та. Один из запрещенных фокусов - горящая линия, которая якобы помогает против нежити, выставляя на пути последней непреодолимую преграду. К фокусникам, которые горазды проводить такие линии, всегда испытывал жгучий интерес Свод Равновесия. Сызмальства Эгин был уверен - а именно эту уверенность в нем поддерживали наставники и начальство, - что Солнечная, Черта это просто искусное представление, в действенность которого никто не верит. Собственно, так же, как никто не верит в нежить. На примере Солнечной Черты наставники объясняли механизм всякого искусного обмана, который иногда рядится в одежды магии.
     Вот тот, что якобы старается отогнать Не-Бытующее, делает взмах мечом, во время этого взмаха искусно рассыпает перед собой горящий порошок, что-то вроде "горячей каши" в твердом состоянии. Порошок загорается, пламя высвобождает некий первоэлемент, который вызывает легкое помутнение в мозгу, а затем наступает расслабление всех мышц, а потом - наоборот, бодрость и все такое прочее... Одним словом, Эгин был абсолютно уверен в том, что Солнечная Черта - это бред, придуманный для того, чтобы закалять мозги мальчишкам, из которых должны вырасти, а точнее, вылупиться будущие офицеры Свода. Но и Знахарь, и Дотанагела, похоже, были совсем другого мнения.
     А во-вторых, недоумевал Эгин, кого это Знахарь не видит? Смегов - полным-полно. Они наглы и не считают нужным скрываться. Всадники видны отлично. Чтобы окончательно увериться в этом, Эгин восставил руку ко лбу - гости ехали против света. И, о Шилол, о тысячу раз Шилол, он не увидел никого. Всадников не было. Были только кони.
     Эгин подошел поближе к Знахарю, объяснив это для себя желанием получше все рассмотреть и не решаясь признаться в том, что в обществе пятнадцатилетнего мальчишки чувствует себя в большей безопасности, чем в компании Иланафа и даже Самеллана. Хотя чего было бояться? Ну не трех же коней, рысью мчащихся по нисходящей к селению дороге? Рассудок пристыженно помалкивал.
     Но чем больше Эгин всматривался в движения До-танагелы, чем больше он искоса поглядьшал на Знахаря, тем сильнее сосало у него под ложечкой.
     Знахаря было не узнать. Его брови сошлись над переносицей, губы сжались, а его руки бьши расставлены ладонями вовне на уровне плеч наподобие листьев лотоса. Все его внимание, казалось, было сосредоточено на мече Дотанагелы, который уже был извлечен из ножен и теперь был уперт острием в землю, Эгину хватило сообразительности воздержаться от вопросов, хотя многие, слишком многие вопросы саднили в мозгу и жгли язык. Например, отчего эти кони скачут круп к крупу, хотя на них нет седоков. Отчего они не оседланы, хотя и взнузданы, а гривы их богато украшены чем-то пестрым - лентами, бусинами, цветами? Да и что это вообще за странные кони - Эгин был готов биться об заклад, что никогда не видел похожих тварей ни в Варане, ни за его пределами. Длиннющие ноги с пучками рыжей шерсти возле бабок, широченные копыта, тощие крупы и длинные узкие морды с непостижимо странными глазами. "Что это у них с глазами, Шотор?" - почему-то именно этот вопрос больше всего хотелось задать Знахарю, и воздержание от которого вызывало то, все нарастающее и нарастающее с каждой минутой беспокойство. Эгину даже начало казаться, что, знай он совершенно точно, что это за диковинные твари, не столько уродливые, сколь необычные, на душе у него сразу просветлело бы, а от тревоги не осталось бы и следа. Сознаться себе в том, что это самообман, у Эгина, как ни странно, не хватило духу.
     - Пора, пар-арценц, пора! - громко и внятно сказал Знахарь, и вены у него на лбу вздулись, словно по ним текла не кровь, а раскаленная сталь.
     Всадники, а точнее, кони, были на расстоянии двух бросков копья.
     Но Дотанагела, вопреки ожиданиям Эгина, не обернулся больше. "Наверное, чтобы никто не подумал, что ему тоже не по себе", - отметил про себя
     Эгин, когда Дотанагела поднял меч. Хотя сзади было видно плохо, Эгин догадался, что пар-арценц целует лезвие чуть выше гарды - что-то подобное делали рах-саванны, когда их посвящали в аррумы. Зачем - непонятно. А еще - произносили клятвы. Интересно, будет ли пар-арценц... у Эгина похолодело сердце, когда он сознался себе в том, что готов думать о чем угодно и вспоминать хоть о потере девственности, лишь бы не смотреть на дорогу, по которой уже не рысью, а шагом шли кони - все как один огненно-рыжей масти с белыми гривами.
     И тут раздался голос Дотанагелы. То есть Эгин знал умом, что это говорит он, то есть что это говорят уста пар-арценца, а не камни под его ногами. Хотя и такой возможности теперь, прожив последнюю неделю, он исключить не мог.
     - Симманаин ка геаннаин-кага! - вот что сказал Дотанагела, и был понят.
     Эгин, к собственному стыду, к собственному восхищению, изумлению, устрашению и омерзению (опять же собственному), понял сказанное, хотя как офицер Свода Равновесия осознавал, что Дотанагела говорит на истинном наречии Хуммера, за одно упоминание о котором в Варане полагался холодный погреб сроком от полутора до двух лет. И хотя он давно подозревал, что на начальство Опоры Писаний (которое нередко имеет дело с текстами, писанными на истинном наречии Хуммера) такие законы не распространяются, он был все равно польщен. Еще одно его предположение подтвердилось. Вдобавок это была одна из немногих фраз, смысл которых Эгин узнал случайно, запомнил надолго и которую он тщетно пытался вытравить из памяти. Но чем больше он старался, тем глубже въедалось в мозг это "симманаин ка...". В переводе на варан-ский это значило всего лишь:
     - Мой меч есть центр того круга, что не имеет окружности! - И меч отозвался пар-арценцу легкой, но пронизывающей все идея до самого горизонта вибрацией.
     Знахарь заметил, что пока безобидная с виду фраза рокотала в горниле истинного наречия Хуммера, кони остановились и какое-то время не двигались с места. Знахарь нервически хмыкнул, а Эгин, ошарашенный и обескураженный, стоял, широко расставив ноги, и глядел на коней. Он был не в силах оторвать взгляд от чего-то, что, разумеется, находилось во внешнем мире, но переворачивало вверх тормашками внутренний.
     Эгин смотрел на коней. И на их рыжие глазастые морды. Только вот глаз у них не было. Вместо глаз у всех троих были толстые мутно-белые или, скорее, гнойно-желтые бельма. А сверху, поверх них, чьей-то неумелой, но старательной рукой были нарисованы лазурно-синие семиконечные звезды с охряно-желты-ми точками в середине. И ресницы. Ресницы тоже были нарисованными.

10

     - Всем закрыть глаза и лечь на землю! - это был голос Самеллана.
     Но Эгин не обернулся, чтобы посмотреть, выполнено ли приказание капитана. Отчего-то он был уверен: к нему это не относится, а потому продолжал стоять, словно заколдованный. Словно каменный столб. Словно бы бросая вызов происходящему. Словно бы посягая на мощь Знахаря и бесстрашие Дотанагелы. Посягая на то, чтобы быть непобедимым.
     Истинное наречие Хуммера лилось теперь над рыбацкими хижинами и сотрясало горы, нависающие над морем. Эгин не понимал ничего, кроме того, что он должен стоять и смотреть, ибо не простит себе этой трусости. Ибо если он не увидит Солнечной Черты наяву, если он отведет взгляд от коней с нарисованными глазами, он перестанет быть рах-саванном. Не рахсаванном для Свода Равновесия. Но рах-саванном для самого себя.
     Отчитав положенные заклинания, Дотанагела сделал еще несколько шагов навстречу всадникам. Он очертил мечом полукружие, и земля перед ним загорелась. Да, это была Солнечная Черта. Но бушевало в ней не то ласковое оранжевое пламя, которое воспламеняет фитиль масляного светильника. И даже не то малиновое, что рождалось под кресалом наставника во дни сурового эгинового детства. То было пламя иного цвета и сущности. Иной природы. Языки его были желто-голубыми, а искры, снопом полетевшие вверх, когда занялась трава, - изумрудными. Знахарь с облегчением выдохнул. Похоже, он не просто верил в Солнечную Черту, но еще и возлагал на нее надежды.
     Черта обняла стоящего с мечом наголо Дотанагелу чем-то вроде горящей подковы. По высоте пламя ее доходило Дотанагеле до щиколоток, а ширина Солнечной Черты была не менее трех локтей. Отчего она такая широкая? Или недостаточно широкая? - мысленно празднословил Эгин, просто для того, чтобы как-то успокоить ум, не желающий мириться с одним, считавшимся Эгином непререкаемым утверждением. Если Дотанагела и Знахарь верят в действенность Солнечной Черты и способны построить ее при помощи истинного наречия Хуммера, значит, они верят и в призраков.
     - Лег бы ты, что ли? - раздраженно сказал Знахарь, обернувшись к Эгину. - Хотя нет, - добавил он, складывая руки замком с выставленными в небо указательными пальцами. - Кажется, теперь уже все равно...

11

     "Все равно?" - гулким эхом откликнулось в сознании Эгина, которое, как казалось, было во власти ледяного ветра.
     И в самом деле, если Самеллан приказал своим людям лечь, желая уберечь их от замогильного страха, который воцарялся в душе от поступи слепых коней, полагая, что самое страшное уже позади, то когда Знахарь обращался к Эгину, ситуация была совсем иной. Самое страшное было уже рядом. Здесь. Наступило. Случилось. Явило себя.
     О Шилол! - быть может, сказал бы Эгин, если бы его онемевший язык не присох к гортани. Ибо все трое коней неспешно проходили теперь по горящей засеке. Шагом. Цок-цок-цок - стучали их широченные копыта. Натягивались поводья.
     Пучки рыжей шерсти, окружавшие лошадиные бабки, занялись первыми. Вспыхнули и сгорели. А потом загорелась короткая рыжая шерсть на ногах. Запахло жженым. Но кони даже ушами не повели. Даже не зафыркали. Не заржали. Они мерно двигались вперед, неумолимо сокращая расстояние, разделяющее их и Дотанагелу. А значит, приближались к варанцам.
     Но, как ни странно, именно запах шерсти вывел Эгина из оцепенения. Он стоял и смотрел, стараясь не встречаться взглядом с охряно-красньши лошадиными зрачками. Если эти грубо намалеванные точки можно назвать зрачками. Теперь ему было ясно, отчего последние варанские князья не высаживаются на Циноре, чтобы вдосталь побряцать оружием. Теперь ему было -понятно, отчего Варан, несмотря на, казалось бы, подавляющую военную мощь, никогда не мог полностью поработить смегов. Отчего военные экспедиции одна за одной либо возвращались с позором или липовым триумфом, либо пропадали в полном составе. Отчего варанцы никогда не говорят о смегах. Не говорят, ибо боятся.
     - Нет, только не это, Хуммер вас раздери! - Знахарь держался за голову и был, похоже, близок к отчаянию.
     Судя по всему, то, на что возлагали надежду он и Дотанагела, с треском провалилось. Солнечная Черта не сработала. Но теперь Эгин, постаревший за эти минуты на год, не сомневался в том, что она в принципе не могла сработать. И не оттого, что Дотанагела или Знахарь что-то напутали в Истинном Наречии Хумме-ра. А только лишь оттого, что противник был слишком силен.
     - Их трое, понимаешь, трое! - как бы в подтверждение мыслей Эгина шептал Шотор. Да только обращался он не к Эгину. Но к кому же тогда?
     О да, кони преодолели засеку. Шерсть на их ногах истлела, а кожа, которая кое-где вздулась, кое-где за-пузырилась коричневыми и фиолетовыми волдырями, стала облезать и рваться. Теперь в воздухе витал аромат жареного мяса. Но кони были спокойны. Они шли нарочито медленно, хотя могли бы преодолеть засеку в три секунды стремительного бега. Кони не останавливались. Голова к голове, круп к крупу, они двигались к цели. "Что ж, теперь Дотанагеле придется перерезать им шейные артерии мечом", - подумалось Эгину.
     Но тут произошло нечто из ряда вон выходящее.
     Пар-арценц Свода Равновесия Дотанагела медленно вложил свой сияющий невыносимой голубизной меч в ножны. Встал на одно колено. Положил правую руку на грудь. И преклонил голову.
     - Мир вашей земле! - сказал Дотанагела на обычном варанском наречии. Без всякого Хуммера.

12

     Кони остановились разом, словно бы повинуясь неслышной команде. Остановились, как и шли, - голова к голове, круп к крупу. Остановились в четырех шагах от Дотанагелы. Смрад, исходящий от их опаленной шерсти и плоти, стал почти невыносим. Эгин боролся с тошнотой. Знахарь, судя по его позеленевшему лицу, - тоже.
     Было очень тихо. Смеги, чье далекое гоготанье и улюлюканье на гребнях скал с какого-то момента стало для Эгина просто незаметным фоном происходящих событий, как рокот морского прибоя и крики птиц, за молкли. Более того - Эгин с ужасом отметил, что рокот прибоя и крики птиц тоже больше не слышны. Море и птицы, надо полагать, исчезли из того измененного мира надъестественных коней, с которым сейчас соприкоснулись варанцы. И в повисшей тишине прозвучали слова ответа:
     - Не мир и не война тебе, человек Варана. Тебе вопрос.
     Нет, кони молчали. В этом Эгин не сомневался. Они определенно молчали, хотя бы уже потому, что сквозь их плотно сцепленные зубы вырывалось едва слышное и все же вполне нормальное конское похрапывание. Говорил кто-то другой. Говорил мужчина, судя по голосу, - немолодой, говорил на чистом, но каком-то омертвелом варанском языке. Впрочем, вопрос, заданный невидимым собеседником Дотанагелы, был вполне осмысленным и живым.
     - Кто ты, кто твои спутники и в чем ваши упования?
     Никаких угроз, никаких "съем твою душу" или "изопью твоей змеиной крови". И от этого становилось только страшнее. Потому что Дотанагела и не думал подыматься с колен. Потому что Дотанагела с очевидным трудом заставил себя поднять взор прямо на центрального коня и ответил:
     - Мое истинное имя Дотанагела, я пар-арценц Опоры Писаний. В Варане я приговорен к умерщвлению, что относится и ко всем моим спутникам. Все они - беглые офицеры Свода Равновесия либо воины из Отдельного морского отряда "Голубой Лосось". Все, кроме одной женщины по имени Авор, которая попала в наше общество почти случайно. Наши упования...
     Слова пар-арценца были прерваны громким звоном. Откуда-то - Эгин не заметил, откуда именно, но казалось, что прямо из воздуха, - под копыта правому коню со звоном просыпались несколько Внутренних Секир. Не узнать их было невозможно. Некоторые жетоны были надорваны, словно бы их отковали не из превосходной стали, а вырезали ножницами из бумаги. Одна Секира потрясла Эгина особенно сильно - она была скомкана, и на этом бесформенном куске металла отчетливым полукружием надкуса обозначались следы челюсти. По форме - обычной человеческой челюсти.
     - Свод Равновесия...
     Этот голос был другим. Более зловещим и более молодым. И прозвучал он несколько правее первого. Потом над выброшенными Секирами перекатился короткий смешок, и шутник пояснил:
     - Свод Равновесия - хорошо. Значит, у вас достанет колдовского железа, чтобы насытить мой опустевший сарнод надолго.
     Прежде чем Эгин успел понять смысл его слов, Внутренние Секиры были закручены невидимым вихрем, подброшены вверх и исчезли в той же пустоте, из которой минуту назад появились.
     - Фарах, говорю я! - укоризненно прикрикнул первый голос и благосклонно сказал:
     - Продолжай, Дотанагела, пар-арценц Опоры Писаний. Продолжай, пока твои глаза не обратятся золотистой слюдой.
     Эгин чувствовал, что от слов Дотанагелы сейчас зависит очень многое. Возможно, их жизни. Возможно - нечто большее, и об этом "нечто большем" Эгину было даже страшно помыслить.
     И Дотанагела продолжал говорить. Он говорил, похоже, правду, и только правду. Он говорил даже то, о чем Эгин и слыхом не слыхивал ни в разговорах за столом в кают-компании "Зерцала Огня", ни от Иланафа, ни от Самеллана.
     Все извращено в Варане. Чистое, как Зрак Намар-на, учение Инна оке Лагина искажено до последнего предела. Свод Равновесия после Тридцатидневной войны неуклонно превращается в чудовищный нарыв на лике Круга Земель. Вместо борьбы с магией сильные Свода сами становятся магами, и в их руках накапливается могущество, какое, возможно, было неведомо и звезднорожденным. Вместо Равновесия Свод вот-вот принесет Варану и всему миру страшные Изменения. Он, Дотанагела, был более не в силах безропотно ожидать этого рокового часа. Когда ему стало известно, что где-то в недрах Свода затаилась сущность, чья злая воля, устранив последние препоны, готова принять на себя безраздельную власть над Сводом и вслед за тем надо всем миром, он, Дотанагела, вступил в тайные сношения с харренским сотинальмом. И так далее и тому подобное...
     - Поэтому наша война - это ваша война, - довольно неожиданно заключил Дотанагела. - Я смиренно прошу вас. Стражи Хоц-Дзанга, не чинить зла ни мне, ни моим спутникам и способствовать нам в достижении Тардера или хотя бы Фальма. Дайте нам любую сорокавесельную посудину, и вы не увидите нас больше. Но стоит вам только возжелать в будущем - и в нашем лице вы всегда найдете верных союзников.
     - Ты говоришь, что ты варанец и враг Варана. И я вижу, что ты не лжешь. Но скажи, Дотанагела, отчего ты веришь северянам? Отчего ты стоишь на их правоте? Вы придете в Тардер и отдадите северянам всю свою силу. Вы воздвигнете новый Свод? Это будет хорошо? Объясни мне это.
     - Северяне, быть может, ничем не лучше варан-цев, - Дотанагела говорил медленно, и Эган чувствовал, что он сейчас взвешивает каждое слово. - Они - люди и варанцы - люди, а всем людям в равной мере свойственны алчность и любовь, стремление к власти и милосердие. Но по отношению к магическим искусствам Север сейчас наивен, как новорожденный младенец. Отвечая на твои вопросы, скажу: да, на Севере мы воздвигнем новый Свод на чистых уложениях Инна оке Лагина. Да, это будет хорошо, ибо только так у нашей страны появится возможность излечиться от той жуткой болезни, которая поразила самое ее сердце. И, главное, мы уничтожим человека, который ныне носит свою злую волю где-то за стенами Свода. Он должен умереть, даже если ради этого придется повторить Тридцатидневную войну. И если возникнет такая необходимость - я сам готов возглавить новую Армаду Тысячи Парусов, чтобы обрушить во прах Свод Равновесия.
     - Ты говоришь правду, которой не знаешь сам. Ты говоришь "злая воля", но ты сам не понимаешь, кто носит ее в складках своего плаща. Как ты намерен узнать лицо своего врага? Или ты готов истребить всех людей Свода поголовно, уповая на то, что одним из них окажется искомый враг?
     Дотанагела, как показалось Эгину, уже вполне совладал с собой и был готов к подобному вопросу. Он ответил быстро - как рах-саванн, проходящий Вторые Испытания на соискание звания аррума, всегда с легкостью может отчеканить ответ на традиционный первый вопрос: "Что есть князь и что есть истина в сердце аррума?"
     - Я долго служил в Своде Равновесия, и мне отныне дано знать многое. Я видел много Писаний, и я знаю, что на Севере мне посчастливится найти Убийцу отраженных. Он создан для того, чтобы разыскивать и убивать носителей отраженных душ. Тот, кого разыщет и поразит Убийца отраженных, и будет тем, кто носит злую волю в складках своего плаща. Я, впрочем, и без этого почти не сомневаюсь, что человек, которого предстоит убить, - Лагха Коалара, гнорр Свода Равновесия.
     - Итак, если очистить сталь твоих слов от ржавчины витийств, ты предлагаешь торг: ваши жизни против жизней самых отпетых негодяев из Свода Равновесия. Твоя жизнь против жизни гнорра. Так, Дотанагела?
     -Так.
     Призрак погрузился в безмолвие. И вот тогда Эгин почувствовал то, что лишь позднее смог для себя назвать "испытующей сталью". Чей-то неимоверно пристальный взгляд вкрался в его череп, прошелся по сердцу, прикоснулся к душе. Потом другой. Эгин чувствовал себя совершенно беззащитным перед "испытующей сталью", как пугливая девственница, разморенная кубком доброго аютского, в лапах бывалого и безмерно порочного грюта. С той лишь разницей, что Эгину не приходилось уповать на то, что соглядатаи, забрав его девственность, растворятся в туманной пелене утреннего похмелья. "Испытующая сталь" сползла по его бедрам, по его голеням к земле и ушла прочь.
     За спиной Эгина раздался сдавленный женский вскрик. Похоже, "испытующая сталь" забралась под