ти  профессионально, с чувством,
играл старший лейтенант в кают-компании Вагнера. Заслушаешься.
     Недурно устроился старлей Власьев! Прямо тебе убежище капитана Немо
на острове Линкольна. А книг-то, книг! Откуда столько в тверской глуши?
     Впрочем,  это  как  раз  и не удивительно - после революции столько
помещичьего  добра  растащили  хозяйственные крестьяне по домам, а после
раскулачивания много неинтересного комбедовцам имущества снова оказалось
бесхозным. Было бы желание.
     Также  и  в  Москве,  а  особенно Ленинграде, после высылки "чуждых
элементов",  после голода начала тридцатых в комиссионках и на толкучках
почти  задаром  можно  было приобрести все, что угодно, вплоть до картин
импрессионистов и фамильных драгоценностей знатнейших родов империи...
     Оставив  Зою  спать,  Шестаков  оделся  и вышел в передние комнаты.
Ребята  уже давно встали и, деловитые, сосредоточенные, гордые оказанным
доверием, помогали "дедушке Коле" набивать ружейные патроны.
     - С добрым утром, Григорий Петрович. Как почивалось на новом месте?
А  я думал, вы и еще поспите. - Шестакову показалось, что в бороде егеря
промелькнула   мимолетная  улыбка.  Да  уж.  Зоя,  кажется,  не  слишком
сдерживалась, мог и услышать. Ну, не беда, должен понимать.
     -  А  мы  тут  занятие  нашли.  На  улице  вон какая погода, не для
гулянья, так мы пока патрончиков набьем. Для будущей заячьей охоты.
     Оставили  ребят развешивать дробь, вышли покурить в сени. Продолжая
присматриваться  друг  к другу, говорили о пустяках - что приготовить на
обед,  какие  работы по хозяйству нужно сделать обязательно, невзирая на
метель,  не  отправить  ли сыновей очищать лопатами дорожку от крыльца к
амбару.
     После  позднего  завтрака  Зоя,  переодевшись в какое-то старенькое
платье,  гладко,  по-деревенски  зачесав  волосы,  принялась за уборку и
мытье  посуды. О минувшей ночи она Шестакову ничего не сказала, но время
от  времени  посматривала  на  него  со  странным выражением. А у мужчин
состоялся наконец деловой разговор.
     - Вы, Григорий Петрович, наверное, уже имели возможность подумать о
происшедшем   спокойно?   -   спросил  Власьев,  пригласив  его  в  свою
лабораторию.  Он  плотно притворил дверь, подбросил несколько поленьев в
печь.
     -  Более  чем, - сказал нарком, радуясь возможности отвечать своему
бывшему  командиру  раскованно и непринужденно. Хотя бы даже оставаясь в
полной  от  него  зависимости.  -  Я  думал  об этом, как бы это сказать
получше - подсознательно. Поскольку иным образом думать не мог. Пьян был
до  изумления.  А вот, поди ж ты... Проснулся - и все мне ясно и понятно
стало.
     -  Что  же?  -  с любопытством спросил Власьев. - Как Раскольникову
Родиону?
     -  Нет. Как другому Раскольникову. Федору. Да вы его знаете. Бывший
гардемарин,   затем   заместитель   у  Дыбенко,  командующий  Каспийской
флотилией,  потом  полпред  Советской  России во Франции, невозвращенец,
осознавший,  что  Сталин  и его власть - худший вариант из возможных, не
только в нашей стране, но и вообще в истории человечества.
     Шестаков  говорил сейчас истинную правду. Во время эротических снов
и  не  менее  эротической  яви  он,  оказывается,  успел  обдумать еще и
мировоззренческие проблемы.
     -  Вот как? Раскольникова помню, хам редкостный, не понимаю, как он
мог  в  корпусе  учиться.  При  первой  встрече  с  англичанами струсил,
добровольно  флаг  на  "Спартаке"  спустил.  Дальнейшей  его карьерой не
интересовался,  но  про  Сталина мысль интересная. То есть - еще один из
подобные   вам,  заблуждавшихся,  но  осознавших?  И  чем  его  открытие
закончилось?
     -  Чем?  - Щестаков задумался. Он отчетливо помнил, что после того,
как  Раскольников  опубликовал  свое  открытое письмо Сталину в западных
газетах,  его убили, как Троцкого, но было это, кажется, в 39-м или даже
40-м  году.  А  сейчас  какой?  Тридцать  восьмой в самом начале. Тоже -
странно,  по  определению, но в то же время - вполне естественно. Отчего
бы ему и не знать будущего, если оно предопределено?
     -  Не важно, - нашел он наконец достойный ответ. - Главноё - понять
истину.  А  она  непременно сделает нас свободными. И как ныне свободный
человек,  я  говорю  вам, Николай Александрович: жить в этой стране я не
хочу и не буду. Следовательно...
     -  Эмиграция? Не поздновато ли? Отчего же - возвращаю вам вчерашний
вопрос - вы сами не захотели уйти вместе с нами в Финляндию в 21-м?
     - А потом? - усмехнувшись, ответил ему Шестаков. - Уйти ведь вполне
можно  было  и  в  21-м,  и  в  22-м тоже. Я-то ладно, у меня оставались
кое-какие  иллюзии,  но  вы  зачем  живете здесь столько лет? Под гнетом
ассирийского режима?
     -  На режим, кстати, мне плевать, - почти спокойно ответил Власьев.
-  Я  здесь  и  сейчас вряд ли не свободнее, чем был в царское время. Не
завишу  ни  от  кого.  Почти. В моем распоряжении десятки тысяч гектаров
леса,  два  обширных  плеса,  острова.  Больше,  чем  у  любого помещика
екатерининских  даже  времен, и я гораздо более бесконтролен, потому что
большевикам   по  большому  счету  совершенно  безразлично,  что  и  как
делается, если не затрагивает самих основ режима.
     Вы  думаете  -  власть  коммунистов  безмерна, поскольку сами к ней
принадлежало.  А  это  не так, далеко не так. Она сосредоточена только в
тех  сферах,  которые  они в состоянии сами себе вообразить. В остальном
же... Да вот великолепный пример - мой дом. Обычнейшая крестьянская изба
но  одновременно... И никого, кроме вас, я туда не пускал. Поскольку это
мой собственный мир.
     Я  не ушел в эмиграцию и был прав. Мне здесь веселее... Даже исходя
из  публикаций  советской:  прессы.  Может  быть,  будучи Шаляпиньм или.
Буниным   -  то  можно  устроиться.  А  нужен  флотский  минер,  старший
лейтенант?  Даже  и  унтером  в  английский или французский флот вряд ли
взяли бы... Таксистом же в Париж - увольте.
     -  Тут вы не совсем правы. Как раз флотские минёры союзников весьма
интересовали.  Колчаку,  кстати,  они  предлагали  адмиральский же чин в
американском флоте имения в этом качестве. И вас бы вряд ли обидели. Или
возьмите Финляндию. Маннергейм бывших русских офицеров весьма привечает,
и  флот у него есть. Но это к слову. А теперь? Чувствую, что-то для вас
изменилось?
     - Теперь - другое дело. Нам с вами здесь не укрыться и не выжить.
     -  Нам с вами? - удивился Шестаков. - Конечно. Видимо, пришло время
разбрасывать камни...
     И  нарком  в  душе  немедленно с ним согласился. Мало, что способов
выжить  в  Советской России после всего случившегося не было никаких, он
еще  и каким-то шестым чувством понимал, что оставаться здесь не следует
в силу еще и неких высших исторических причин. Каких именно - он пока не
знал.
     Спросил только:
     - Ну, если даже и нам с вами вместе - так как и куда?
     -  Проще  всего  -  в  туже  Финляндию.  Через  карельскую границу,
поскольку  линию  Маннергейма  нам  не  преодолеть ни в каком виде. А от
Петрозаводска  -  можно. Тем более - у меня там приятели имеются как раз
такой склонности характера.
     - Какой? - не понял Шестаков.
     -  Носить  через  границу товары повседневного спроса. Контрабандой
это   еще   называется.  Откуда,  по-вашему,  берутся  на  черном  рынке
заграничные  чулки,  презервативы,  одеколон,  бритвенные лезвия? Родная
потребкооперация   их   не   производит...   И   советские  пограничники
промышленной  контрабанде  как  раз особенно и не препятствуют. Или свой
интерес  имеют,  или  сверху  установка  такая. В какой-то мере товарный
голод  удовлетворяется. Вот если идейные враги из страны бежать пытаются
-   тех   ловят   умело  и  беспощадно.  А  мои  честные  контрабандисты
десятилетиями ходят - и ничего...
     -  Согласен.  Если  найдутся  люди,  способные  нас  через  границу
перевести, я согласен. Мне лично жизнь не дорога, но 3оя, ребята... Им в
лагере умереть я не позволю.
     -  Приятно  слышать  внезапно  прозревшего  советского чиновника, -
вновь скривил губы Власьев. - Только ведь такой переход денег стоит... -
Деньги у меня есть. - Много ли?
     Шестаков торопливо вскочил, принес из соседней комнаты свой саквояж.
     Выбросил на стол конверты с зарплатой за последние месяцы.
     Власьев  вскрыл  их  со  скептическим интересом. Денег даже на глаз
было довольно много, по советским меркам. Около сорока тысяч.
     -  Как  думаете,  этого  хватит?  - Нарком внезапно смутился. - Я в
нынешних   ценах  не  очень  разбираюсь.  За  путевки,  одежду,  питание
бухгалтерия  сама  вычитает,  а  по магазинам уж не помню когда и ходил.
Недосуг.   В   театре   у  Зои  был  несколько  раз,  так  опять  же  по
контрамарке...
     Власьев хмыкнул.
     -  Неплохо  устроились.  Здесь,  у  нас, если жить на уровне врача,
учителя, заводского рабочего, - лет на десять хватит. А если по- другому
считать,  исходя  из  коммерческих  цен...  -  Старший  лейтенант  пожал
плечами.  -  До  весны  на  моих  запасах  протянем.  В  смысле - на еду
тратиться  не  нужно.  Почти.  А до Петрозаводска впятером доехать, тому
дать,   другому,   третьему...  В  погранзону  попасть,  контрабандистам
заплатить... Вот и все ваши деньги. - Он посмотрел на наркома выжидающе.
     - У Зои еще кольца есть, перстни с рубинами и бриллиантами...
     -  Тоже  сгодится.  Это  на  той стороне пограничникам и чиновникам
уйдет.  На  паспорта,  разрешение  на  жительство.  Если...  Вы "Золотой
теленок" читали?
     - Да уж...
     -  И  что  вам  останется  делать  с  женой и двумя малыми детьми в
Финляндии? Без денег, без языка и связей? Шестаков развел руками:
     - Я инженер. Неплохой. Могу даже мастером на завод пойти...
     -  Ну-ну... А я думал, вы остаток жизни хорошо надеетесь прожить. И
я  бы  не  прочь.  Причем учтите, стоит вам заикнуться о своем подлинном
имении  должности  -  там  будет  вряд ли лучше, чем здесь. Сначала вами
займутся  местные  разведслужбы,  потом могут передать вышестоящим. Если
агенты НКВД не посуетятся раньше.
     -  Так  что  же,  по-вашему,  делать  нужно? - А вот послушайте мой
вариант...  Только... Давайте оденемся, на улицу выйдем, свежим воздухом
подышим. Там и поговорим.
     Шестаков  удивился.  Зачем  на улицу? Здесь вроде бы подслушивающих
устройств  еще  не  существует. Да и метель... И только потом понял, что
Власьеву  действительно захотелось просто прогуляться. И служебный долг,
превратившийся  в свойство характера. Пройтись с ружьем по окрестностям,
браконьера  ли  выследить, порубщика леса, глухаря или зайца подстрелить
на ужин, лису на продажу.
     И  хозяин тут же его предположение подтвердил: - У меня там капканы
поставлены,  лосям и косулям сенца и веников в кормушки подбросить надо.
Привыкло  зверье,  что я их не забываю... - В голосе Власьева прозвучала
скрытая  нежность к своим подопечным. - Ну, пойдем в таком случае... Зое
егерь   открыл  свои  кладовки  и  подвалы,  попросил  приготовить  "по-
настоящему  хороший  обед,  переходящий  в ужин". Отвык, мол, от женской
кухни и приличного общества.
     Оделись,  вышли, прихватив с собой двустволку, трехлинейный карабин
и  "трофейный"  автомат.  Пока  Шестаков  на крыльце пристегивал к унтам
широкие  охотничьи  лыжи  с  мягкими креплениями, Власьев запряг буланую
смирную  лошадь  в  розвальни,  груженные брикетами сена, спустил с цепи
собак, которые, коротко взлаивая, унеслись вперед, бороздя рыхлый снег.
     Для  прогулки  момент  был  не самый подходящий, снег сек глаза, за
ночь   превратившись   из  крупных  и  рыхлых  хлопьев  в  жесткую,  как
каракумский  песок,  крупу.  Ноги  даже  на  лыжах  глубоко зарывались в
сугробы.  Однако  стоило  им  зайти  в распадок, под прикрытие громадных
двадцатиметровых  елей,  распустивших  лапы  до  самой  земли,  и  тесно
стоявших меднокорых сосен, как сразу стало почти тихо.
     Снежные  змеи  вились  вдоль  опушки,  далеко  вверху раскачивались
остроконечные  треугольные  вершины,  окутанные  вьюжной  мутью, а внизу
порывы  ветра почти не чувствовались. И говорить можно было, не напрягая
голоса.
     Они  прошли  по  лесу  километр  или полтора, вшили к краю глубокой
лощины,  по  дну  которой как помнил Шестаков, преходила летом грунтовая
дорога.
     Власьев  присел  на  вывернутый давними бурями ствол дерева, указан
рукой  наркому  место  рядом.  Разлапистый  комель с торчащими обломками
корней  надежно  прикрывал  их  и от ветра, и от человеческих взглядов -
если б было кому смотреть с той стороны.
     Свистнул  собакам,  которые успели обежать окрестности и вернулись,
никого  не  обнаружив, ни зверя, ни человека. Они, словно исполняя устав
караульной  службы,  устроились  метрах  в десяти справа и слева от края
обрыва, свесив языки, но при этом настороженно поводя ушами.
     -  И для чего мы сюда пришли? - спросил, пряча папиросу от снега за
поднятым  воротником  реглана,  Шестаков.  -  Думаете,  "хвост" за собой
привел? Или жене моей не доверяете?
     -  Я,  Григорий Петрович, семнадцатый год абсолютно никому и ничему
не  доверяю.  Оттого,  наверное,  и  жив пока что. Сейчас -то же самое.
Можно   допустить,   что  выследили  вас  или  не  выследили,  а  просто
догадаться:  могли, куда вы скроетесь. Проговорились невзначай, что есть
у вас такое вот приятное место отдохновения а кому нужно - на карандашик
взяли...
     -  Говорить  - никому не говорил... Но, так если даже... Тогда ведь
не спастись...
     -  Ну, обижаете. Вы же от своих ночных гостей избавились успешно? А
зимний  лес  -  не  квартира  московская. Батальон или даже роту на ваши
поиски  не пошлют. А если сильно настырных человек пять- десять появятся
-  тут до весны и останутся. - Власьев провел рукой в шерстяной перчатке
по  граненому  казеннику  винтовки.  - На случай же чего - хочу вам одно
место показать. Вот - смотрите.
     Они  перебрались  на  -  другую  сторону  лощины. Власьев указал на
глубокую  засечку,  сделанную топором на стволе сосны. Похоже - довольно
давно, смола заполнила ее почти вровень с корой.
     - Отсюда - двести метров до следующей, вот по этому азимуту.
     Через  пару  километров  они  вышли к небольшой полянке, окруженной
плотно  стоящими елями. Среди них притаилась крошечная избушка, по крышу
утонувшая в сугробе.
     -  Прямо  Фенимор  Купер  какой-то  у  нас  получается,  а не эпоха
развернутого  наступления  социализма по всему фронту. - Шестаков сказал
это  со  странным  чувством,  словно бы вполне принимая происходящее как
данность.
     -  Само  собой.  Они  -  как  бы  колонизаторы в этих краях, а, мы,
соответственно, вольные трапперы. Давайте снег разгребать.
     Внутри  избушка была разделена дощатой перегородкой на совсем узкие
сени  - только-только повернуться да лыжи поставить - и комнату примерно
три  да  три  метра,  с  чугунной  печкой-буржуйкой  в углу, самодельным
столам,  табуретом  и  длинным  сундуком,  который  одновременно  был  и
лежанкой. Посередине стола стояла лампа.
     -  Вот-с. Приют уединения. Вдруг что случится, здесь свободно можно
отсидеться.  Зиму  перезимовать,  а  уж  детом  тут  раздолье. Кустарник
зазеленеет  -  в  двух  -  шагах  избушку  не видно. В сундуке кое-какая
посуду,  инструмент,  порох,  ^свинец,  иной  необходимый припас. Лески,
крючки,  грузила.  Даже  ружьишко  кремневое, чтобы без капсюлей и гильз
обходиться.  Если  чуть  выше  по склону подняться, там бурелом, десяток
человек  перестрелять  можно,  пока  они сообразят, что к чему. Тропинка
здесь  одна,  а  вокруг - топи непроходимые. Чудесное местечко. У меня и
еще  такие  есть.  Шестаков  покуривал,  слушал  товарища, кивал, словно
совершенно  естественно  было  на  двадцать первом году Советской власти
сидеть в скиту, будто раскольникам времен Тишайшего Алексея Михайловича,
в  глухом  зимнем  лесу  и  готовиться  встретить  сотрудников НКВД, как
каких-нибудь  стрельцов,  посланных  на  отлов сторонников Аввакума, или
гуронов, вышедших на охоту за скальпами бледнолицых.
     И  более  того  -  ему  это  нравилось, никаких угрызений партийной
совести он больше не испытывал, как не испытывали их персонажи любимых в
детстве приключенческих книг.
     "Вот  ведь  интересно, - думал нарком, - в тех книгах действительно
понятие  "совести" или "морального права" убивать врагов авторами даже и
не рассматривалось. Ни у Буссенара, ни у Майн Рида я такого не помню".
     Власьев   посмотрел   на   него   с   интересом,  стряхнул  с  усов
образовавшийся от дыхания иней, тоже вытащил кисет.
     -  Может, печку растопим, чего в холоде сидеть? Печка здесь добрая,
с  двух  поленьев  докрасна  раскаляется,  если  их,  конечно,  в лучину
поколоть.  Сейчас  увидите.  Я,  пожалуй,  стал  здесь  от  многолетнего
одиночества  немного  сумасшедшим, а вот вы... Непонятно мне, что с вами
все  же  произошло.  За  сутки  человек  так поменяться не может... - Он
помолчал,  прикуривая,  потом продолжил: - Но пока это не слишком важно.
Примем  как  данность.  Я  ночь  не  спал,  думал. Решил, во-первых, вам
поверить,  а  во-  вторых  - взять на себя общее руководство предстоящей
операцией. Вы уж извините.
     -  За  что же извинять? - удивился Шестаков. - Думаю, вы знаете, на
что идете. И какой-то план имеете...
     -   Непременно   имею.  Вы  себе  представить  не  можете,  сколько
интереснейших  сюжетов приходит в голову, когда месяцами не с кем словом
перемолвиться,  кроме  как  с  собаками  и  кошкой.  Первые  годы своего
отшельничества  я  все  больше  прошлые  события переживал, думал, в чем
ошибки  допустил,  как  себя  иначе  вести  бы следовало, в семнадцатом,
восемнадцатом,  двадцать  первом  году... А потом о будущем задумываться
стал. Да не просто задумываться. Семнадцать лет- это ведь не шутка. Граф
Монте-Кристо  примерно  столько  лет  в  одиночке просидел? И кем стал в
результате?
     Продолжая  говорить,  Власьев  отточенным до остроты бритвы плоским
австрийским  штыком  наколол  щепы,  растопил буржуйку, которая на самом
деле  мгновенно загудела, словно аэродинамическая труба. Через несколько
минут  иней на трубе и стенах начал таять, нарком стянул с головы шапку,
расстегнул полушубок.
     -  Так  вот,  наблюдая  за  реалиями  советской  жизни,  я,  как  и
означенный  граф,  столько  всяких  прожектов  наизобретал... Впрочем, -
махнул рукой Власьев,- не об том сейчас речь. Сюжеты сюжетами, а вот как
быть практически...
     Не  торопясь,  тщательно  подбирая  слова, бывший старший лейтенант
начал излагать Шестакову свои соображения.
     Выходило  так, что для того, чтобы уйти за границу, через Финляндию
дальше  и  на  Запад,  для  начала хотя бы в Швецию, а потом лучше всего
куда-нибудь  в  Америку, можно и в Южную, поскольку в Европе все равно в
ближайшие   годы  непременно  начнется  война  и  будет  она  пострашнее
предыдущей, нужны деньги. И деньги приличные.
     -  Без  десятка  -  другого  тысяч  фунтов  или долларов там делать
нечего.  Тут все очевидно. Паспорта оформить, приодеться соответственно,
билеты  на  пароход  купить, в первом классе, разумеется, на новом месте
устроиться.  Взятки  ведь  придется  давать  направо  и  налево...  Ваши
драгоценности  на  две-три тысячи фунтов потянут, я уже прикинул. У меня
еще тысчонки на три царских монет имеется, пара часов золотых, портсигар
хороший,  призовой. Но все равно мало, очень - мало... Был бы я шулером,
в первом же европейском кабаке мог недостающее выиграть, а так...
     Шестаков испытывал сильное сомнение, что и сейчас в Европе остались
кабаки,  где  по  крупной  играют  в карты, Власьев явно путает тридцать
восьмой  год  с  десятым  или  двенадцатым. Но спорить не стал. Не о том
сейчас речь.
     -  Поэтому напрягите воображение, Григорий Петрович, нет ли способа
где-нибудь в Москве нужной суммой разжиться?
     -  Да  где  же?  Разве  Торгсин  ограбить  или  сразу Внешторгбанк?
Поскольку нам