут ли вообще?
     Оставив позади пристань, Лагха стал подыматься по выбитой в скале лестнице вверх, к воротам крепостцы.
     Эгин, наблюдающий за всей этой слегка затянувшейся сценой в обществе Альсима (в обязанности которого входило отводить стрелы, если вдруг кому-то взбредет в голову подстрелить гнорра), неожиданно понял одну из главных причин такого странного замешательства, в котором пребывали солдаты гарнизона. Большинство из них - быть может, сто девяносто девять из двухсот - никогда раньше не видело гнорра, хозяина Свода Равновесия, хотя и передавали из уст в уста рассказы о его темном могуществе, о его влиянии, о его пристрастиях, ничего доподлинно не зная. Рассказы, исполненные страха и трепета.
     И вот теперь они видят гнорра воочию. Молодого, чудовищно бледного юношу высокого роста с черными кудрями по плечам, в грубых белых одеждах и с изумрудно-зеленым солнцем на шее. Они, притихшие, словно школяры, в ожидании порки, смотрят со стен на двадцатисемилетнего властителя их судеб, имени которого никто из них, кроме Сафа, даже не знает.
     Многие из них заметили, как сметался и опустил в нерешительности взгляд их командир. Никаких точных предписаний от князя у него не было, а старые инструкции Свода Равновесия требовали от Сафа уничтожать всех, кто дерзнет высадиться на берегу Перевернутой Лилии без письменного разрешения гнорра. Проблема была в том, что теперь гнорр явился собственной персоной, но это был уже не тот гнорр.
     Тем временем Лагха успел преодолеть три четверти пути. И хотя подъем давался ему нелегко, и хотя жар и одышка делали каждый его шаг мукой, почти никто, кроме пар-арценца и еще одного человека, очень и очень хорошо известного Эгину, не догадался, сколь много сил утекает сквозь пальцы и кожу гнорра с каждой минутой.
     На площадке возле деревянных ворот с железными заклепками Лагха остановился и поднял взгляд вверх.
     - Саф, я хочу переговорить с тобой! - требовательно заявил гнорр. - У меня есть для тебя новости!

3

     Ему никто не ответил. Но Лагха, исполненный достоинства, даже не думал уходить. Он просто стоял и ждал.
     Первые две минуты каменная утроба крепости пребывала в полном оцепенении. В параличе. Никто не двигался, не стрелял, не говорил. Все только переглядывались, как то случается, когда все понимают, что происходит что-то непостижимое, ужасное и неотвратимое.
     Затем, словно по сигналу, крепость взорвалась голосами. Все вмиг зашумели, засуетились и заговорили.
     Наконец ворота с лязгом распахнулись. Перед Лаг-хой Коаларой возник всадник. Гнедой жеребец бьш явно оседлан в последний момент - попона позорно съезжала набок с лошадиной задницы, подпруги были очень дурно подтянуты, а затрапезная уздечка совершенно не вязалась с парадным видом всей прочей сбруи. Оставалось совершенно неясным, куда это собирается скакать Саф с двуручным мечом, притороченным справа от седла.
     Появление коменданта Перевернутой Лилии на крохотной площадке, верхом на жеребце, в полном боевом облачении, выглядело комично. Но никто не смеялся. И Лагха тоже не смеялся.
     - Чего тебе надо, Лагха? - нарочито грубо начал Саф, старательно пряча глаза. (Чтобы облегчить себе эту задачу, он даже надел на голову боевой шлем с решетчатым забралом и распущенным по плечам цветастым шерстяным шлейфом.)
     Лагха стоял перед ним, словно призрак, пришедший бессонной грозовой ночью в гости к зарвавшемуся коменданту, чьи земные дэньки истекли. Стоял и молчал, сверля взглядом решетку забрала.
     - Чего тебе надо, а? - привстав в стременах, повторил Саф, стараясь казаться спокойным и раскованным. Тщетно - голос и дрожащие колени свидетельствовали против него, превращая всю его игру в дешевую буффонаду.
     Лагха скрестил руки на груди. Окинул Сафа с головы до ног холодным, властным взглядом и спросил:
     - С каких это пор ты, Саф, приветствуешь гнорра Свода Равновесия, сидя в седле?
     Наконец Лагха изволил отверзть свои уста!

4

     Все, кто был в тот день на Перевернутой Лилии, стали свидетелями этой исторической сцены. Но как любили отмечать впоследствии писаки, творящие историю при помощи перьев и пшеничного пурпура, никто не понимал, почему все происходило так, а не иначе.
     "Мышь и змея, ну точно тебе говорю!" - ударил в ладонь кулаком Альсим, когда Саф на глазах у своего гарнизона спешился и... подойдя к гнорру, поцеловал его руку. - Мышь целует змеиный хвост. Змея одобрительно скалится.
     "Ну, Хуммер его раздери... ну мощный мужик этот хренов гнорр", - восхищенно и немного испуганно прошептал один лучник на ухо другому. Прильнув к бойнице, они в полной растерянности наблюдали за тем, как Саф, только что велевший им приготовиться к бою не на жизнь, а на смерть, снимает свой шлем и бросает его под ноги жеребцу.
     - Я рад, что благоразумие и здравый смысл по-прежнему главные среди твоих добродетелей, Саф, - сурово, но с одобрением сказал Лагха Коалара, проходя через ворота крепости первым.
     - ...не моя вина, милостивый гиазир гнорр, я лишь выполняю ваш собственный приказ не пускать никого без письменного разрешения гнорра... - Саф плескался в чане собственного косноязычия, словно лягушка в крынке с молоком. Но не взбить ей сливок для себя. Лишь для Лагхи Коалары.
     - А я тебе уже не гнорр, да? И не могу, стало быть, выписать самому себе письменное разрешение. Какая жалость! Скажи мне, Саф, как имя того нечестивца, что посмел без закона назвать себя новым гнорром при новом Сиятельном князе Хорте оке Тамае? - как ни в чем не бывало поинтересовался гнорр, когда солдаты гарнизона сложили перед ним оружие.
     - Я всего лишь старый служака, я ж не ваш, мне не докладывали, милостивый гиазир... Мне только сказали, то есть написали, что новый... А кто новый? Имени не говорили!
     - Так вот запомни, Саф. Нет никакого нового гнорра и нет никакого старого гнорра. Гнорр - это я, и больше никто. Понял?
     - Понял! Очень хорошо понял, - частил Саф, обильно сдабривая речь улыбками и улыбочками.
     - Очень хорошо понял - это очень хорошо. А тот мудак, - в нужное время и в нужном месте гнорр умел назвать вещи своими именами; среди солдатни пополз одобрительный шепоток, - который сидит сейчас в моем кабинете, будет убит на виду у всего Пиннарина.
     Сзади какой-то солдат вел под уздцы жеребца Са-фа. Кое-кто из лучников начал орать приветствия гнорру на воинский манер. Саф отирал лысину платком. Обслуга зачехляла стрелометы. Панцирная пехота прятала мечи в ножны. Лагха шел вперед мимо казарм - бледный, как смерть, и несгибаемый, словно обветренная прибрежная сосна. Голова его кружилась, и потому он шел медленно, вымеряя каждый шаг.
     - Ладно, Саф, - с тяжелым вздохом сказал Лагха, откидывая мокрые от пота прядисо лба. - Распорядись о квартирах для меня, моих людей и "лососей"! Немедленно!
     Змея, надавав мыши оплеух, послала ее за бражкой, отложив ужин на неопределенное время.
     Хорт оке Тамай, новый Сиятельный князь Варана, был слишком вызывающей и скандальной персоной, чтобы не обратить на себя внимания Свода Равновесия.
     Во-первых, Хорт оке Тамай, подобно своему знаменитому предку Гаассе, долгое время занимал должность Первого кормчего княжества. Причем, судя по тому, как возросла при нем мощь варанского флота, Хорт был далеко не худшим куратором для этого превыше всех почитаемого в Варане рода войск. И даже после того, как Хорт оке Тамай ударился в любострас-тие и книгочейство, отошел от дел и завел на своей вилле "Дикая Утка" роскошь, от которой стошнило бы и тернаунского наместника Радагарны, даже после этого Хорт сохранил очень высокий авторитет в армии и продолжал навещать все смотры