агал столько надежд, все не было и не было...
     Эгин закрыл глаза, напрягся и изо всех сил рванулся вперед, пытаясь разорвать лыковые веревки. Одна из них поддалась и затрещала, освобождая запястья. С наслаждением вьщохнув, он сжал онемевшие пальцы в кулак и открыл глаза...
     Таз для умывания, ночной горшок, камышовая циновка на окне, смятое ложе. Звона колокольцев не было, но вот рев... весь Хоц-Дзанг оглашался нестройным ревом. Но ревели не коровы - боевые трубы сме-гов. Кажется, началось то, о чем вчера с милым ают-ским акцентом поведала ему Ткач Шелковых Парусов. Гнорр Лагха Коалара пожаловал в гости собственной персоной. Предрассветный мглистый горный туман покрывал комнату ватными клочьями. Эгин смахнул со лба пот. Вздохнул полной грудью.
     - Тара, девочка моя... - тихо и растерянно позвал он, услышав, как скрипнула входная дверь.
     - Одевайся, мальчик мой, пора! - это был исполненный убийственной издевки голос Фараха, Хуммер его раздери. - К тебе в гости гнорр!
     И, довольный собственной козлиной шуткой, Фарах рассмеялся. Совершенно как козел.
     - Надо полагать, мои друзья сменили телесность на бестелесность, раз они здесь, - нашелся Эгин, когда среди смегов, изготовившихся к битве, он увидел Дотанагелу, Самеллана, Знахаря, Иланафа и еще десяток знакомьк матросских рож из "Голубого Лосося".
     - Это не призраки, они живы, - не уловив иронии, отрезал Фарах авторитетнейшим тоном. - А за то, что они здесь, благодари не нас, а гнорра.
     На площадке, окружавшей Семя Хоц-Дзанга, куда прибыл Эгин в обществе своего невидимого проводника, уже собралось не менее трех сотен человек, и народу все прибывало и прибывало. И хотя место это было ничем не лучше других, кроме того разве, что находилось оно в самом центре руин крепости, все предпочитали именно его. Смеги были вооружены маленькими и наверняка маломощными луками, дротиками и короткими мечами - такими же кургузыми и легкими, какой, по ходатайству все того же Фараха, минуту назад пожаловали Эгину. Впрочем, столовые кинжалы в продырявленной кожаной перевязи для метательных ножей, которые украшали несколько исхудавший за последние дни торс Эгина, тоже делали его по-своему комичным. Но ему было отчего-то не до смеха.
     - Рад видеть тебя живым и невредимым! - Дота-нагела, похоже, был действительно рад. Из-за плеча Дотанагелы - кроткая, словно домашний голубь, и ху-дющая, словно сушеная корюшка, - выглядывала Вер-белина. От Эгина не укрылись ни ее мертвенная бледность, ни фиолетово-серые тени, что залегли у нее под глазами. Ее милый лоб рассекала непрошеная, озабоченная морщинка, которая раньше лишь намечалась, а ее губы были на удивление сухи и белы.
     - Здравствуй, Эгин, - сказала она с очень-очень грустной улыбкой.
     И тут же, словно бы снедаемая бледной немочью, она закашлялась, уткнувшись в рукав Дотанагелы. Эгин никогда не испытывал к Вербелине чувств, далеко превосходящих то, что зовется приязнью. Но теперь от одного взгляда на нее - изможденную и иссушенную - его сердце сжалось в комок жалости и сострадания. "Любовь с Говорящими стоит дорого. Пока не выложишь все, что имеешь, - не отпустят!" - зло сказал себе Эгин, как вдруг ему стало стыдно, ибо, злясь на Фараха и Киндина, он косвенно злился и на Тару, которая сделала все зависящее от нее, чтобы оставить ему здоровье и жизнь. Значит, вся эта мутная история с семью северянами, которых скормили лисицам в обмен на бочонок с водой, тоже...
     - А где Авор? - поинтересовался Эгин, когда отзвучали довольно скупые, хотя и радушные слова взаимных приветствий. - Что-то я ее не вижу.
     - И не увидишь, - зло процедил Иланаф, который, вопреки своему обыкновению, зарос густой щетиной и все еще не порадовал присутствующих ни шуткой, ни каким-нибудь идиотским комментарием к происходящему. - Милашка Авор отошла к Намарну позавчера на рассвете. По крайней мере, так мне объяснил Фарах.
     Эгин отвел глаза. Теперь сомнений по поводу того, состояли ли Иланаф и Авор в связи, если выражаться казенным языком Опоры Благонравия, у него не было.
     - Прости, Иланаф, - выдавил Эгин.
     - Да чего уж тут "прости"! Всем ведь было понятно, что тщедушная Авор долго в Хоц-Дзанге не протянет.
     Все смолкли и нарочито увлеклись наблюдением за военными приготовлениями смегов. Вот десятеро сме-гов вкатывают на площадку продолговатое нечто, укрытое парусиной. Вот отряд пращников получает последние указания от своего командира. Но все это выглядит странно, весьма странно. Армия собирается на небольшом пятачке в центре руин, которые не способны защитить ее не то что от стрел, но даже и от взглядов. Но варанцев все еще не видно - боевые трубы смегов смолкли. Похоже, все, кто должен был собраться, уже собрались. Правда, их не слишком много.
     - Я вижу, нашему ясному соколу пошло на пользу общество Говорящих! - Эгин вздрогнул и обернулся.
     Это был голос Знахаря, и его обладатель тоже был рядом. С ним был Самеллан, являвший собой странное сочетание угрюмого азарта и затаенной радости.
     - Здорово, рах-саванн! Я тут уж было думал, ты тоже того... а ты всего лишь спал, - Самеллан был, как всегда, прям и внятен.
     "А я всего лишь спал", - повторил Эгин, ища глазами хоть какой-то намек на близость Тары или хотя бы Киндина.
     Но, судя по всему, и у свела, и у Говорящих были сейчас дела поважнее миндальничания с варанцами или шпионажа за ними же. Да и что толку в нечаянно оброненном слове чужака, если гнорр Свода Равновесия двигается маршем по единственной горной дороге, поднимающейся к Хоц-Дзангу от побережья? Эгин, чьи познания в истории были не столько скудны, сколько разрозненны, мучительно пытался припомнить, знал ли Свод Равновесия подобные прецеденты, и был вынужден себе сознаться, что нет, нет и еще тысячу раз нет. Как бы вторя его мыслям, Дотанагела, приобняв за плечи изо всех сил старающуюся казаться бодрой Вербелину, сказал:
     - Ну когда б еще столько народу увидело живого гнорра Свода Равновесия! Хоть посмотрите. Он, между тем, удивительной, небесной красоты молодой человек!
     Вербелина вымученно улыбнулась. Похоже, вместе с силами и волей жить Говорящие отняли у нее и способность интересоваться мужчинами, в том числе и очень красивыми мужчинами.
     Эгин отчего-то вспомнил, что по неписаному закону Свода распространяться о внешности здравствующего гнорра и обсуждать ее, хоть бы даже и осыпая комплиментами, было строжайше запрещено. А потому все таланты языкастых портретистов находили свое применение в описании внешности уже ушедших в Святую Землю Грем гнорров и иногда князей. Так, например, каждый знал, что Шет оке Лагин был рыжеволосым, кудрявым, длинноносым и костистым, а в его ухе горел поразительной красоты изумруд. А предыдущий гнорр был, напротив, низок, лыс, толст и покрыт бородавками, словно жаба, что, конечно, ничуть не умаляло его неоспоримых достоинств. Дотанагела, разумеется, видел гнорра не раз, но Эгин был готов биться об заклад, что словесный портрет Лагхи Коалары слетел с его уст первый раз в жизни.
     - Да... кто хрена не видел, тот посмотрит! - войдя в свою излюбленную манеру выражаться - манеру портового сутенера, - сказал Знахарь и смачно сплюнул в пыль.
     "Он, правда, забыл сказать, на что посмотрит", - подумал Эган, пробуя на вес свое новое оружие.
     - Никогда не думал, что мне будет назначено судьбой выступить против "Голубых Лососей" на стороне смегов. Если б кто сказал, плюнул бы в наглую харю, а тут... - сказал Самеллан с недоброй усмешкой.
     Эгин молча кивнул ему в знак согласия. Хотя мало ли кто о чем никогда не думал?!
     И только Знахарь был, как всегда, правее всех:
     - Против "Голубых Лососей" ты уже семь дней назад выступал, - пожал плечами он. - И какая разница - на стороне смегов или просто так?
     Ни с кем не здороваясь, сквозь толпу к Семени Хоц-Дзанга протиснулась Лиг. Она шла в сопровождении давешнего татуированного здоровяка, которого, как помнил Эгин, звали Айфор. На Лиг были умопомрачительные женские доспехи, каких Эгину видеть никогда не доводилось. Вообще специальные женские доспехи, насколько Эгину было известно, изредка изготовлялись в Синем Алустрале, и только там. Впрочем, припомнил Эгин, было еще одно место в Круге Земель, где делали сотни и тысячи женских нагрудников, специальных расширенных пластинчатых юбок и шлемов с дополнительным затылочным развитием, куда дама могла уложить пук своих роскошных волос. Это место называлось Ают. Да и по стилистике доспехи были, со всей очевидностью, аютскими, ибо на них без ложной скромности была выгравирована женщина, торжествующая над мужчиной в Грютской Скачке.
     Лиг, свел народа смегов, с рассеянной улыбкой покусывала нижнюю губу. Казалось, она плохо понимает, зачем оказалась здесь, среди всех этих людей, разношерстно вооруженных и пестро одетых, в обществе варанских офицеров и смегов.
     Все притихли, поглядывая на свела. Но Лиг стояла молча, положив ладони на Семя Хоц-Дзанга, и, судя по всему, не замечала никого и ничего.
     Потом раздался приглушенный стук копыт, и сме-ги, которые расступались перед Лиг лишь едва заметно, вдруг с приглушенным "У-х-х-х" раздались в обе стороны на добрых десять локтей, пропуская двух неопалимых коней. Эгин догадался, что это кони Тары и Киндина.
     - А где третий? - негромко спросил Эгин, зная, что Фарах где-то рядом и наверняка слышит его.
     - А третьего, которого, кстати, звали Шет, я потерял два дня назад, когда ездил разведать силы гнорра.
     "Ого! Потерять такого коня - да как сие возможно?" - хотел было удивиться Эгин, когда вдруг заметил - без удивления, впрочем, а скорее, с обессиливающей грустью, - что левый конь сильно волочит правую заднюю ногу, а на правом... ободраны пресловутые наглазники и видны истинные глаза. Два черных угля. Лагха Коалара, гнорр Свода Равновесия, явно шутить не собирался.
     Тара и Киндин подъехали к сведу вплотную. Эгин почувствовал, что от коней исходит почти нестерпимый жар. Их длинные ноги хранили бескровные следы чьих-то жестоких клыков.
     - О Ткач Шелковых Парусов! Мы сделали все, что в силах Говорящих. И мы не смогли ничего. Сделай мы большее - и гнорр убил бы нас молниеносно. Ибо с ним Поющие Стрелы и черные твари, которым мы не знаем имени.
     Голос Киндина не был голосом призрака. Это был голос мертвеца.
     Вершины гор вокруг долины Хоц-Дзанга были затянуты сероватой дымкой. Сильный южный ветер нес через долину пыль, крошечные обрывки соломы и какой-то острый тревожный запах, который Эгину показался знакомым. Но где и когда он чувствовал его, рах-саванн Опоры Вещей припомнить не успел, потому что с лица Лиг неожиданно сошло растерянное выражение и женщина переменилась в одночасье.
     - Хорошо, - бодро сказала Лиг. - Вы сделали все что могли, и я не виню вас. А теперь забудем об этом. Пришла пора восставить Хоц-Дзанг так, как то мыслилось несравненному Шету оке Лагину.

4

     - Добрую Воду, живо! - потребовала Лиг, и ничто, служившее плотью Говорящих, породило три длинно-горлых кувшинчика.
     - Лейте!
     Кувшины опрокинулись, и в основание Семени сбежали три спорые струйки благоухающей розовым маслом влаги, которая - в этом Эгин не сомневался - ничего общего с розовым маслом не имела.
     И все. Заклинаний не прозвучало. Здесь Шет в свое время создал свое собственное, небывалое магическое искусство, названное им Танец Садовника. Танец Садовника не нуждался в словах. Только измененные жидкости, измененные ткани, измененные камни. И музыка. Все искусство Танца Садовника умещалось на одном обороте обычного варанского "писемного" пергамента, который был, разумеется, утрачен еще при жизни Шета, потому что князь в последние годы являл собою зрелище, мягко говоря, странное. Танец Садовника имел ровно два приложения, предусмотренных Шетом, - сотворение крепости-розы и сокрушение ее же. В сотворении нуждались смеги, в сокрушении - их недруги. Свод Равновесия потратил долгие десятилетия на разыскание писаний Шета. Дотанагела в свое время найти ничего не смог.
     Семя Хоц-Дзанга сотряслось в одном мощном толчке и ухнуло вниз, под землю, да так, что от него осталась выглядывать на пол-локтя лишь самая верхушка. Сразу вслед за этим под землей разлился мощный, всепобеждающий гул, словно бы там, по шатким бревенчатым настилам, перекатывались десятки исполинских каменных шаров.
     И вот тут Эгин понял, отчего все смеги собрались на крохотном, в общем-то, пятачке, который окружал Семя Хоц-Дзанга. Круги руин, которые, как помнил Эгин, смотрелись сверху разметкой цветка розы, пошли в рост. Да, невысокие гребни стен, производящие впечатление безжизненных развалин, на глазах, локоть за локтем, сажень за саженью поднимались к солнцу, утолщались, раскрывались, приобретали все более заметный наклон наружу. Вот уже тени от растущих "лепестков" полностью накрыли площадку вокруг Семени, вот уже надо всем Хоц-Дзангом повис тонкий аромат роз, вот стены прихотливо изогнулись, словно бы подставляясь под ноги воинов, которым предстояло взобраться на них во имя битвы с варанцами.
     И тогда над распустившимся Хоц-Дзангом повис торжествующий рев смегов. Они верили в то, что рано или поздно это свершится. Они понимали, что это будет означать лишь одно - беспощадную битву. И все-таки не было среди них ни одного уважающего себя мужчины, который бы не мечтал о дне, когда Хоц-Дзанг явит им свою истинную сущность.
     - И вот теперь мы лишь бронзовки-жуки в величайшей из всех роз, что цвели под Солнцем Предвечным, - торжественно продекламировал Иланаф в духе "Книги Урайна". Но Эгин не улыбнулся. Несмотря ни на что, его все-таки обуял всеобщий благоговейный восторг.
     - Слава князю и истине! - глупейшим образом проорал он, как некогда на внутренних смотрах в Своде. За такие слова в Хоц-Дзанге могли бы и отрезать голову. Но Лиг только снисходительно улыбнулась.
     Все пришло в движение одновременно. Стены-лепестки еще скрипели друг о друга, шуршали и потрескивали, а смеги уже бежали к внешнему кругу стен, чтобы занять там оборону. Здоровенное нечто, укрытое прежде от посторонних глаз парусиной, силами обслуги обнажило свою истинную сущность. У Эгина - в который раз уже за день! - полезли на лоб глаза.
     Это была "молния Аюта". Не совсем такая, впрочем, как те длинноствольные красавицы, которые погибли вместе с "Зерцалом Огня", и все-таки вполне узнаваемая. Большой деревянный станок со сплошными колесами без спиц. Ствол, очень похожий на здоровенную деревянную бадью. Сходство с бадьей усиливалось тем, что ствол не был литым, а, напротив, грубо склепанным из широких железных полос, которые для надежности были скреплены обручами. Ствол был короток, зато удивительно толст. Он был задран вверх так, чтобы было сподручно стрелять "навесом" через возвышающиеся вокруг стены. "Логично, - подумал Эгин. - Кто ее, такую дикую и огромную, затянет на эти не менее дикие стены? А так спокойно будут постреливать отсюда по супостату; но откуда, откуда у смегов секрет дагги?" Эгин подозрительно покосился на Самеллана - единственного за пределами Аюта человека, как он был уверен, который знает и состав дагги, и, главное, образ-ключ к мрачной разрушительной магии "молний Аюта". Самеллан, перехватив взгляд Эгина , кисло улыбнулся и развел руками. Дескать, я здесь совершенно ни при чем.
     И в это мгновение все части разбитого событийного витража сложились в сознании Эгина в одно простое и стройное заключение. Свел народа смегов, именующий себя Ткачом Шелковых Парусов, - та самая пресловутая двоюродная сестра Самеллана, служившая в аютской Гиэннере, которая, по его уверениям, была убита им накануне встречи с Норгваном. Этой догадкой объяснялось слишком многое, чтобы Эгин, при всей ее чудовищной невероятности, мог ею пренебречь. Эгин не пренебрег.
     - Простите, Лиг, - сказал он очень тихо, наклонившись к самому ее уху, все еще непокрытому болтающимся у нее за спиной на ремешке шлемом. - Могу я задать вам один личный вопрос?
     Айфор сделал предупреждающее движение, но Лиг жестом остановила его.
     - Да, Эгин, - столь же тихо кивнула она. Где-то на внешних стенах Хоц-Дзанга заголосили смеги и вразнобой заревели кривые боевые рожки. Похоже, варанцы начинали сражение. Но Эгин все-таки довел начатое дело до конца.
     - Вы - сестра Самеллана?
     В глазах Лиг сменились испуг, негодование и растерянность.
     - Да, - сказала она наконец и одним резким движением надела шлем. - Да, рах-саванн, и только поэтому вы и вся ваша варанская банда живы по сей день, - донеслось до Эгина уже из-под железной маски.

6

     Даже когда Эгин понял, чем завершится раскрытие крепости-розы, он не мог взять в толк, как гарнизон займет свое место на стенах - они казались чересчур крутыми, не имеющими ничего, похожего на ступени. Но когда стены достигли своей предустановленной Танцем Садовника высоты, на них стали проступать массивные прожилки, которые вскоре разом лопнули, обнажая вычурную внутреннюю структуру перепонок и служа вполне приемлемыми ступенями. Сами же стены в своей верхней трети изогнулись наподобие рук, выставленных к солнцу. При этом "ладони" стали боевыми площадками, а "пальцы" - оградительными зубцами для воинов.
     Эгин и "вся его варанская банда" вкупе с Вербели-ной с соизволения Лиг заняли стену-лепесток - наиболее высокую и в то же время наиболее-удаленную от внешнего обвода Хоц-Дзанга. С нее открывался превосходный вид на всю крепость-розу, дома смегов, сгрудившиеся в основном у южных стен, дорогу, тянущуюся долиной и исчезающую в седловине между двумя горными цепями.
     Все были мрачны, молчаливы, напряжены. Знахарь, следуя своей излюбленной манере, сел на теплый парапет стены-лепестка и скрестил ноги.
     Поначалу Эгин не мог понять, что заставило смегов столь неистово дудеть в рожки и натягивать луки навстречу неведомой опасности. Но потом Вербелина, пристально вглядывавшаяся в склоны окрестных гор, приглушенно прошипела: "Срань шилолова...", и Эгин, проследив направление ее взгляда, понял все.
     Кустарник, низкие неприметные ели, валуны. Спокойствие, недвижимость. И вдруг между двумя соседними зеленовато-серыми камнями - промельк черной молнии, по которой невозможно узнать с первого раза, что за существо оставило за собой такой странный след на сетчатке ока. Потом - еще промельк. Сразу вслед за ним - еще и еще. Кажется, четвероногое. Ушастое и бесхвостое. Пес? Но отчего его задние лапы столь длинны, будто они принадлежат какой-то уродливой саранче?
     Смеги голосили повсюду. Эгин огляделся. Да, эти твари спускались и с западных гор. И подходили с севера. И молотили лапами в клубах желтой пыли на южной дороге. Их становилось все больше и больше.
     Эгин почувствовал досадную слабость в коленях. Он попробовал пальцем лезвие своего меча, досадуя, что с ним нет его трех удалых клинков, отменных алебард и прочего великолепия, оставшегося в длинном сундуке в фехтовальном зале. Сундуке, на котором он и Овель...
     Псы - этих тварей Эгин решил все-таки именовать псами, потому что больше всего они напоминали именно псов - перемещались с удручающей быстротой и вскоре вышли к самой крепости.
     Смеги разрядили свои короткие луки в первый раз. И Эгин услышал, как кричат эти твари. Да, как псы. И как люди. Не больше десятка стрел достигли своей цели. И тогда всем стало ясно, что эти псы не только страховидны и быстры, но еще и чрезвычайно живучи. Только две твари остались лежать неподвижно. Несколько псов, пораженных в туловище, продолжали ковылять по направлению к стенам, оставляя за собой потеки смрадной крови. Одна тварь, голова которой была пробита насквозь, похоже, ослепла и, оглашая окрестности Хоц-Дзанга пронзительными жалобами, от которых мороз шел по коже, побрела прочь. Она прошла шагов десять и только потом свалилась замертво. О Шилол!
     Смеги стреляли вновь и вновь. Собаки подбежали к основанию стен, и Эгин со своего места уже не мог видеть, что происходит там, но был уверен в одном - всех псов не перестрелять и к утру, даже если бы у защитников запасы стрел были безграничны.
     Эгин не мог взять в толк