гое:
     -  Переулками  поедете,  как  начали, возможно, и не попадетесь, до
поры, конечно.
     -  А он умный, - иронически сказал Шестаков Власьеву. - Давайте его
ко  мне  пересадим,  ехать  будем  -  и разговаривать. А то шею неудобно
выворачивать все время. Ствол, конечно, у затылочка держите по-прежнему,
коллега.
     На  секунду  он остановил машину. Буданцев со сцепленными за спиной
руками неловко пристроился на переднем сиденье.
     -  Вот  так.  И вам удобнее, и мне, Закурить желаете, Угостите его,
друг  мой.  -  Шестаков  упорно  не называл напарника ни по имени, ни по
фамилии,  и  у  опытного сыскаря Буданцева это родило некоторую надежду.
Решил  бы  убить  - не стеснялся в выражениях. И то" что стало изустно о
кольчугинской  истории,  тоже говорило в пользу наркома. Убивать он явно
избегал.
     Что  же  касается  случившегося в квартире, ясности об этом эпизоде
Буданцев так и не имел.
     Переулков  в  Москве,  слава  богу, достаточно. Коротких и длинных,
прямых  и  изгибающихся  под  самыми  немыслимыми углами, которыми можно
просквозить  весь  огромный город, ни разу не появившись на освещенных и
контролируемых улицах.
     Беда  в  другом  -  до  сегодняшней ночи Шестаков понятия не имел о
существовании  большинства из них, Он оказался в Москве в том возрасте и
в  той  служебной  роли, когда по улицам, за исключением самых близких к
дому  и  месту  службы, пешком уже не ходят. Тем более - просто так, для
интереса и удовольствия.
     Но,  однако, выяснилось, что он их все же знал. Не хуже московского
извозчика - ветерана кнута и облучка. Словно в мозг ему спроектировалась
подробнейшая схема. Причем - с заранее нанесенным оптимальным маршрутом.
     Нога  сама подтормаживала перед поворотами, а руки вертели руль - с
Мархлевского  на  Костяйский,  по Ананьевскому на 1-й Коптельский, вдруг
резко  в  право  на  Безбожный, потом на Переяславку, на Пантелеевскую -
вдоль железнодорожного полотна, с нее вправо на переезд, мимо Пятницкого
кладбища (здесь можно резко прибавить газу) - и снова направо, в одну из
Сокольнических просек.
     Тишина,  темнота,  безлюдье,  снова  ощущение  свободы  и почти что
счастья. Проскочили, прорвались! Сотни заснеженных гектаров леса вокруг.
Погони  нет.  А если бы и появилась - звук мотора и свет фар можно будет
засечь  очень  заблаговременно.  На  все  времени  хватит  -  и отъехать
бесшумно  в  следующий  лесной  квартал, и "языка" ликвидировать, и даже
пешком уйти, бесследно растворившись в левитановских аллеях.
     До  утра  недалеко.  Если  ничего  не случится - в половине шестого
откроется  метро,  доедем  до  Киевского,  повидаемся с Овчаровым, а там
можно и домой, н, утонувший в снегах кордон.
     Впрочем, счастье и радость - они не для всех.
     -  У нас там вроде кое-что осталось? - спросил Шестаков у Власьева,
забыв, что тот не присутствовал при сцене в Нескучном саду. Опомнившись,
объяснил,  о чем речь. Из кармана на дверце извлек оставшуюся бутылку. В
просторном заднем отсеке, используя откидные сиденья как столик, выпили,
пожалев,  что  закусить  нечем, за успех и чтобы окончательно привести в
порядок нервы. Поднесли стаканчик и пленнику.
     -  Даю  слово  офицера,  -  вспомнил  совсем  уже  забытую  лексику
Шестаков,  -  если  расскажете  сейчас  все и откровенно, убивать вас не
буду. Мне это просто незачем. Пристегну наручниками к рулю - и сидите до
утра.  Мотор  заведем,  печка  работает  - не замерзнете. А уж там - как
получится.
     -  Плохо получится, - хмыкнул Буданцев. - Вы ж должны представлять,
что со мной после всего происшедшего сделают.
     -  Если  не расстреляют - все остальное переживаемо, - успокоил его
Шестаков.  -  Думаете,  мне  весело бегать сейчас, как загнанному зайцу?
Однако  бегаю,  поскольку  даже такая свобода лучше пыточной в Сухановке
или безымянной могилы.
     -  Это  так,  - согласился Буданцев. - Только мне предстоит как раз
камера. А я из нее только позавчера чудом выбрался. Еще не нальете?
     -  Запросто.  Пусть  бутылка  и  последняя, но вам нужнее. Мы, если
повезет, найдем где добавить, вам же куковать придется долго. Что вы там
насчет камеры сказали? Подробнее, если можно.
     Буданцев, которому спешить было некуда, довольно точно изложил суть
предыдущих событий.
     -  Интересно,  даже  весьма  интересно, - протянул Власьев. - Но об
этом будем размышлять позже. Сейчас нужно сматываться,
     Шестаков  считал совершенно так же, но сказанное Буданцевым вызвало
у него гораздо больше эмоций, чем у старшего лейтенанта.
     - Что же мне с вами-то делать, коллега? - обратился, он к сыщику. -
Я  вам  очень  сочувствую.  Однако  вы  же  нас  немедленно и непременно
выдадите. Вот если б вы дали слово, что хоть до обеда время протянете.
     Жить  Буданцеву  хотелось,  очень  хотелось.  И нарком в самом деле
вызывал в нем сочувствие. Но в тоже время...
     Шестаков его понял.
     -  Черт  с  вами.  Не могу я вас сейчас застрелить. Поступайте, как
совесть  подскажет.  Только  все  шины проколоть придется, а то вы, чего
доброго, уехать вздумаете... Руль-то крутить можно и в наручниках.
     -  Если  вы  столь  гуманны,  что  хотите  оставить  ему  машину  с
работающим мотором, - вмешался Власьев, - с чем я лично категорически не
согласен,   то   вернее  будет  сломать  рычаг  переключения  скоростей,
поскольку на спущенных колесах куда-нибудь доехать все равно можно.
     Такой  интересный пошел, чисто мужской, технический разговор. После
пары сотен граммов.
     Пришло  время  сказать  слово и Буданцеву, поверившему, что убивать
его не станут.
     -  Ваши опасения напрасны. Если наручники застегнуть вокруг рулевой
колонки, то до скорости мне никак не дотянуться.
     -  Если  потрудиться,  то  можно  и  ногами первую включить, а то и
зубами  даже,  - задумчиво возразил Шестаков. - Впрочем, все это ерунда.
Не о том говорим.
     Свет  фонаря  ударил  ему в лицо. Шестаков машинально прикрыл глаза
рукой,  в  которой  был  зажат  "Вальтер".  Сквозь  опущенные ресницы он
различил  темную  фигуру  человека,  в  отставленной  руке которого тоже
поблескивало нечто огнестрельное.
     - Бросьте оружие, товарищ нарком. У меня к вам тоже есть вопросы.
     Лихарев,  а  это  был  он,  настолько верил вовсе превосходство над
любым  человеком  в  этом  мире,  что,  несмотря на имевшиеся уже у него
сведения  о  необычной манере поведения Шестакова, не предпринял никаких
специальных  мер  безопасности.  Да вроде и незачем было - момент полной
внезапности,  расстояние  около  шести  метров,  наведенный  на  наркома
длинноствольный  "маузер",  а  пистолет  Шестакова оказался в совершенно
непригодной для ответного выстрела позиции.
     -  И  не  делайте  резких движений, - продолжал Валентин, одержимый
распространенной  слабостью  -  словесным  недержанием  перед  лицом уже
бессильной  жертвы,  -  побегали  вы  достаточно,  пора  и остановиться.
Бросьте оружие, и поговорим спокойно, благо есть о чем.
     Незнакомец  говорил  вполне доброжелательно и любезно, но Шестакову
показалось - издевательски. Что и подействовало известным стразом.
     Подчиняясь  команде  подкорки,  Шестаков,  который  стоял, опираясь
ногой  о  подножку  "ЗИСа",  правой рукой демонстративно бросил на землю
"вальтер", а левой резко подсек сзади свою каракулевую шапку, швырнул ее
в лицо очередному врагу. Сам же он, абсолютно неожиданно для окружающих,
мощным  толчком  бросил  тело  вверх, ухватился руками за горизонтальный
сук,  отходивший  от  древесного  ствола не меньше, чем в трех метрах от
земли.
     Качнулся,   как   на  гимнастической  перекладине,  словно  собирая
крутануть  "солнце", но в точно рассчитанный не им, а его тренированным,
знающим,  что  делать,  телом момент разжал пальцы. В полете развернулся
винтом на 180 градусов и сзади обрушился на плечи Валентина.
     Все  заняло  едва  ли  больше  секунды. Только-только Лихарев успел
машинально  перевести  взгляд  нападающий пистолет, тут же тяжелая шапка
хлестко  влипла ему в переносицу, и вот он уже лежит в сугробе, с рукой,
завернутой  за  спину,  а  его  "маузер"  перешел  к наркому и упирается
холодным дульным срезом в ямочку у основания черепа.
     Власьев,  а  тем  более  Буданцев  вообще  ничего  не  поняли. Да и
Валентин, поднимаясь с колен и морщась от боли в плече (не сломано ли?),
только  начинал  догадываться,  что  столкнулся  с  куда более серьезным
противником, чем мог вообразить.
     Даже  убедившись, что посланная им опергруппа частично уничтожена и
полностью обезврежена, а преследуемый исчез вместе с Буданцевым.
     Так кто же там скрывается, внутри пока еще латентной матрицы, и что
будет, когда она активизируется полностью?
     Но  леди  Спенсер  не  предупреждала о какой-то особенной опасности
объекта,  значит, виной только его собственная неосторожность. Не стоило
загонять  в  угол  и  без того находящегося в крайнем нервном напряжении
человека.  А то, что "нарком" проделал сейчас, не принадлежит ни к одной
из известных боевых систем. Скорее - обычная акробатика плюс невероятная
скорость движений.
     -  Встать! К дереву! Упрись руками! Ноги врозь и пошире. Лейтенант,
обыщите его. Потщательнее. Кто таков? Как сумел нас выследить?
     Чтобы  прекратить  неприятную,  даже  унизительную  для него сцену,
Лихарев  отчетливо,  но  тихо, чтобы не слышали ошеломленные случившимся
Буданцев  и  Власьев,  произнес словесную формулу активизации матрицы. И
добавил:
     - Спокойно, Шульгин. Свои.
     Как  несколько дней назад (или почти 50 лет вперед), черная вспышка
выбила  Шульгина  из  здешней реальности и отбросила в собственное тело,
пребывавшее на затерянной где-то в Кордильерах вилле Сильвии, так сейчас
он  вернулся  обратно (неизвестно откуда), испытывая тот же шум в ушах и
легкую тошноту.
     Словно провалился в воздушную яму на легком самолете.
     Ведь  вот  только  что  он  сжимал в руках рулевое колесо "ЗИСа", и
метались  по  заснеженному асфальту лучи фар, вспомнилась даже последняя
мысль,  сожаление,  что  вряд  ли  ему  будет  позволено  слишком  долго
руководить  действиями наркома, и вот он стоит посреди неизвестно откуда
взявшейся поляны в зимнем лесу, сжимая в руке тяжелый чужой пистолет.
     Между  тем  и  этим  моментами  - абсолютный провал. Что уже успело
случиться и что теперь ему следует делать?
     Лишь  в  следующее  мгновение  произошло  новое,  с обратным знаком
совмещение  личностей его и Шестакова. Сашка вспомнил все, что говорил и
делал  нарком  за  прошедшие  дни.  Заодно  Шульгин  понял,  что  теперь
полностью  отвечает  за все. А наркома больше как бы и не существует. От
него  осталась  только  память,  столь  же неодушевленная, как хард-диск
компьютера.
     Григорию Петровичу теперь даже и пожалеть нечем о столь неожиданном
завершении собственного существований.
     Впрочем,  Шульгин  не  собирался надолго задерживаться в этом теле.
Наверное, Сильвия просто решила продолжить свой эксперимент.
     Зачем, для чего?
     Он  ведь  понятия  не  имел,  что  представляет собой сейчас только
"вторую       копию"       собственной       личности       ("симулякр23   "   можно   сказать),   зафиксированной  в
определенный  момент,  и что его оригинал продолжает жить дальше не один
уже  год.  То  есть  возвращаться  ему, строго говоря, и некуда. Но, как
сказано,  Шульгин  этого  пока  не  знал  и узнает ли - кто сейчас может
сказать?  Пока  же  он  испытывал  не  столько  шок  от  осознания вновь
случившегося  переноса  души  в  чужое тело, как собственный полноценный
боевой азарт.
     Очевидно,  выход  его  личности  из  чужого  подсознания б сознание
сопровождался    очередным    выбросом   солидной   порции   эндорфинов,
превращающих  не  столь  уж полезные для выживания индивидуума ситуации,
как  сабельная  рубка,  подъем по западной стене на вершину Эвереста или
карточная   игра   ва-банк   под   фамильное   имение,  в  романтическое
приключение,  от  которого  захватывает  дух  и возникает непередаваемое
ощущение полноты и яркости жизни.
     Сашка опустил пистолет.
     -  Все  в  порядке,  Николай  Александрович.  Ошибочка  вышла.  Наш
товарищ.
     Еще не понимая, с кем имеет дело, но зная, что ни один "нормальный"
человек  в  этом мире не может знать его настоящего имени, он решил, что
прежде всего надо уходить из парка.
     -  У  вас  машина  далеко? - обернулся он к Лихареву. - Поехали, По
дороге будем говорить. А "маузер" я пока у себя оставлю.


ГЛАВА 35

     Пока  его  новые друзья приводили себя в порядок после счастливого,
на их взгляд, завершения этой странной эпопеи, спрессовавшей в несколько
дней  массу  событий,  каждое из которых, даже по отдельности, выглядело
совершенно  невероятным,  Шульгин  бродил  по квартире, известной ему по
рассказам Берестина и собственным впечатлениям тоже,
     Пусть  он  был в ней всего несколько минут, в тот единственный раз,
когда  они  с  друзьями  попытались  самостоятельно уйти из Замка в свою
подлинную реальность, запомнилась она хорошо.
     Тем   летним  вечером  дверь  квартиры  открылась  почему-то  не  в
восемьдесят  четвертый,  а  в декабрь 1991 года. И - почти тут же проход
"схлопнулся", как выяснилось - навсегда.
     Ничего из того, что случилось позже, нынешний Александр не знал. Ни
об  исходе из Замка на пароходе "Валгалла" в 1920 год, ни о Стамбуле, ни
о  белом Крыме и победе в Гражданской войне... И о том, что в дальнейшем
ему  неоднократно  приходилось  жить  в  этой  квартире, а однажды она в
буквальном смысле спасла им с Новиковым жизнь, Шульгин не знал тоже.
     Для  него  -  вот  этого - жизнь закончилась на зимней подмосковной
дороге за рулем машины,
     Да,  знакомая  квартира,  только  тогда  она  выглядела  совершенно
нежилой,  каким-то  домом-музеем  с  тщательно  восстановленными, но все
равно  мертвыми  деталями  чужой  ушедшей жизни. А сейчас жизнь тут била
ключом.
     Звучали  голоса,  в  люстрах  горел  свет,  на  кухне кипел чайники
шкворчала  на огромной сковороде (откуда и взялась такая?) яичница из 12
яиц,  с  копченой  колбасой.  Словно  готовилась  самая  обычная мужская
пирушка после хорошо сделанного дела.
     Шульгин  стоял  у  окна  в  полутемном  кабинете, смотрел в окно на
уходящие   во  мглу  заснеженные  крыши,  одновременно  видел  в  стекле
собственное смутное отражение.
     -   "Собственное",  -  скептически  усмехнулся  он.  За  неделю  он
более-менее  привык  видеть  это лицо" за, счет аберрации памяти ему уже
казалось"  будто он вообще не терял ощущения собственной личности" так и
прожил это время в чужом теле, но при своей памяти.
     "Наверное,  -  убеждал  он  себя, - нужно относиться происходящему,
словно  я  просто загримирован: в специальных целях. Первый раз, что ли?
Тело,  слава  богу,  досталось мне вполне приличное, крепкое, помолодело
даже,  в  таком теле жить можно. Новиков с Берестиным по полгода в чужих
прожили,  и  ничего.  Сохранили  наилучшие воспоминаниях. И я как-нибудь
перекручусь.  Так  Шульгин  успокаивал  себя,  заставляя  видеть жизнь в
розовом  свете.  Обычно  это у него получалось неплохо. Помогали сильная
психика, скептический оптимизм: и профессиональные навыки аутотренинга.
     Он  дал  себе мощную психологическую установку - держаться как ни в
чем не бывало и верить, что в ближайшее время найдет способ восстановить
"статус-кво". И больше пока на эту тему не думать.
     К  сожалению,  нынешний  Шульгин не успел как следует разобраться в
своей  способности  произвольно  вступать в контакте Высшим разумом, или
Держателями  Мира,  как  назвал  их форзейль Антон. Если бы знал то, что
выяснил  его  "оригинал"  позже,  ему  было бы проще сохранять твердость
духа.  Сейчас оставались только нечеткие воспоминания о единственной, не
слишком удачной попытке.
     "Все!   С   соплями  покончили,  война  продолжается?  Теперь  надо
разобраться с этими "товарищами".
     Лихарев,  Буданцев  и  Власьев  уже  сидели за квадратным обеденным
столом  с  пудовыми  резными ножками, похожими на артиллерийские снаряды
крупного  калибра.  Хозяин  квартиры  щедро  разливал  по  серебряным, с
чернью, профессорским чаркам французский коньяк.
     "Квартирка  -  аггрианская,  -  продолжал  анализировать обстановку
Шульгин   -   значит,   этот   паренек  -  их  здешний  резидент.  Иркин
предшественник.  А  я,  грешным  делом,  поначалу вообразил, что он - от
Антона  посланец, если не сам Антон замаскированный. Обещал же, сволочь,
когда посылал на дело, вытащить при серьезной опасности".
     Антона,  шеф-атташе  Галактической Конфедерации Ста миров, вместе с
которым  пришлось  сражаться  с  агграми, Сашка откровенно недолюбливал.
Хотя  и  уважал.  Так  тоже  случается,  когда  сталкиваются две сильные
личности, вынужденные делать общее дело.
     "Впрочем,  возможно,  с  его  точки зрения, опасности действительно
нет. Или - пока нет. Не врал же он мне раньше. Так, недоговаривал. Ребят
из  сорок  первого года четко выхватил. Может, таким и задумано? Ничего,
пробьемся".
     -  Выпьете  с  нами?  -  спросил Лихарев: Остальные, очевидно, свое
согласие уже высказали.
     - А чего ж? За знакомство. То, что за предыдущие бессонные сутки он
уже  выпил  не  меньше  полулитра,  Шульгин успел забыть. Мороз, нервное
возбуждение,  да,  наверное,  и  биохимия  организма  как-то изменилась.
Алкоголь  под  влиянием  матрицы  разлагался почти мгновенно, без всяких
последствий.  "Вдобавок,  раз  нас  теперь в; этом теле двое, то и любую
дозу тоже на двоих нужно делить".
     -  Если  позволите, Григорий Петрович, - продолжал Лихарев называть
Шульгина  прежним  именем,  - мы сначала решим первостепенные вопросы, а
уже потом побеседуем более общие темы.
     Шульгин  молча кивнул. Все правильно. Ни к чему Власову, - а уж тем
более  сыщику-муровцу  знать  истинное  положение  дел "в этом лучшем из
миров".
     -  Тогда с вами уточним позицию, Иван Афанасьевич. Задание товарища
Сталина  выполнено  полностью и в срок. Невзирая на имевшиеся трудности.
Разумеется,  еще  пару  дней  вам  в  городе,  тем  более  -  на службе,
появляться  не следует. Пока все устаканится. Поживете здесь, отоспитесь
за  все прошлое и впрок. А потом сориентируемся, вернемся и к вопросу об
обещанной награде.
     -  Какая там награда? - искренне изумился Буданцев. Он был убежден,
что жизнь, свобода, а уж тем более - собственная отдельная квартира куда
важнее  и  ценнее,  чем  любые  чины  и  ордена. Впрочем, орден Красного
Знамени  или  хоть  "Знак  Почета",  совсем  неплохо  выглядел бы на его
гимнастерке рядом с единственным ведомственным значком.
     -  Это  уж  позвольте  мне  судить.  Начальником МУРа поработать не
желаете  ли?  А  то  комиссаром  госбезопасности, Предчувствую серьезные
изменения  в  этой конторе в ближайшее время. Надежные люди там очень не
помешают.
     "Ага,  да очередной разборки, - подумал Буданцев, но вслух этого не
сказал...  -  Интересно  бы  посчитать, какова средняя продолжительность
жизни комиссара ГБ от трех ромбиков до стенки?"
     - Да я бы, знаете, и на старом месте с удовольствием.
     -  Смирение  паче  гордости,  -  понимающе  кивнул Лихарев. - Одним
словом,  ваша  позиция  мне  ясна.  Но  вряд  ли мы можем позволить себе
разбрасываться  ценными кадрами, которые, как сказано свыше, решают все.
Может быть, я просто предложу вам достойный пост в моем личном аппарате.
Но - время терпит. Выпивайте, Иван Афанасьевич, и закусывайте.
     За  каким-то  пустячным разговором на общие темы Валентин подождал,
пока  Буданцев  насытится.  Без  всякого  дополнительного  намека сыщик,
знающий субординацию, поблагодарил за ужин и отправился в отведенную ему
комнату,  где  мгновенно и заснул, довольный, что больше никуда не нужно
бежать, ни о чем серьезном думать.
     Власьев пока воздерживался от высказываний и вопр