е более выигрышную. Казалось, он вообще не ошибался, предугадывая все движения противника наперед. Проигрывая бой на три мгновения в будущем. Каждый его обман был успешным. Каждый его отход - правильным и безопасным. Он знал как управляться с костерукими. И даже знал, оказывается, как разить по очереди двумя короткими мечами.
     Даже просто поглядывая краем глаза на Куха, Эгин отдавал должное его невесть откуда взявшемуся мастерству. "Чему, интересно, он собирался у меня учиться?" - спросил сам себя Эгин, расправляясь с поверженным наконец-то врагом. Любопытно - за то время пока он, Эгин, прикончил одного, сам Кух умудрился уложить двоих. Причем Эгин даже не заметил, когда именно убитых костеруких стало двое. Но сколь ни искусен оказался Кух в деле борьбы с нежитью, на всех его силы хватить не могло и он прекрасно понимал это.
     На расстоянии десяти шагов от Эгина и Куха сметливые горцы придавили сетью, которой обычно ловят молодых медведиц, двоих костеруких. Сеть была сплетена из жил горных оленей, а ее края были утяжелены большими гладкими камнями. Горцы сбросили сеть из гнезда, накрыв ею сразу двоих. И с криками торжества стали спускаться вниз, чтобы завершить начатое своими мечами. Но не тут-то было. Нежить раскромсала сеть своими костяными пальцами и в мгновение ока вырвалась на свободу. Причем, обретя ее, костерукие тут же ринулись на Эгина, который стоял к ним спиной.
     - Сзади, гиазира! - крикнул внимательный Кух, но не успел Эгин обернуться, как в длинном яростном прыжке на него наскочил костерукий, причем его левая рука, алчущая крови и мяса, пробила многострадальный нагрудник и вонзилась в аккурат под левую ключицу доблестному, но изрядно уставшему арруму Опоры Вещей.
     Небо завертелось над Эгином хуммеровой каруселью и он с тяжелым вздохом осел в грязь. Боль побежала горячими волнами по всему телу, а в ушах застучала шальная кровь. Утешало одно - если бы костерукому все-таки удалось вырвать ему сердце, он, пожалуй, не слышал и не видел бы уже ничего.
     К счастью, Кух уже был рядом. Ему удалось отвлечь внимание костерукого на себя и тем спасти жизнь Эгина. Но возможности Куха тоже были не безграничны. Стоять на одном и том же месте, не смея отойти - а отойти означало бы отдать Эгина на растерзание "переделанным" питомцам истинного хозяина Серого Холма и сражаться одновременно с двумя исчадиями бездны - это было слишком. Притом, делать все это с двумя никудышными изделиями кузниц Багида Вакка. А потому, улучив момент, когда один костерукий, получив удар ногой в грудь, влекомый инерцией полетел назад, и, наткнувшись спиной на своего напарника, изготовившегося к атаке, завалился в грязь вместе с ним, Кух нагнулся к лежащему Эгину и сказал:
     - Разреши мне взять твой меч, гиазира!
     Эгин ничего не сказал, потому что говорить было очень больно. Он лишь разжал пальцы, сжимавшие рукоять "облачного" клинка не сильнее, чем это делал бы годовалый младенец. Дескать, бери. Не жалко.

8

     "Облачный" клинок - не кухонный нож. Даже хорошему фехтовальщику бывает иногда трудно приноровиться к клинку аррума. Тем, кто незнаком с особенностями таких мечей, они поначалу кажутся слишком тяжелыми и своенравными. Неуклюжими, странными. Какими-то неправильными. Одним словом, взяв у Эгина его меч, Кух пошел на большой, по мнению Эгина, риск, ведь известно, что в горячем и смертельном бою правильней пользоваться тем оружием, к которому привык, а не тем, что жжет руку и отзывается при каждом ударе едва ли не в самое сердце. Но Эгину ничего не оставалось, кроме как положиться на невесть откуда появившийся фехтовальный талант Куха.
     Отгоняя прочь боль, Эгин тяжело вздохнул и облизнул пересохшие губы языком. Пересохшие. Когда это они успели пересохнуть? Разве дождь уже кончился? Не обращая внимания на резкий тычок сломанной кости, Эгин вперил в небо пытливый взгляд. Не может быть! Обложные, свинцовые тучи, беременные ливнем, похоже, уходили.
     Раненый Эгин, конечно же, не мог видеть, как на крыльце гнезда Сестры Большой Пчелы стоит Хена, облаченная в достойное ее царственных телес одеяние и, размазывая по щекам слезы, с мольбой глядит в ту же самую точку неба, в которую сейчас не по своей воле, но волею своей обездвиженности, глядит и Эгин.
     - Солнышко, дружочек! Мужа порешили, сыночков забили, дочурка невесть где, невесть с кем, да не ведомо жива ли. Будь к нам милостив, господин солнышко, пожалей моих новых деточек, выйди к нам, спаси нас дураков! - вот что лепетала Хена. И неказистые слова ее молитвы действительно сочились перестоявшим материнским горем и искренностью бескорыстного заступничества.

9

     Безразличие, которое овладело Эгином в первые секунды после ранения, и боль, сковавшая мышцы ледяной цепью, стали отступать вместе с грозовыми тучами. Снова вступить в бой аррум не мог, но следить за происходящим, не теряя сознания и интереса к происходящему - вполне. А происходили в самом деле занятные вещи.
     Число костеруких увеличилось вдвое от того момента, когда Эгин в последний раз закрыл глаза. Сбежались, видно, со всей рощи. А Кух все еще бы жив. Причем, не просто жив, а даже и не ранен. Горцев вообще видно не было. Кедровая роща была погружена в гнетущую тишину, которую лишь изредка нарушал ритмичный вдох или резкий выдох Куха, не считая, правда, ставшего привычным чавканья грязи под ногами дерущихся.
     Кух не просто освоился с аррумским мечом Эгина. Он выжимал из него все, на что был способен "облачный" клинок. Меч Эгина метал малиновые молнии, сыпал искрами и звенел. Он крушил направо и налево. Столкнувшись с телом врага, он шипел, словно раскаленный прут, входя в Измененную плоть. Он пел, рассекая воздух. Клинок, насытившийся поганой кровью костеруких, теперь переливался всеми цветами радуги и находился в беспрестанном завораживающем движении. Он жил собственной жизнью, хотя и был связан со своим новым хозяином невидимой пуповиной родства.
     Со стороны Кух, обороняющий хозяина, наверное, выглядел и героично, и комично одновременно. Комично оттого, что меч Эгина выглядел исполинским и непомерно тяжелым в его щуплых с виду руках. Так же комично выглядел бы тяжеловооруженный всадник, если бы ему вздумалось сесть на диковинного пони из Розовых Конюшен Сайлы исс Тамай. И героично, ибо несмотря на все это Кух, низенький и тщедушный на вид, перебил аррумским "облачным" клинком уже дюжину костеруких - больше, чем Эгин за все время, проведенное на Медовом Берегу.
     Но тут взор Эгина вновь заволокло приступом раздирающей мозг боли и он погрузился в долгий, тяжелый сон, в полной уверенности в том, что пока Кух жив, не видать костеруким его сердца, как не увидать снега в пустыне Легередан. Сладкий дым сна окурил его сознание и волю, унес прочь боль, а с ней всю надоедливую пестроту окружающего мира. Эгин так и не дождался момента, когда тучи расступились и над кедровой рощей засиял неожиданно огромный, ослепляющий золотой шар.
     - Санг-бала! Санг-бала шан! - загудели вершины кедров, что на языке горцев значило просто "господин солнце внял молитвам Сестры Большой Пчелы, питающей, сильной и могучей".

ГЛАВА 18. АВЕЛИР

Вечер Пятнадцатого дня месяца Алидам

1

     - Ты... ты Прокаженный, да?
     - Да, а ты - Эгин, аррум Свода Равновесия.
     Человек в капюшоне, низенький, худощавый, со старческим скрипучим голосом даже не нашел нужным повернуться к Эгину, а бросил свой ответ через плечо, словно бы какое-нибудь огниво или носовой платок.
     К своему огромному удивлению, Эгин ничуть не удивился. И не испугался.
     - А где все, где Кух? - спросил Эгин, приподымаясь на локте.
     Он лежал на большой овечьей шкуре и был облеплен какими-то вонючими повязками. Впрочем, принюхавшись, Эгин понял, что воняют они морской солью и водорослями. Терпеть можно.
     - Кух умер, а горцы заняты своими делами. Свершают обряды над погибшими, закапывают костеруких. Если хочешь посмотреть на горцев - посмотри, кедровую рощу отсюда прекрасно видать, - небрежно бросил Прокаженный и, снова не оборачиваясь, указал куда-то на восток.
     Эгин приподнялся и сел. Только сейчас он окончательно осознал где находится. Как оказалось, не так уж далеко от того места, где он в последний раз ощущал себя как себя, а свое тело - как материальную оболочку своей души. Шкура, которая служила ему ложем, была расстелена на каменной площадке двадцати шагов в длину, на которой росли несколько невысоких кедров. Словно балкон, она нависала над той долиной, где располагалась кедровая роща, превратившаяся в место кровавой сечи злокозненной волей истинного хозяина Серого Холма. Эгин в минуты вынужденного безделья в деревне горцев многократно упирался взглядом в эти кедры и мысленно прогуливался по этому скальному уступу не один раз. Правда, мог ли он предположить, что совсем скоро окажется под дрожащей сенью кедровой хвои в обществе Прокаженного, который будет указывать ему в сторону этой же самой кедровой рощи с таким видом, будто они знакомы уже десять лет? Нет, не мог.
     - Ты говоришь, Кух умер. Его что - убили костерукие? Когда это случилось? - запинаясь, спросил Эгин.
     Ему было горько. Не будь у него такого надежного друга, который отчего-то предпочитал называть себя рабом, он сам был бы уже давно в Святой Земле Грем. Эгин попробовал встать на ноги. Тщетно. Боль в боку вонзилась в его плоть невидимыми иглами, отдалась ледяным звоном в позвоночнике, заскребла в печени, заныла в груди. Нет, похоже ходить ему еще рановато.
     - Давно. Он был убит девять дней назад, - как ни в чем ни бывало отвечал Прокаженный, который, казалось, был увлечен чем-то, что происходило внизу, у горцев, а Эгином вовсе даже и не интересовался.
     - И убил его шардевкатран, а не костерукие, - добавил Прокаженный как бы между делом.
     У Эгина промелькнула спасительная догадка. Может быть, они говорят о разных людях? Может быть, на Медовом Берегу было два Куха? Одного убил шардевкатран, а другой, может быть, пошел сейчас на охоту со своей "трубкой для стреляния", целый и невредимый?
     - Нет, мы говорим об одном и том же человеке, - настаивал Прокаженный.
     - Ты хочешь сказать, что все эти девять дней я, аррум Опоры Вещей, обученный отличать Измененную материю от не измененной, живое от мертвого, общался с бестелесным призраком и не подозревал об этом? - иронично осведомился Эгин. - Может быть, это бестелесный призрак спас меня, когда на меня наседали костерукие, а я лежал в грязи, словно запоротый погонщиком осел, не в силах даже обороняться? Значит, это был не Кух, а какое-то чучело, волею очередного проклятого колдуна обретшее подобие жизни, движение и способность сострадать?!
     Эта гневная тирада выпила из Эгина столько драгоценных сил, что он был вынужден вновь улечься на шкуру. Голова его кружилась, словно бы спьяну, а мышцы предательски обмякли.
     - Нет, то было не чучело, - лениво и медленно отвечал Прокаженный. - То, конечно, было не чучело. Никакому колдуну из тех, которые известны мне, не достанет умения сотворить чучело, что смогло бы управляться с "облачным" клинком, Эгин. Такое по силам только Звезднорожденным и Отраженным. И то не всем.
     - Кто же это был? - Эгину хотелось, чтобы в его голосе рокотал сарказм и кипело благородное презрение. Но то, что получилось, не было ни первым, ни вторым. То была мольба. Раненого, обессиленного человека. Человека, стоящего на грани полного морального поражения.
     - То был я, - ответил Прокаженный и, откинув капюшон, наконец обернулся к Эгину.

2

     Лицо рыбы. Лицо черепахи. Сухая, морщинистая кожа. Кажется, лоб, щеки и подбородок присыпаны морской солью. Глаза - как два выбравшихся из раковины моллюска. Влажные, мягкие, слизистые. Без зрачков. И в то же время глаза Прокаженного были подвижными, живыми. Ни волос, ни бороды, ни усов. И бровей тоже. И ресниц. Руки, такие же сухие. Кожистые перепонки между пальцев, словно у болотной птицы. Ногти с зелеными прожилками. Нос - расплющенный, с большими ноздрями. Шея - сморщенная, сухая, короткая.
     "Ну и урод! - подумалось Эгину. - Теперь ясно, отчего он всегда, по слухам, одевался так, чтобы никто не увидал его лица!"
     - Скажи мне, Эгин, когда ты имеешь драный, латаный-перелатанный плащ, станешь ли ты одевать его в том случае, если намерен познакомиться с важной и знаменитой персоной?
     - Нет, - ответил удивленный Эгин. О чем это он? С какой это персоной?
     - А что ты станешь делать? - дружелюбно и тихо спросил Прокаженный, как будто этот вопрос был самым принципиальным и важным из всех, какие только можно задать в подобной ситуации.
     - Пойду и куплю себе новое. Или попрошу у кого-нибудь из друзей... - в нерешительности пробормотал Эгин.
     Прокаженный удовлетворенно кивнул своей плоской головой. Мол, все правильно.
     - Я как раз так и поступил. Я взял обличье Куха и пошел в нем знакомиться с тобой. Ведь, уверен, будь ты сильнее, ты зарубил бы такого мерзостного урода, как я, быстрее, чем я смог бы тебе объяснить что-нибудь существенное. Или постарался бы зарубить. Ведь так?
     Эгин ответил не сразу. Он взвешивал. Он вспоминал. Он старался быть честным с самим собой и с Прокаженным.
     - Пожалуй, ты прав, - вздохнул Эгин и закрыл глаза.
     Так значит, Прокаженный одел обличье Куха, как он, Эгин, одел бы платье, к примеру, Альсима...

3

     - Этот обман был плох, как и всякий обман, Эгин. Но он был лучше всего остального. Ведь теперь, как бы ты не хорохорился, ты мне доверяешь. Ведь верно?
     - Верно, - усмехнулся Эгин.
     Как бы там ни было, но он был бы уже три раза мертв, если бы не Прокаженный - хоть в обличье Куха, хоть в своем собственном. Не важно. Важно, что если бы даже он желал ему, Эгину, зла, он, получивший от судьбы тысячу шансов подарить Эгину зло, так и не воспользовался ни одним из них. Зная человеческую натуру, это не так уж мало. Стоп. Человеческую?
     - Я не человек, Эгин. Я эверонот, - внес ясность Прокаженный.
     - Хорошо, эверонот так эверонот... Значит, ты все время дурачил меня, так? Начал в ту ночь, когда я, не разбирая дороги, бежал в Ваю из Кедровой Усадьбы, а окончил сегодня?
     Как и всякому человеку, а в особенности офицеру Свода Равновесия, Эгину очень не нравилось чувствовать себя воробьем, которого провели на мякине. Пусть очень даже искусно сработанной, но все-таки мякине.
     - Почти так. Я начал еще до твоего бегства, когда ты отважно сражался с костерукими, а я стоял на стене Кедровой Усадьбы и предложил тебе отойти на шесть шагов влево. Но, согласись, я щедро расплатился с тобой за возможность обмануть тебя.
     - Соглашаюсь, соглашаюсь, соглашаюсь, - размеренно закивал головой Эгин и, усевшись рядом с Прокаженным, стал смотреть вниз, на кедровую рощу, где расторопными пчелами, чей улей прибит нежданным ливнем, суетились горцы.

4

     - ...но, знаешь, сегодня утром, когда ты схватил мой клинок и стал им крушить костеруких, я догадался, что ты не совсем тот, за кого себя выдаешь. Хотя в остальном ты сыграл роль Куха так, что тебе позавидовали бы лучшие актеры столичных театров, - сказал Эгин, мало-помалу привыкая к мысли о том, что его спутником все это время был никто иной, как тот, ради которого он прибыл на Медовый Берег.
     - Да... - проскрипел Прокаженный. - Я бы с удовольствием и дальше оставался Кухом. Молодое, здоровое, подвижное человеческое тело дает гораздо больше простора для действий, чем тело эверонота. Но когда сегодня утром на горцев напали костерукие, я понял, что мои планы оказались никудышными.
     - Почему? Костеруких-то мы с тобой видели и раньше?
     - Потому что сегодня утром я понял, что на Медовом Берегу скоро появится еще одна сила, которую я, по своему недомыслию и прекраснодушию, раньше совсем не учитывал. И тогда все, что я задумывал, пойдет прахом. Одним словом, пришлось покончить со старым планом вместе с этим маскарадом, Эгин.
     - Что это за сила?
     - А, сила сильная, - отмахнулся Прокаженный, мрачнея. - Мой брат-близнец по имени Ибалар. Он теперь на службе у южан. Он служит им, хотя я-то прекрасно понимаю, что на самом деле это они служат ему. Ибалар не из тех, кто выносит ночные горшки за тиранами.
     - Ибалар? Это имя я слышу в первый раз... - сознался Эгин, одновременно стыдясь той всеведущей спеси, которую нагнала на него служба в Своде Равновесия. В какой-то момент ему уже начало казаться, что он, словно бы сам гнорр, знает о Круге Земель все, что вообще достойно быть узнанным.
     - А мое имя тебе о чем-нибудь говорит? - с мягкой иронией спросил Прокаженный и улыбнулся.
     Улыбка у него была вполне, вполне человеческая. Стеснительная, кроткая и какая-то ребячливая, являющая поразительный контраст с глубокими старческими морщинами, избороздившими его лицо - лицо прокаженного.
     Эгин покраснел до корней волос. Чего, кстати сказать, с ним не случалось едва ли со дня знакомства с Овель исс Тамай.
     - Говоря по правде, нет, ведь я даже не знаю как тебя зовут. А называю тебя, как и все, Прокаженным, - в крайнем смущении сказал Эгин.
     - То-то же, - без осуждения и совершенно беззлобно сказал Прокаженный. Видимо, человеческие слабости и пороки давным-давно перестали будить в нем что-то сходное с простым человеческим осуждением. - Мои родители назвали меня Авелиром. Проказой же я не болен и никогда не болел. Хотя ты можешь звать меня так, как тебе больше нравится. Прокаженным, Чумным, Косым или даже Хромоногим.

5

     - Скажи-ка... Авелир... - старательно проговорил имя Прокаженного Эгин, - а костерукие - это плод магического таланта твоего брата?
     - В некотором роде да. У него много разных талантов. Но только от них земле и людям больше горя, чем радости.
     - Так значит все, что произошло там, в Вае, тоже сделал он?
     - Нет, если бы все зло этого мира сосредоточилось в Ибаларе, жить стало бы куда как легче. Потому что мы бы с тобой знали, как уничтожить все зло мира. А так - нет, ибо ни я, ни мой брат не всеведущи, Эгин. Но я совершенно уверен в том, что шардевкатраны не входили в планы Ибалара, а даже, напротив, были им помехой. Для того, чтобы начать войну с Вараном, причем начать ее, насколько я могу судить, не просто так, а с уничтожения верхушки Свода Равновесия, Ихше и Ибалару достаточно одних костеруких... Но, не исключено, я ошибаюсь. Я не видел своего брата уж весен восемь. Время меняет все. Может, норов Ибалара переменился и он на старости лет решил заняться воспитанием шардевкатранов...
     Эгин промолчал. Да уж, внушительная дилемма, нечего сказать. То ли заняться воспитанием шардевкатранов, то ли переделыванием живых людей в мертвецов, а мертвецов - в живых мертвецов, понимаешь ли...
     - Выходит, ты с Ибаларом в ссоре? - спросил Эгин, дабы не продолжать темы, от которой у него непроизвольно шел мороз по коже.
     - В ссоре? - переспросил Авелир. - Не-ет. Ссорятся школьники из-за острого грифеля. Ссорятся наложницы, не поделившие милости покровителя. Ссорятся мужчины, не знающие цены словам. Мы с Ибаларом враждуем. И, увы, эта вражда не может быть остановлена мной, ибо не мною начата. Я сделал для Ибалара больше, чем брат может сделать для брата... - задумчиво сказал Авелир и, по всему было видно, мысли его были далеко, во временах героических, загадочных и грустных.
     - Прости за нескромность, Авелир, но я должен это знать. Что такого сделал ты, чего брат не может сделать для брата?
     - Не надо извинений. Я морочил тебе голову целых девять дней и с моей стороны было бы верхом подлости таить от тебя что-то важное. Итак, где-то восемь весен тому назад я поделился с Ибаларом своим бессмертием.
     - Постой, но вы же, по твоим словам, близнецы. Разве могло случиться так, что один из вас получил проклятый дар бессмертия, а другой - нет? - с сомнением спросил Эгин.
     - Разумеется, мы получили его оба из рук нашей матери. Но бессмертие не означает неуязвимость... Ибалар был убит, а я остался жить. И когда я, старый прекраснодушный дурачина, расчувствовался над его безжизненным телом в сердце Мертвых Болот, я подумал - на что мне бессмертие, если мой ед