в после ухода посыльного.
     - Я уже искал встречи с вами сегодня, милостивый гиазир, - начал Альсим. Он выглядел усталым и встревоженным. - Но на приеме в честь аютских послов или даже точнее - послиц - мне было недосуг отвлекать ваше внимание. Я ждал в Смоляном Зале, пока ваши гостьи уйдут.
     - Рад, что тебе не пришлось ждать слишком долго, - сухо бросил гнорр, которого болтливость Альсима забавляла только в очень хорошем настроении, а в остальном - злила. - Говори, что там у тебя. Свои слова я скажу позже.
     - Дело в том, милостивый гиазир, что мои предновогодние опасения, увы, полностью оправдались. Весь боевой флот южан готовится к выходу из Багряного Порта. Вопрос лишь в том, куда он намерен направиться. И на этот счет у меня имеются самые неприятные соображения.
     "Ах, да, этот ублюдок Ихша", - мысленно отмахнулся Лагха, который был полностью погружен в размышления об Аюте и Медовом Береге.
     - Семь теагатов вспомогательной грютской конницы и около восьми тысяч настоящих "бронзовоногих", - продолжал Альсим, - отлично снаряженные, стоят сейчас в пятидесяти лигах к западу от Грютских Столпов, в солончаках Сумра. Даже при всех возможных проволочках они могут достичь границы наших владений за три дня.
     - Давно стоят? - равнодушно осведомился Лагха.
     - Мне сообщили об их появлении пять дней назад. Потом я получил сведения от вольных торговцев, которые недавно вернулись из дельты Ориса. Они говорят, что грюты отогнали свои табуны с выпасных лугов Айяр-Хон-Элга больше месяца назад. Полагаю, около двух недель они пополняли войска свежими лошадьми и, значит, стоят в солончаках не меньше десяти дней и не больше двух недель. Они чего-то ждут, милостивый гиазир. Из солончаков Сумра, конечно, за пять переходов конница может достичь и Нелеота, но воевать с северянами...
     - Достаточно, - хлопнул ладонью по столу Лагха. - Понятно. Ихша давно уже собирался и наконец-то решился напасть на нас. Но семь теагатов легкой и полтора теагата тяжелой конницы против Свода и варанской армии - согласись, довольно скромные силы. Полагаю, чтобы раздавить их за Грютскими Столпами, нам понадобится никак не больше трех суток. Или трех часов - если они отважатся с ходу вступить в решительное сражение.
     Альсим с трудом сдержал разочарованный вздох. У него был заготовлен такой превосходный доклад! За каких-то два долгих колокола Альсим собирался блестяще обосновать, что для войны с Севером южане слишком быстро приготовили конницу, в то время как флот будет добираться из моря Савват только до Фальма недели три. А для войны с Аютом они, наоборот, слишком быстро снарядили флот. И конницу надо было собирать не в солончаках Сумра, а в нарабитских предгорьях. В общем, многое мог бы порассказать Альсим о работе шпионов и аналитиков Свода, да только гнорр слишком быстро все понял. И все-таки у Альсима было припасено еще кое-что.
     - Да, милостивый гиазир. Но это еще не все. Дело в том, что лекарь Аффисидах - я вам сообщал о нем чуть больше полугода назад - возвысился при Ихше в последние месяцы неописуемо. Аффисидах не имеет в Северо-Восточной провинции никакого, даже самого завалящего, титула, но он сопровождает Ихшу повсюду, на всех приемах сидит в его тени, лекаря постоянно видят близ Глухих Верфей и на Медных Курганах. У меня есть серьезные подозрения, что этот Аффисидах знает по меньшей мере секрет "гремучего камня". А это уже заставляет посмотреть на угрозу вторжения южан в совершенно новом свете.
     Здесь пар-арценц был прав. С "гремучим камнем" южане были очень опасны. Почти столь же опасны как и аютцы.
     - Помимо этого, если останки трехпалубного корабля, разорванного на мелкие щепки, можно считать неопровержимым доказательством наличия у южан "гремучего камня", что думать о длинных полосах копоти, оставленных на одном из Медных Курганов?
     Лагха не любил риторики.
     - И что же думать, а, пар-арценц? - бросил он раздраженно.
     - Мне кажется, что полосы копоти длиной от тридцати до восьмидесяти шагов оставлены "темным пламенем". Я предполагаю, что южане испытывали поворотные трубы на колесных станках и, если судить по густоте и длине полос, описанных в донесениях наших людей, можно оценить длительность извержения пламени из одной трубы в десять коротких колоколов.
     Лагха не удержался и цокнул языком. Десять колоколов! Если это правда, то южане при правильной тактике могут из одной трубы поджечь две варанских галеры. Десять труб - двадцать галер.
     - Что-нибудь еще? - спросил Лагха, умоляя Шилола завязать язык Альсима узлом, чтобы тот больше не доставлял ему таких умопомрачительных расстройств.
     - Да. Сегодня утром я обнаружил, что призраки поменяли свой цвет.
     Если обычно Альсим бывал чересчур многословен, то теперь его сообщение оказалось слишком лаконичным даже для всезнающего и всепомнящего гнорра.
     - Какие призраки? - переспросил Лагха.
     - Рыбы-призраки в Алом Бассейне, за которым вы приказали надзирать особенно тщательно. Рыбы стали черными, как смоль, и сплошь покрылись яркими оранжевыми пятнами, словно саламандры.
     Так. Значит Ибалар стал первым, кому удалось избегнуть смерти от меча Кальта Лозоходца. У Лагхи едва заметно дернулся уголок рта. Он снова не ошибся...
     Гнорр не ответил Альсиму. Потому что в это время секретарь ввел Лорма окс Цамму, Первого Кормчего Великого Княжества Варан.

ГЛАВА 17. САНГ-БАЛА ШАН

Рассвет Пятнадцатого дня месяца Алидам

1

     Ночью погода окончательно испортилась и стихии набросились на кедровую рощу, где предавались своему пчелиному счастью горцы, яростно и беспощадно. Молнии, гром, жестокий холодный дождь...
     Эгин проснулся очень рано. Как ему показалось вначале, проснулся от того, что ему просто надоело спать. Но он ошибся.
     Истошный и долгий женский крик...
     Привычка спать одетым снова вернулась к Эгину на Медовом Берегу. А значит, ему оставалось лишь подпоясаться мечом, накинуть перевязь с метательными кинжалами, выскочить на порог... и распахнуть ногой дверь Куха.
     - Что там? Драка? - поинтересовался Эгин, стараясь казаться бодрым и спокойным. В самом деле, что тут может быть? Ну какой-то горец разошелся и бьет свою провинившуюся жену, а она орет, как резаный поросенок. Или кто-то спьяну выпал из своего "гнезда".
     Но Кух, похоже, был далек от подобных версий. Он сжимал в правой руке деревянную палицу. "Трубка для стреляния" тоже была при нем. Он выдержал долгую паузу и нарочито громко сказал:
     - Это не драка, гиазира, это костерукие.

2

     Буквально в следующую же минуту у Эгина появилась возможность удостовериться в проницательности Куха. Ибо завеса дождя приоткрылась и буквально подле порога "гостиницы" появились двое исчадий Серого Холма. Костерукие питомцы липового офицера Свода Равновесия Багида Вакка. Ныне покойного, если, правда, его тоже по-быстренькому не "переделали" и не пустили воевать.
     - Гиазира, берегися! - сказал Кух и метнул палицу в того, который стоял ближе. И попал, хотя сам остался безоружен.
     Мысленно похвалив Куха за отменный бросок, Эгин выхватил меч и бросился вперед.
     Спустя еще короткий колокол деревня горцев наполнилась истошными криками. Среди них можно было разобрать обычный в таких случаях женский вереск, тяжелую мужскую ругань, стариковские проклятия, боевой клич сориентировавшихся в обстановке воинов и... храп Хены. Эгин отметил про себя, что проснулся как раз вовремя.
     В мгновение ока Эгин подскочил к костерукому, который оторопело поводил из стороны в сторону разбитой палицей Куха мордой. Эгин отсек ему пятипалую руку-таран, а затем и голову.
     Второй костерукий, к счастью, оказался равнодушен к гибели своего если не товарища, то коллеги. И, сочтя сердце Эгина недостойным своего утреннего меню блюдом, полез на ближайший кедр, где по наблюдениям Эгина селились четверо молчаливых горцев.
     Видимо, дождь не только не был ему помехой, но, напротив, радовал и придавал свежие силы. Это наблюдение расстроило Эгина, ведь он по наивности надеялся, что горцы в своих "гнездах" недосягаемы для нежити и смогут успешно обороняться, не спускаясь на землю. Что ж, значит досягаемы. Эгин запустил в спину с протрясающей скоростью продвигающемуся вверх костерукому два метательных кинжала, но был вынужден с сожалением констатировать, что врага это потревожило весьма условно. Он остановился, придерживаясь за ствол одной рукой, а второй неспешно вырвал кинжалы из спины. Что ж, значит горцам придется самим продемонстрировать, зачем им три меча вместо одного.
     - Гиазира, быстро бежим со мной! - заорал Кух, вынырнувший из дождя и указывающий в сторону большого очага, который был в деревне Детей Большой Пчелы служил центральным храмом.

3

     Легко сказать "бежим". Но бежать, когда твои ноги погружаются в густую грязь по колено, когда вода, льющаяся с небес сплошным, непрекращающимся потоком, застилает твой взор, а впереди неизвестность, чреватая самыми что ни на есть отвратительными последствиями - это очень, очень не легко.
     В общем, продвижение Эгина и Куха от края рощи к ее центру никак нельзя было назвать бегом.
     - Что там? - спросил Эгин. Он только сейчас сообразил, что пока он добивал приконченного рабом костерукого и следил за тем, как другой лезет вверх по кедровому стволу, не страшась кинжальных укусов в спину, Кух успел совершить разведку боем.
     Одно разорванное на три части тело костерукого было обнаружено Эгином в десяти шагах от первого, под кустом, и по самодовольной улыбке Куха Эгин понял, что это его рук дело. Интересно как ему удалась эта нешутейная расправа, ведь оружия, кроме "трубки для стреляния", при Кухе вроде бы не имелось, а отравленные иглы ну совершенно никакого вреда не могли причинить мертвым, переделанным людям.
     "Что ж, похоже, родные кедры действуют на Куха самым лучшим образом. Так он превратиться в воина быстрее, чем я покажу ему первую стойку с мечом", - подумал Эгин, отмечая про себя, что Кух продвигается вперед с быстротой и ловкостью, которая ему, Эгину, и не снилась. По крайней мере, ранним утром, со сна. И, что самое любопытное, с ловкостью, которая за самим Кухом ранее на наблюдалась. Казалось, что за то время, пока Эгин делает одно движение, Кух успевает совершить пять.
     - Там костяная рука два раза по двенадцать, гиазира, - бросил Кух. И бесстрастно добавил: - Много мужчин убито, много женщин убито.
     - Я думал, эти твари днем не нападают, - зло сказал Эгин, всматриваясь в серую стену дождя.
     - Они не нападать днем из-за солнца. А когда солнца нету, то могут и днем, - буркнул Кух, как бы между делом срывая с тела мертвого горца, почти утонувшего в коричневой глине, два из трех мечей.
     Эгин был настолько сосредоточен на поиске затаившихся врагов, что деятельность Куха прошла мимо него. Иначе он обязательно задал бы себе тривиальный вопрос. А зачем, спрашивается, Куху мечи, с которыми он не умеет обращаться?

4

     В окрестностях Большого Очага кипела самая настоящая сеча, в которую Эгин и Кух включились тотчас же на правах подкрепления. Десяток костеруких против двух десятков горцев. Плюс аррум Опоры Вещей.
     "Нужно полагать, остальные костерукие сейчас словно белки прыгают с дерева на дерево, истребляя всех, кто еще не сообразил, что происходит", - подумал Эгин, вонзая меч в спину одному из костеруких, умудрившемуся уложить трех горцев. Так он его, конечно, не убьет, но на время обездвижит. И отчего-то подумал о Хене. Надо же, уцелев в Кедровой Усадьбе и совершив нелегкое путешествие горными тропами, она, не ровен час, погибнет между ветвей какого-нибудь дерева. Хотя, с другой стороны, погибнет царицей, а не женой скупого и ограниченного землевладельца Круста Гутулана.
     Когда пронзенный мечом костерукий упал навзничь, Эгин перевернул его на спину носком сапога. Перевернул, чтобы было удобней отрезать голову, ибо это показало себя самым эффективным способом борьбы с этой напастью. Грязная чешуйчатая морда костерукого глянула на Эгина пустыми глазницами и тут его, едва ли не впервые за последний год, разобрала жестокая брезгливая тошнота, на смену которой тут же явилось крайнее, необоримое омерзение. Было отчего. Ведь на него глядел Есмар. Одна рука, рука Есмара, была сжата в кулак, а другая - ороговев и растопырив пальцы - тянулась к груди новой жертвы, то есть Эгина. Бывшего друга и начальника. Есмар шевелил серыми губами, а его черные десны обнажались в недобром оскале. Как будто Есмар пытался улыбнуться. То есть не Есмар вовсе, а то, что раньше было телом Есмара, а теперь стало телом бойца Серого Холма. Ему и имени-то нового, наверное, не удосужились дать.
     Но на размышления о несправедливости мироустройства у Эгина не оставалось времени, ибо один из костеруких, перебив как мух двух вертких горцев, пытавшихся тяпнуть его своими короткими мечами, уже метил в спину самого Эгина.
     - Да пребудет семя твоей души неизмененным... - выдавил из себя Эгин и, прикрыв глаза, отрубил тому переделанному созданию с темным огнем в потухших глазницах, что раньше звалось Есмаром, усохшую, в черных струпьях запекшейся крови, голову.
     - ...в Святой Земле Грем, - добавил он и, присев на правое колено, резко развернулся к приближающемуся со спины костерукому, чьи черты, к счастью, не напоминали Эгину никого из знакомых. Меч, рассекая надвое пелену дождя, очертил вокруг Эгина малиновый круг.

5

     Только благодаря своей легкости и воистину змеиной верткости десяток горцев все еще сражался, неутомимо топчась в грязи у Большого Очага. Фехтовальная техника, принятая Детьми Большой Пчелы за единственно допустимую и действенную, в иных условиях оказалась бы неплохой. Но в борьбе с костерукими она была совершенно неэффективна.
     Каждый горец споро и уверенно орудовал двумя мечами, в то время как третий покоился в ножнах за спиной. На всякий случай, надо полагать. Но мечи эти были слишком коротки. Горцы, похоже, никак не желали понять, что сражаются не с людьми, а с нежитью. А значит, правила ведения боя, которые годятся в битве с людьми, здесь совершено непригодны. Они упорно заходили противнику под левую руку, старались уколоть врага в пах или отрубить ему ноги. Забывая о том, что костерукие преспокойно приканчивали свои жертвы даже без ног, ибо самым страшным в них была как раз левая рука.
     Картина гибели горца была в среднем такой: выставив мечи "лосиным рогом", он приближался к костерукому слева. Но не успевал горец сделать и первого ударного выпада, как костяная пятерня уже вонзалась ему в незащищенную грудь и отскакивала назад, словно бы часть некоего отлично отлаженного и смазанного механизма. Впрочем, костерукие и впрямь были механизмами. Только сработанными из измененного человеческого мяса. И, вгрызаясь своим аррумским мечом в живот очередному "механизму", Эгин подумал, что дорого дал бы за то, чтобы иметь возможность самолично отправить к праотцам безвестного, но чересчур башковитого механика.
     А того, кто привел отряд костеруких к жилищу горцев, Эгин с удовольствием отдал бы на корм какому-нибудь из питомцев Серого Холма, до времени припрятанному в подвальчике как раз для такого случая.
     В пылу битвы Эгин сам не заметил, как пропал Кух. А когда его отсутствие обнаружилось, у Эгина екнуло сердце, ведь не ровен час... Впрочем, бегло оглядев поле битвы, тела своего раба и, чего уж там, друга, Эгин не обнаружил. К своему величайшему облегчению.

6

     Эгин не знал, да и не мог знать, что пока он месит грязь у Большого Очага и кровавит свой "облачный" клинок, неподалеку, в гнезде Сестры Большой Пчелы, приготовляется священнодействие, руководит которым никто иной как его раб, Кух.
     - Барыня, ты должна позвать солнце, - твердо и властно сказал Кух, сверля взглядом Хену, забившуюся под шкуры.
     Горцы из личной охраны сестры Большой Пчелы согласно кивали - мол, мы тоже так думаем. Хотя по-варански они не понимали ни звука.
     - Но я не умею, еж же ей, не умею, - дрожащим голосом отвечала Хена и глаза ее были величиной с кедровые шишки.
     - Ничего уметь не нужно. Сейчас ты выйдешь из-под навеса, найдешь в небе то место, где солнце должно быть в это время, и попросишь его пробиться сквозь тучи.
     - Может, нужно просить тучи, чтобы они расступились? - Хена не то чтобы не понимала серьезности сложившегося положения. Просто ей действительно казалось, что раз она теперь царица, так ей виднее.
     - Тучи, вода, мрак, лунный свет - они заодно с костерукими. Солнце - против них. Ты должна просить солнце, - убежденно сказал Кух. - И притом немедленно.
     - А какими словами просить? - капризно спросила Хена, выбираясь из-под шкур. На ее лице застыло жертвенное выражение - мол, для своих "деток" она готова на все, даже на такую глупость, как разговоры с дневным светилом. И подчиняться Куху тоже готова.
     - А какие слова говорить?
     - Не важно. Важно, чтобы они были искренними, - отрезал Кух, всем своим видом показывая, что разводить болтовню, когда внизу гибнут женщины, дети и доблестные воины, он не намерен. Но Хена, похоже, поняла Куха не вполне.
     - А почему я? Может быть, ты попросишь? У тебя так хорошо получалось. А, Кух? - сладким голосом спросила Хена.
     Но Кух не успел ответить, так как вместо ответа крыша гнезда Сестры Большой Пчелы разорвалась и внутрь, прямо на ложе Хены, словно бы загулявшая сколопендра, свалился костерукий. Собственной персоной. Причем это был не кто-нибудь, а переделанный Гнук. Кух, разумеется, сразу узнал его по стати и телесной мощи бывшего гребца. И по лицу, по-прежнему искаженному предсмертной мукой. Но что толку? Его что, пожалеть теперь? Ну уж нет. Сразу два меча выпорхнули из-за пояса Куха и, не успели горцы-телохранители извлечь свои клинки, а Хена как следует перепугаться, как Кух вонзил один клинок в шею нежити, а вторым проткнул грудь. Еще секунда - и оба меча были извлечены снова. Первый отсек голову, а второй отвердевшую, чешуйчатую руку.
     - Ну ты прям как молния, сынок, - пробасила впечатленная стремительностью явленной расправы Хена и легкомысленно поддала голову костерукого босой ногой. Голову, которая когда-то украшала статную фигуру Гнука.
     - Делай что я сказал, - отрезал Кух и бросился к веревочной лестнице, у нижнего конца которой продолжалось кровопролитие, в котором бессилен и закон чести, и закон боя, и закон людской. В силе лишь закон звериный.

7

     Появлению Куха Эгин был несказанно рад. Ведь те горцы, что сражались поначалу плечом к плечу с ним, были либо перебиты, либо разбежались. Не то просто струсив, не то трезво оценив свои шансы на победу. Кто-то из них подумал, что лучше защищать родное гнездо, чем Большой Очаг. А кто-то решил, что лучше бежать, не разбирая дороги, в надежде спастись. Так или иначе, когда взмыленный Кух, мокрый, грязный, но зато целый и невредимый, появился с двумя клинками наголо, Эгин был в окружении трех костеруких, судя по всему имевших самые однозначные намерения. Но даже среди этого жуткого бардака Эгин нашел в себе силы поприветствовать Куха бодрым криком.
     - Где ж ты шатался, а? - гаркнул Эгин, приседая на корточки.
     Костяная рука нежити просвистела на уровне его груди. Точнее - там, где была его грудь мгновение назад. Не дожидаясь объяснений раба, Эгин вышел из полуприседа в ударе - меч вонзился в живот костерукого. Это не убьет его, но на время обездвижит и собьет с толку.
     - Я Хену уговаривал, - отвечал Кух, на удивление лихо отбиваясь от двух наседающих с обеих сторон костеруких.
     Пока Эгин осторожно кружил вокруг костерукого, примеряясь как бы посподручнее прикончить раненого в живот врага (если вообще правильно говорить о ранах у Переделанных людей), Куху уже удалось справиться с одним из противников.
     Если бы у Эгина была возможность понаблюдать за тем, как действует Кух, он бы, пожалуй, удивился не меньше, чем если бы увидел летящую в облаках корову. Кух бил резко, стремительно, жестоко. Каждое его движение было движением мастера, не новичка. Каждый его выпад приносил результат. Каждая его позиция намекала на следующую, ещ