оверки, которая не замедлит
последовать, посрамят Главного Гонца (что приятно) и
основательно подмочат репутацию Нолака (что приятно вдвойне), а
потом Динноталюц с полным правом задаст вопрос о прятках и все
пойдет своим чередом.

Однако надежды посла не спешили сбываться. Прошло уже
достаточно времени, чтобы успеть ознакомиться как с тарской
копией грамот, так и с их оринским оригиналом, а Гонец все еще
стоял к нему спиной и, судя по птичьим движениям затылка,
рассматривал со всех сторон какой-то предмет. В том, что футляр
не содержит ничего, нуждающегося в т а к о м рассмотрении,
Динноталюц ручался головой и честью, но разве сегодня не была
продемонстрирована со всей убедительностью уязвимость именно
тех фактов, которые раньше представлялись неоспоримыми? И если
посол не знал, какой именно предмет находится в руках Главного
Гонца, то ему, по крайней мере, легко было оценить исходящую от
него опасность, ведь пробудить интерес имперского чиновника в
данных обстоятельствах может только диковинное орудие убийства.

- Здесь не обошлось без происков южан, почтенные гиазиры!
Надеюсь, никто не думает, что э т о попало сюда по моей воле?

На слова посла никто не обернулся и он заговорил громче:

- Я служу Ведомству двадцать восемь лет и всем известна
чистота моих помыслов! Допущение о моей причастности к заговору
смехотворно!

Посол срывал голос в крике:

- Да, смехотворно, почтенные гиазиры, и, обвиняя меня, вы
играете на руку южанам, чьи недостойные происки надлежит
раскрыть прежде, чем овдовеет моя супруга!!!

Он был так взвинчен, что далеко не сразу почувствовал
прикосновение:

- Ну что там еще, Динноталюц? Снова ворсинка?!

- Да, Нолак, и притом та же самая.

(с) Александр Зорич, 1994


     Александр Зорич.
     Клятвопреступники


Широкая, с низким шелушащимся потолком спальня
Хаулапсила освещалась лучами уже перевалившего через наивысшую
точку своего пути светила. Ее хозяин, кстати сказать
занимавший весь нижний этаж флигеля, сидел, скрестив ноги, на
полу и, рассеянно поглаживая четырьмя пальцами (пятый был
прихотливо отогнут) ворс потертого ковра, ожидал, когда
принесут обедать, хотя был вовсе не голоден. Тщетно, тщетно
последние пять или даже семь дней он столь ревностно
следовал уставу (с которым никто из офицеров на острове,
острове Тигма почти не считался): проверял посты, не забывая
даже о тех, что располагались в часе ходьбы от казарм, гонял
денщиков, убивающих время за игрой в лам, осматривал языки
караульных (строжайше воспрещалось жевать "медок", от которого
разуму становилось неуютно в ларце из костей и плоти и он
ненадолго покидал его, оставляя бесчувственное, спящее тело
досматривать красочные сны (таково было излюбленное средство
скрашивать скуку), а, возвращаясь, обнаруживал покрывающий
язык бледно-желтый, зловонный налет), напрасно пытался унять
тревогу (подстегиваемую способностью вспоминать и сравнивать)
плаванием, муштрой солдат и все тем же "медком". Спалось
по-прежнему дурно. По-прежнему не было аппетита.

Вошел Бакр, немолодой и болезненно щуплый слуга
Хаулапсила, неся блюдо с двумя жареными сельдями, аккуратно
выложенными так, что голова одной приходилась вровень с
хвостом другой. (Всю прошедшую неделю, опасаясь неудовольствия
находившегося не в духах хозяина, Бакр старался больше
обыкновенного, являя наглядный пример того, как нервозность
господ опосредованно взвинчивает тех, кто находится от них в
зависимости, казалось бы, не имеющих для оной никаких
оснований). Немного помедлив, Хаулапсил обратился к еде,
приметив подле доставленного блюда с сельдями два кувшина (за
это время расторопный Бакр совершил еще один заход в комнату,
на сей раз с водой и вином, и уже успел удалиться, дабы не
мешать его трапезе.) Хаулапсил встал с ковра, но тут же,
прихватив блюдо и меньший кувшин, повалился на ложе, ремни
которого натужно застонали, и вытянул затекшие от неудобного
сидения ноги. Затем, облокотившись о стену, он поднес кувшин к
губам, сделал два полных глотка и вяло попробовал кушание.
Кислое, недобродившее вино плохо сочеталось с пресноватой
нежностью рыбьего мяса. Тонкие гладкие кости кололи язык,
норовя пролезть между зубов и ужалить десну - конечно,
Хаулапсил знал, что вначале разумней отделить скелет от
коричневого, с фиолетовыми вкраплениями тела, но, поступи он
так, в самом процессе еды не было бы ничего острого,
раздражающего, будоражащего злобу.

"Проклятье !" - взорвался он, и, ухватив вторую непочатую
сельдь за жирную спинку, зашвырнул ею в окно, зарешеченное
связанными в узлах лыком ивовыми прутьями, не достигнув которых
рыба распалась на куски. "Гадко будет наступить на
какой-нибудь", - поморщился Хаулапсил, чувствуя некоторое
облегчение.

Противный сам себе, он покинул ложе и, взяв другой
кувшин, перебрался в соседнее помещение, размером уступавшее
спальне. Существенную часть его объема занимал продолговатый
резервуар, чьи стенки были отлиты из разнотолстого стекла, а
их поверхность покрывали стеклянные же шишечки, напоминавшие
ледяные бородавки; на столе, примостившемся поблизости, были
беспорядочно расставлены заваливавшимися на бок столбцами
выточенные из малахита фишки для игры в лам. Любой офицер был
бы горд обладанием такими принадлежностями для лама, не только
однозначно возвышавшими их владельца над жалкими держателями
поганых резервуаров из обожженной глины, но и выделявшими его
среди коллег, среди равных, и Хаулапсил не представлял в этом
смысле исключения, а потому, удовлетворенно хмыкнув, опорожнил
кувшин, дополняя до края воду в резервуаре.

Не дожидаясь, пока с поверхности исчезнет рябь, - что
выдавало отсутствие в нем истинного желания играть, - он стал
метать в воду фишки, которые, словно бы мстя за такое
небрежение к принятым в ламе условностям, ложились на
размеченное мозаичное дно резервуара как попало. В конце
концов, не заняв ни одного из заветных полей (а именно в этом
и заключалась суть игры), Хаулапсил отбросил неистраченные
фишки, оправдывая постигшую его неудачу погрешностями,
вносимыми глотками упомянутого недобродившего вина.

Простояв без всякой цели почти час, Хаулапсил вышел на
казарменный двор, поглядывая вокруг в поисках занятия или, быть
может, собеседника. Никого. Ничего.

"смар" - было вычерчено чем-то тупоконечным в серой пыли.

"Есмар" - предположил Хаулапсил, как вдруг услышал:
"Они, наверное, опоздают!" По забавному совпадению, это был
голос Есмара, на удивление сметливого денщика кого-то из его
приятелей-офицеров. Он не стриг волос, хотя всегда тщательно
подпоясывался, следя за тем, чтобы складки на рубахе ложились
правильно и рельефно, чего ему, даже ценой многих усилий,
удавалось добиться отнюдь не всегда.

Хаулапсил сразу понял, о ком идет речь, догадался, кто
скрывается под безликим местоимением. Так страдающий подагрой,
не осознавая того, мгновенно испускает сочувственный вздох,
услыхав о некоем незнакомце, что тот даже не может сжать в
кулак одеревеневшие пальцы. "Они" - это, без сомнения, смена.
Тридцать четыре новобранца и шесть офицеров. Однако имя,
испортившее Хаулапсилу сон и сделавшее тягостными часы его
досуга, все еще не было произнесено, но прозвучит сейчас. Имя
седьмого офицера, поставленного командовать сменой.

"Пеллагамен!"

Чем же была вызвана подавленность Хаулапсила,
заместившая ровное равнодушие повседневности, почему столь
долгожданная и радостная для всего гарнизона Тигмы весть о
прибытии смены окрасила дни Хаулапсила беспокойством? Уста
Есмара, проронившие "они", вызвали, не произнося его, звучание
имени Пеллагамен.

Четыре года тому назад, Хаулапсил, получивший звание
младшего офицера, нес службу на Магаме, островке во многом
схожем с Тигмой и, кстати, омываемом водами того же моря.
Пеллагамен служил там же. Он держался замкнуто, и, будучи
вызванным кем-либо из коллег на разговор или принужденным к
общению, обнаруживал граничащую с высокомерием заносчивость,
вследствие чего (подобные качества, как правило, не слишком
располагают людей к их обладателю) не пользовался особой
любовью со стороны как подчиненных, так и равных по званию.
При этом Пеллагамен, как будто, ничуть не стремился разрушить
выкристаллизовавшееся в гарнизоне Магамы представление о себе
как о неприятном и, к тому же, угрюмом карьеристе, скучном,
безынтересном и не слишком умном. (Однако, по поводу
последнего качества служившие на Магаме расходились во
мнениях). Так случилось, что за первые полгода пребывания на
острове Хаулапсил не обмолвился с Пеллагаменом и парою слов,
содержание которых хотя бы на мизинец выступало за границы
тем, оговоренных и диктуемых уставом, привязанных к их общим
обязанностям. Такое положение вполне устраивало обоих, пока
однажды беседа, довольно своеобразная беседа, не оказалась
неизбежной.

Ароматным и обыкновенным вечером, каких сотни,
Хаулапсил возвращался с пристани, погруженный в умиротворяющее
предощущение отдыха, не омрачаемого даже перспективой утренней
командировки на северную оконечность островка. Пройдя под
приземистыми воротами, еще не запертыми на ночь, он направился
ко входу в казарму, огибая отростки офицерских флигелей, из
окон которых исходил внушающий зависть и возбуждающий аппетит
терпкий запах специй и вторящий ему - выстиранного на совесть
постельного белья. Чтобы легче дышалось, Хаулапсил развязал
тесьму на вороте и чуть-чуть ослабил пояс, рассчитывая
провести остаток вечера за игрой в лам или же за вином,
напросившись в гости к кому-либо из товарищей, но долетевший
до него откуда-то сбоку звук трущихся одна о другую деревянных
частей рамы, каким обычно сопровождается отпирание окон,
заставил его настороженно обернуться. В проеме флигеля, где,
как о том был отлично осведомлен Хаулапсил, проживал старший
офицер - Амтегар, показалось смущенное лицо Пеллагамена,
который тихо, но достаточно отчетливо произнес: "Милостивый
гиазир, не изволите ли зайти сюда - дверь не заперта."
Хаулапсил, удивленный и в то же время польщенный
обходительным, неуставным "милостивый гиазир" и дрожащей
мягкостью в голосе Пеллагамена, обыкновенно излишне
официального и не любившего расточать любезности, сообразил,
что не вправе отказаться и, подавляя разочарование, вызванное
непредвиденной задержкой, поспешил исполнить просьбу, бывшую
таковой только по форме, а по сути представлявшую собой
завуалированный приказ. Нужная комната была найдена им без
туда, хотя Хаулапсил, посчитав возможным не отказывать себе в
удовольствии рассмотреть дом, в котором ранее не бывал (на то
существовал запрет, касающийся всех, за исключением прислуги и
двух-трех особо приближенных к Амтегару офицеров), шел сквозь
череду комнат гораздо медленней, чем мог бы, заглядывая под
предлогом поиска то в спальню, то в кабинет, то в гостиную,
пребывая в странной уверенности, что ни на кого при этом не
наткнется. Выдохнул, заскрипев, дощатый пол под ступней
вошедшего Хаулапсила, который так и не смог угадать, за какой
надобностью его позвали к Амтегару, тем паче в присутствии
Пеллагамена, а потому, чтобы не разочароваться впоследствии,
изгонявшего из головы мысли о вероятном повышении.

Необыкновенно неряшливо одетый (это объяснялось, как
видно, тем, что вызов разбудил его) Пеллагамен стоял лицом ко
входу, оперевшись локтями о подоконник. Поприветствовав
старшего и приосанившись, как положено, Хаулапсил приблизился
к нему, одернув себя, задержавшего взгляд на странной куче в
центре комнаты, соображением о несвоевременности проявленного
к ней любопытства. Амтегара, старшего офицера, который требовал
того, чтобы быть поприветствованным в первую очередь, нигде не
было видно. "Вышел ?" - пронеслось в мозгу Хаулапсила.

- Прошу вас, милостивый гиазир, сохранять спокойствие,
по меньшей мере до тех пор, покуда вы не соблаговолите
выслушать мои объяснения - сказал, выпрямившись, Пеллагамен и
жестом предложил Хаулапсилу место подле себя.

- Готов быть полезным, - несколько невпопад ответил тот,
не переставая дивиться книжной учтивости сослуживца, оправданий
которой в звании самого Хаулапсила содержаться не могло.

- Как видите, я прибыл сюда по вызову старшего, -
Пеллагамен очертил в воздухе дугу, бурой табличкой, какие
обычно посылают подчиненным, если их присутствие необходимо. -
Ее доставили, когда я уже удалился на покой, потому осталось
невыясненным, кем она была принесена - ее просунули под дверь,
предварительно постучав. Я поторопился сюда и, - Пеллагамен
решил не затягивать повествование дальнейшими уточнениями, - и
увидел это, - он указал на кучу, сразу же завладевшую
вниманием Хаулапсила, на нечто, покрытое материей.

- Простите, что? - переспросил Хаулапсил, не столько не
видящий, сколько не понимающий.

Пеллагамен, подойдя к куче, приподнял ткань - необъятное
льняное полотно - и стащил ее на пол. Под ней, распростав руки,
лежал, не подавая признаков жизни, сам Амтегар, старший офицер,
под командованием которого (небывалый случай!) гарнизон Магамы
провел долгие семь лет. В его груди, под сердцем, торчали
рукояти двух кинжалов, вонзенных с непостижимой для руки
солдата точностью между ребер. Может быть, по этой причине ни
на полу, ни на ткани не было заметно следов крови.

- Что же вы! Отчего позвали одного меня!? Нужно собрать
других и найти убийцу - пусть выродок понесет наказание, - в
аффектированном запале заговорил, забыв о приличиях, Хаулапсил
и мысленно прибавил: "...если, конечно убийца не вы" и на
всякий случай просчитал, как поступит, если уверится в том,
что это так."При любом повороте событий следует быть
бдительным", - заключил он, испытующе глядя на Пеллагамена.

Но тот, как будто прочтя его мысли, невозмутимо
продолжал:

- На нашем, подчеркиваю, нашем, месте, милостивый гиазир,
я бы не стал спешить.

- Отчего же? - Хаулапсил, которому начал казаться
подозрительным тон собеседника, с силой ударил кулаком одной
руки в ладонь другой, всем своим обликом давая собеседнику
понять, что заранее не разделяет его точки зрения и, более
того, не доверяет ему.

- Извольте взглянуть, - Пеллагамен подошел к телу и
осторожно вынул из груди Амтегара кинжал, который тут же
протянул Пассилу, придерживая большим пальцем кончик
окровавленного лезвия.

"Хаулапсил Хармадет" - гласила надпись на рукояти
кинжала. Перечитав ее несколько раз, Хаулапсил закрыл глаза.
Им овладело ощущение дурноты, тем более явственное, что он не
притрагивался к пище с самого утра. Этот кинжал принадлежал
ему. Те же царапины у основания лезвия, тот же сбой в чеканке
на четвертой букве имени; но и это можно было бы как-то
объяснить, если бы его кинжал, еще один его кинжал не болтался
в ножнах у его правого бедра, за что он был готов ручаться,
так как собственноручно обрубил им погрязшую в узлах веревку,
отчаливая в полдень текущего дня с пристани. Хаулапсил
оторопело ощупал содержимое ножен.

- Смею думать, вы готовы уделить мне еще некоторое
время? - не без издевки полюбопытствовал Пеллагамен и, не
дождавшись ответа, продолжил. - Если это вас утешит, сообщу,
что второй кинжал принадлежит мне, хотя мои ножны, как и ваши,
не постигла утрата, - в подтверждение сказанного он отстегнул
ножны и демонстративно выдвинул клинок на половину его длины.

Бессильный осмыслить происходящее, Хаулапсил вынул из
тела второй кинжал с богатой, тисненой платиной рукоятью и,
удостоверившись в правдивости слов Пеллагамена (при осмотре он
ограничился сличением надписей) выдавил из себя:

- Как такое возможно?

- Затрудняюсь строить предположения. После, думаю, у нас
будет довольно времени для этого. После, милостивый гиазир. А
сейчас, не соблаговолите ли вы покинуть это место? Разумеется,
заодно со мной. Мы должны избавиться от наших клинков, ибо
ничего никому не докажем, предъявив над телом Амтегара,
заметьте, еще теплым, вторую пару кинжалов. Пока остается в
силе слово "подделка", разуверить в ней людей, желающих именно
поверить, будет невозможно. "Кто же убийцы, как не они?" -
возмутится любой из них и ни вы, ни я не найдем аргументов для
своей защиты. Полагаю, вы отдаете себе отчет в том, что остров
Магама - не столица, где, возможно, судьи и не поленились бы
поупражняться в казуистике, знании законов и ста двенадцати
положений "Философии чужих предметов" прежде, чем указать нам
на виселицу. Здесь же, как вы наверное, представляете, нас,
пойманных в комнате Амтегара с окровавленным оружием, вечером,
в отсутствие прислуги (между прочим, вы, часом, не были ли
осведомлены о том, что у местного населения сегодня ночью
празднество, а потому всех слуг милостиво отпустили до
утра?) - здесь нас повесят незамедлительно.

Пока звучала эта тирада, Хаулапсил мерял комнату шагами,
прохаживаясь взад-вперед на некотором отдалении от
распростертого на полу тела. Приметив наполненный водой
резервуар для лама, которым был увлечен более, чем кто бы то
ни было в гарнизоне, Хаулапсил машинально сгреб с подвешенной
над ним полочки увесистую горсть черных фишек из сердолика и
так же бездумно стал метать их в воду. Затем, по привычке
решив осмотреть результат, он наклонился ко дну, впившись
глазами в мутную стеклянную стенку. Но фишки, и не думавшие
падать вниз, застыли на поверхности воды словно, ошметки
дубовой коры, словно крошечные плоты, оставленные
перевозчиками, не желая тонуть, не желая погружаться, не желая
двигаться. Тогда, уродливо скривившись от изумления и жути, он
повернулся к Пеллагамену, который уже давно умолк и наблюдал
за его действиями, стоя у противоположного края резервуара.

- Я вижу, - принужденно сказал Пеллагамен и устремился к
дверям. За ним последовал и Хаулапсил, стиснувший челюсти,
чтобы ненароком не закричать.

Перед дверью, отделявшей двор казармы от внутреннего
пространства флигеля, Пеллагамен приостановился, слегка
приоткрыл ее и, глядя в образовавшийся просвет, обратился к
Хаулапсилу тоном, не допускающим возражений: "Будем
дожидаться темноты. Смею надеяться, вы догадываетесь, зачем.
Тогда, - в его речи стала проявляться обстоятельность, столь
свойственная облеченным правом приказывать, - выйду я, а за
мной и вы. Советую вам, дражайший, не мешкая присоединиться к
пирушке, что вот-вот начнется у Псамата. Меня же займут куда
более важные дела. После полуночи я отправлюсь проверять посты
(придется похлопотать о дежурстве) и потребую вас в качестве
сопровождающего, посему потрудитесь оставить побольше вина
товарищам, дабы не заснуть. Ясно?"

Хаулапсил согласился, пряча на груди кинжал.

Замысел Пеллагамена, не встретив ни возражений, ни
препятствий, был осуществлен и, спустя некоторое время, они,
исполнив требуемое уставом, оказались у берега, на изрядном
удалении от казарм и дозорных будок. Хаулапсил, не сумев
воздержаться от хмельного угощения, был пьян, а Пеллагамен,
сейчас же это почувствовавший, был зол на Хаулапсила, не
смягчая, но оправдывая возникшую и крепнущую в нем неприязнь к
последнему своей брезгливой нелюбовью к "веселящим дух"
настоям и винам, переносимой в равной степени и на их запахи.
В продолжении всей их миссии, он был гораздо менее учтив с
Хаулапсилом, чем давеча, в комнате Амтегара.

Они сели на скол массивного базальтового валуна,
который, все еще источая накопленное, вобранное вовнутрь тепло
солнечного дня, был не таким удручающе стылым, как галька,
растратившая его запасы к исходу сумерек.

По какому-то молчаливому соглашению и Хаулапсил, и
Пеллагамен одновременно извлекли из-за пазух кинжалы,
образовавшие пугающую пару замотанных в тряпки обрубков.

Пеллагамен предложил: "Забросим-ка их подальше!" и,
занеся руку назад, метнул сверток в море, обнаруживая навыки
опытного копейщика.

На фоне ритмичного шуршания волн утробный всплеск
поглощаемого водой предмета показался весьма отчетливым и
Хаулапсил, прежде чем последовать поданному примеру, на миг
прислушался к звукам побережья. Не было обычных днем бакланьих
вскриков, не было самовлюбленного жужжания шмелей над пахучими
звездочками вь