да, там понятия дружбы, дворянской чести кое-чего стоили.
Ради  них  люди выходили к барьеру, бывало - и на эшафот. А сейчас... Но
ведь и сомневаться в искренности Виктора он оснований не имел.
     -  Ты  сам-то  свое будущее как видишь? В конторе останешься или за
рубеж направят все же? - спросил нарком.
     - Обещают. Уже все Документы выправил. Если все нормально сложится,
через  пару  недель  должен  отъехать.  Кстати  - я со вчерашнего дня по
тарифной сетке - первый секретарь.
     - Это что же у вас значит?
     -  По-армейски  взять  -  примерно  комбриг. Или же применительно к
петровской "Табели о рангах"- статский советник.
     -  Поздравляю. И ты в генеральские чины вышел. А от тебя мне сейчас
одно  требуется - по своим дипломатическим каналам переправить в Бельгию
письмишко. Конверт с практически пустым бланком.
     -  Какого  содержания? - насторожился Виктор, будто и не пил только
что и разговора никакого не было.
     -   Точно  того  же,  что  уже  десять  раз  через  вас  проходили.
Специальный   бланк   моего   наркомата,  обычные  реквизиты,  несколько
шифрованных  фраз и таборов цифр. Поскольку ты обо мне ничего плохого не
слышал,  никаких  дополнительных инструкций не получал, сделаем вид, что
конверт этот поступил к вам, ну, пятого, шестого, даже седьмого. То есть
письмо  ушло  от  нас  раньше,  чем меня навестили "товарищи". О чем ты,
безусловно, и понятия не имеешь.
     - И что?
     -  Мне  непременно  нужно,  чтобы  пакет по дипломатическим каналам
поступил  по  указанному  адресу  определенному  лицу. Как можно скорее.
Теоретически это как может выглядеть?
     Овчаров задумался на краткий миг.
     -  Если  сейчас  дашь  мне  пакет,  то...  Диппочта  у нас пойдет в
среду...  В  пятницу  окажется  в Берлине, это самый, короткий путь. Ну,
думаю, в воскресенье-понедельник ее твой контрагент получит.
     - Годится.
     - Так давай...
     -  А вот увы. Давать-то нечего пока. Я же, не знал, встречу ли тебя
и как оно все получится. Если ты согласен, письмо получишь завтра утром.
По дороге на работу. Годится?
     -  Договорились же... Но что-то Шестакова мучило и томило. То ли он
Виктору  до  конца  не верил, толи все больше опасался окружающего мира,
враждебного  до невозможности. Сравнить это можно было только с тем, что
он испытывал в военные времена, на том се форте "Павел", кстати.
     Горит  тротил  вроде  бы  спокойным дымным племенем, и не угадаешь,
когда точка плавления, перейдет в точку взрыва. И уж со тогда.
     Овчаров  еще  выпил,  причем  чем  выпил солидно, заглотнув граммов
полтораста  за  один  раз.  И  неудивительно. Человек, можно, сказать, в
одночасье  менял  всю  свою  жизненную  линию. Там, тебе Париж, а здесь,
может  быть,  за  углом  -  лубянские  подвалы.  И что прикажете делать?
Исключительно  из-за  дружеских чувств на плаху отправляться? Не каждому
дано, и в любом случае - не без душевных терзаний.
     С  другой  же стороны - если прямо сейчас чекисты не схватят, так и
риска  почти никакого. Сунуть письмишко в огромную кучу таких же точно -
и все. Зато потом...
     -  А  вот  знаешь,  Гриша,  если  честно  сказать?  Я  уже  сто раз
прикидывал:  если  взять  и  самому  в невозвращенцы податься? Ну что за
беда? Что теряю?
     Зарплату,   паек,   положение.   Родину,   если  угодно  возвышенно
выразиться. А что теперь Родина? Мать одна или все же мачеха? Почему при
царе  выехать на год-другой за границу - норма, были бы деньги, а сейчас
- страшнейшее преступление? Ты это сам понимаешь?
     Ах,  да  о  чем  я...  -  спохватился  Виктор.  - Но ведь зато там,
наоборот,  хоть  бы и улицы подметать, так свобода, безопасность, читай,
что  хочешь,  говор  и  думай,  в  Лувр ходи каждый день, митингуй, если
угодно,  в  ту же компартию вступай, коли душа социальной справедливости
просит.
     Но без практических последствий! Ты меня понял?
     - А как же. Чего тут не понять?
     -  Так,  может,  и  правда  -  сорваться,  и все?! Нет, мы с тобой,
конечно,   в   советском  духе  воспитаны,  капитализм  нам  претит  как
антигуманная  теория  и  практика.  Но  есть  же выход? Допустим, тот же
товарищ  Троцкий!  Он  ж  все  равно  товарищ?  Я его труды "там" читал.
Коммунист,  никуда  не  денешься.  Ближайший  соратник Ильича, создатель
Красной  Армии,  теоретик.  И  -  честный!  - Овчаров значительно поднял
указательный палец. - На Западе живет, ничего ему вроде не нужно... Нет,
правда,  ему  лично  -  уже  ничего.  А за идею болеет. Завещание Ленина
знаешь?..
     -  Знаю...-  говорить Шестакову больше было некогда. Хотя он только
что  решил  сказать,  что если Виктор ему поможет и он сумеет выехать за
советский рубеж, то улицы подметать уж точно не придется.
     Но  он,  хоть  и  был увлечен разговором, увидел в зеркале дальнего
вида,  что  проскользнувшая  навстречу  черная "эмка" вдруг развернулась
кварталом позади и поехала следом за ним.


ГЛАВА 33

     Великолепная   ночь   стояла   в  Москве.  Морозец  держался  около
пятнадцати градусов, с неба сыпался искрящийся в свете фонарей медленный
и крупный снежок.
     Сейчас  бы  сесть  за  стол в хорошей компании, как тогда, тридцать
первого  декабря  семидесятого...  На  Ленинском  проспекте,  в компании
молодых актеров театра имени...
     А  тут...  Слишком  пустынны московские улицы в один час двенадцать
минут  пополуночи,  чтобы  счесть  случайной  эту коллизию с неизвестной
машиной. Так просто не бывает. А если бывает... Ну, проверим!
     Шестаков  плавно  прижал  к  полу  длинную  рубчатую  педаль  газа.
"ЗИС-101"  послушно  рванулся  вперед.  Белая  стрелка  на круглой шкале
спидометра  пошла к флюоресцирующей сотне. "Эмка" сзади не приближалась,
но и не отставала. Фары у нее не горели, только продолговатые подфарники
на изгибах крыльев, и она то исчезала в темноте, то вновь обрисовывалась
в пятнах уличных фонарей.
     "Сейчас,  сейчас  мы  все  проверим окончательно, - думал Шестаков,
вспоминая  какую-то  другую,  давнюю  гонку с неизвестным противником на
московских  же,  но  только  летних  улицах. - Вот тут сейчас будет одно
хорошее место... Только не нужно ехать к центру!"
     На  улицах  этой  Москвы,  в отличие от той, что непонятным образом
вспоминалась Шестакову, вообще не было машин...
     Нельзя  же  считать  наличием  уличного движения в столичном городе
изредка появляющиеся автомобили, по преимуществу грузовики коммунального
хозяйства,  всякие  "Хлеб",  "Мясо", "Промтовары", очень редкие такси, и
еще более редкие машины без конкретных признаков принадлежности.
     Притом,  что в поле зрения едва ли видно была больше одной попутной
и  одной  встречной  машины  одновременно.  Поэтому  не  так трудно было
Шестакову проверить свои предположения.
     Перед  самым  Крымским  мостом  он  внезапно  и  резко положил руль
вправо.  Длинную  машину  чуть  занесло  несвежей,  покрывшей укатанную,
смешанную с песком ледяную корку пороше, но в поворот он вписался.
     - Вить, за нами гонятся.
     - Кто? - словно бы не понял Овчаров.
     -  Пока,  думаю,  милиция.  Продал шофер, сука! А я ему денег дал и
вообще. Ты это, я сейчас тормозну за поворотом, и выскакивай. Домой иди.
А я разберусь с сам и позвоню из автомата.
     -  Ты  что? - Витюша был слегка пьян и оттого отважен: - Вместе так
вместе.  У  меня и пистолет есть... - Он полез в карман пальто и вытащил
какой-то "браунинг" жалкого размера и калибра.
     -  Спрячь. Я правду говорю. Выскакивай. Мне проще, будет. Не хочешь
домой  -  иди проходными дворами на ту сторону Крымского моста. Там жди.
Не  подъеду через полчаса - вали домой и забудь все, что было. Вывернусь
-  я  тебя  найду.  Нет  -  как  знаешь.  Может, и вправду Троцкий лучше
Сталина. Давай!..
     Шестаков,  оглянувшись,  плавно  нажал  на  тормоз, принимая машину
вплотную к темной подворотне.
     -  Только  без  глупостей, Витя, спасибо за все и живи, как жил. Ты
меня  не  видели  не  знаешь... - Бросив в след товарищу эти никчемные в
принципе слова, нарком резко рванул машину вперед.
     Тонкость   его   плана   заключалась   в   том,   что  по  странным
старомосковским   обычаям   дугообразный   Чудов  переулок  начинался  и
заканчивался  на том же самом Комсомольском проспекте и не знавшие этого
или  просто  забывший в азарте погони чекисты сами оказались в положении
преследуемой  дичи.  Одновременно  это  былой  проверкой  -  даже в силу
невероятной  случайности  ехавшая  по одному с ним маршруту "эмка" такой
петли закладывать бы никак не стала.
     А  зисовский мотор был куда мощнее газовского пятидесятисильного, и
сейчас они увидят...
     Тяжелые  удары  по  крыше машины заставили Шестакова вздрогнуть. Он
все время смотрел в зеркало и абсолютно не заметил, как Овчаров метнулся
обратно  и  запрыгнул  на  задний  край правой подножки. Дверца там была
заперта,  ион,  балансируя в опасном положении, держась за тонкую ручку,
бил ладонью по крыше, привлекая внимание Григория.
     -    Вот   дурак,   -   выругался   Шестаков,   вынужденный   вновь
притормаживать.  Дотянуться  со своего места до задней дверцы он не мог.
Распахнул переднюю.
     Овчаров  попытался  влезть  в  машину.  Тяжело  дышащий и непонятно
веселый.
     -  Ну,  вот  уж  хрен  им!  Воевать,  так,  воевать до конца! Гони,
начальник!
     -  Нет, Витя, нет! Ты мне в другом месте нужен, не запачканный и на
свободе. Секунда времени у тебя, прыгай, дурак, твою мать, иначе...
     Настолько,  наверное,  яростный  голос  был  у  наркома и настолько
убедительный,  что  Овчаров всё-таки спрыгнул с подножки, растаял в тени
удачно оказавшейся рядом подворотни.
     Облегченно  вздохнув  -  одной  обузой  на  душе меньше, - нарком с
перегазовкой включил скорость, вновь разгоняя трехтонный "ЗИС", завертел
руль,  с трудом вписываясь в узкий и крутой поворот. Никогда он этого не
умел  по-настоящему,  а  сейчас  выходило здорово! Адреналинчик в кровь,
восторг  от  собственного мастерства, злорадное чувство при мысли о том,
каково сейчас будет преследователям.
     Лопухи ведь там сидят, никогда ничего легче трактора не водили, для
них   бы   и  "жигуль-шестерка"  гоночным  болидом  представился,  а  уж
тысячекубовая "Ямаха"...
     Мелькающие  в  голове  слова и образы Шестакова даже и не удивляли,
сейчас   он   воспринимал   все  новые  пробуждающиеся  способности  как
счастливую  данность,  как  приятный подарок судьбы. "Все действительное
разумно",  -  так вроде бы говорил преподаватель на семинаре в институте
Красной профессуры.
     Он  вывернул машину на длинный, прямой, освещенный редкими фонарями
проспект  и  через  минуту  увидел  в  зеркале  тусклые  фары все той же
повисшей на хвосте "эмки". И - на самом деле так было или померещилось -
приоткрылась  на  ходу  дверка  машины,  вправо-вбок  метнулась  из  нее
человеческая фигура.
     Похоже  -  послали  одного  из  своих  звонить  по  телефону.  Ведь
радиостанциями  они, слава богу, еще оснаститься не успели. Не то время.
А  вот  засекли  цель,  увидели  неподалеку  будку телефона-автомата - и
пожалуйста.  Если  так  -  минут  через пятьдесят поднимут общегородскую
тревогу,  бросят на улицы все наличные силы, моторизованные и пешие, для
перехвата  приметного  Ежового  "ЗИСа"  с шашечками. Тогда не уйдешь без
боя. Надо все заканчивать немедленно. А как?
     Он  чуть ли не взмолился, обращаясь к своему новому естеству, к той
непонятной   силе,  что  в  острые  моменты  позволяла  ему  действовать
неслыханным для здешней реальности образом. И тут же получил ответ. Тоже
не передаваемый словами, но отчетливый и убедительный.
     Нет,  преследователи  тоже ездить умели, в пределах здешней нормы -
весьма неплохо. Их машина не просто плотно держалась на хвосте "ЗИСа", а
начала  его  нагонять.  Со  стороны - а они уже проскочили мимо двух или
трех  постовых  милиционеров  на перекрестках - это наверное" напоминало
правительственный  выезд.  Впереди с посередине улицы с большой лимузин,
"эмка" сопровождения чуть сзади.
     Мало ли что по этой трассе спецмашины обычно не ездили, но могли же
к примеру, в санаторий "Узкое" везут важных отдыхающих.
     Метров  с  тридцати преследователи начали стрелять. Важно, нервы не
выдержали  или имели команду не отпускать беглеца ни в коем случае. А то
ведь  до  выезда  из города совсем недалеко, и не угадать потом, в какую
сторону  ему вздумается отрываться и как ориентироваться тем, кто примет
телефонный звонок оперативники.
     А на часах уже стрелки далеко перевалили за первое деление. Полчаса
остается,  чтобы  все  закончить,  вернуться  к Власьеву. Другого случая
может и не представиться, раз пошли такие вот дела.
     Пять   револьверных  хлопков,  которые  услышал  Шестаков,  его  не
испугали.  Стрельба  из  движущейся  машины  по  быстроходной цели могла
принести  успех только случайно. Это Жеглов в кино попал в "Студебеккер"
почти сразу, а здесь...
     Зато  руки  у  наркома  были  теперь  развязаны и совесть, если она
вообще  имела  к  происходящему  отношение,  -  чиста.  Все-таки  первым
начинать   действия   с   известным  результатом  ему  по-прежнему  было
психологически трудно,
     А вот теперь - пожалуйста. Он только защищает свою жизнь и свободу.
     Его  никогда  не  учили подобному. Более того, он не читало о таком
даже  и  в  книгах.  Однако,  словно  десятки  раз отрабатывал маневр на
полигоне, Шестаков на точно выверенный угол подвернул руль, одновременно
прижал  педаль  тормоза. "Управляемый занося, вспомнил он название того,
что  сейчас  проделывал. Покрытая укатанным снегом мостовая идеально для
этого подходила. : ;
     Машину  боком  понесло  вправо,  к  тротуару.  Шестаков  сделал еще
несколько   резких   движений   рулем,   одновременно  отпуская  тормоз,
перегазовал,  выжал  сцепление  и перебросил влево и назад длинный рычаг
скорости. "ЗИС" развернуло почти на 80 градусов.
     Наплывающий  отчего-то  медленно-медленно  радиатор  "эмки"  нарком
увидел  чуть-чуть  левее  длинной  хромированной  планки,  идущей  вдоль
капота, как прицельная линия, буквально в десятке метров.
     Откинувшись  назад,  упираясь  в  руль вытянутыми руками и невольно
зажмурив глаза он до пола вдавил педаль газа.
     Невероятно  долгая  пауза,  потом  гулкий  удар,  лязг сминающегося
металла, звон стекла, похоже- вскрик. Тишина.
     Шестакова  бросило  вперед,  он  ударился  грудью  о баранку, но не
сильно.  Открыл глаза. Толстое стекло "сталинит" выдержало. А вот "эмке"
досталось куда больше. Облицовка радиатора уехала вверх и назад, боковые
щитки  капота  раскрылись,  словно  крылья птеродактиля, переднее стекло
покрылось густой белой паутиной. Над мотором поднимался столб пара.
     Нарком  дернул  дверную  ручку,  мельком  подумал  -  "лишь  бы  не
заклинило". Выскочил наружу.
     Черная  "эмка",  судя  по  первому  впечатлению,  восстановлению не
подлежала.  Уж больно ее исковеркал таранный удар лимузина, кованая рама
которого  далеко  выступала  за  пределы  кузова.  Для того, возможно, и
делалась.
     ...И конечно, первым делом, невзирая на ссадину на правом виске, из
которой  текла  по щеке липкая и теплая кровь, Шестаков выдернул "наган"
из кармана. Он теперь был настоящим рейнджером.
     Мало  ли  что  чужая  машина  напоминала  смятую  консервную банку,
отброшенную  ударом  до  черного  ствола  раскидистой липы у дома на той
стороне  улицы.  А  вот  соберется  с силами кто-то внутри, пусть даже и
умирающий уже, и пальнет навстречу...
     Поэтому  Шестаков подходил к машине со всей осторожностью. Ему даже
было  и  несколько  жаль  этих неизвестных парней в машине, пострадавших
неизвестно  за что. Они ведь тоже, попросту говоря, всего лишь исполняли
служебный долг...
     "Так  ведь  и  немцы  при  печах  Освенцима  исполняли его же..." -
подумалось мельком.
     В  машине  чекистов было трое. Водитель и передний пассажир погибли
сразу,  тут  и смотреть нечего было, а тот, что сидел сзади, шевелился и
выглядел  почти  невредимым.  Он  постанывал и держался обеими руками за
голову.
     Контузия  скорее  всего,  и  не  слишком  тяжелая,  если только нет
повреждений   внутренних   органов.   Мысль  тоже  была  мимолетная,  не
требовавшая   от  наркома  специальных  усилий.  Профессиональная  мысль
человека, не один год проработавшего врачом "Скорой помощи".
     И так же профессионально он охлопал карманы погибших, одетых, между
прочим,  в штатские пальто, но поверх форменных гимнастерок с петлицами.
Знаки различия Шестаков смотреть не стал.
     Хотел  было  забрать у них револьверы. Тот, что сидел справа, так и
держал  свой  "наган"  в  сломанной руке, а у водителя он был в сбруе на
поясе.  Но  тут  же  сообразил  -  зачем? Лучше вложить и второй "наган"
обратно  в  кобуру.  Кому  нужно,  поймут,  конечно, что из него недавно
стреляли, но заметят это не сразу.
     Может  быть,  только  завтра.  А  пока  эта история вполне тянет на
обычную аварию.
     На  большой  скорости машину занесло на гололеде, и она врезалась в
дерево.   Но   такая  легенда,  способная  хоть  на  полсуток  ввести  в
заблуждение  следствие,  пройдет,  если удастся завести "ЗИС" и уехать с
места происшествия.
     На  вид  повреждения  у  него небольшие, только смят никелированный
бампер и задрано вверх левое крыло.
     Он  убедился,  что милиционер хоть и жив, к активным действиям пока
не  способен,  и вернулся к своей машине. Навалился всем телом, крыло со
скрипом  стало  на  место.  Включил  зажигание.  Стартер  несколько  раз
провернулся, а потом взревел мотор. Отлично!
     Он  перетащил  стонущего  чекиста в салон "ЗИСа", уложил на широкое
заднее сидень.
     Трогая  машину,  Шестаков  езде  и  успел оглядеться. Поразительная
картина,  между  прочим.  Длинный  и  совершенно  пустой  в  обе стороны
проспект,   освещенный   редкими   лампами   под   жестяными  абажурами,
раскачивающимися  и скрипящими под ветром. Ни души. Несмотря на выстрелы
и грохот столкнувшихся машин.
     Кто-то, может быть, и смотрит из черных окон домов, даже, наверное,
набирает  телефон  ближайшего  отделения  милиции,  но  вообще - мертвая
тишина.
     Сюрреализм. Антониони, кажутся, такие мизансцены снимать...
     "ЗИС" пошел вдоль бордюра, словно прихрамывая. Его все время тянуло
вбок,  наверное,  побеждена  подвеска,  и  внутри моторы что-то хрипело,
вздыхало,  побрякивало.  Не машина, а лошадь. Да и черт с ней, километра
бы  на  три-четыре  хватило,  дотянуть  до  моста,  где его должен ждать
Витюша, а потом к наркомату мату.
     - Эй, мы куда едем? - раздался жрут слабый голос с заднего сиденья.
Пришел  в  себя,  значит,  пациент. Но, судя по характеру травмы, у него
должна  быть  ретроградная  амнезия.  То есть когда не помнишь, что было
непосредственно перед ударом.
     - Лежи, не дергайся, - ответил Шестаков.
     - Куда надо, к Склифосовскому.
     - А что со мной? Ох, голова раскалывается...
     - Что надо. Разбились вы с дружками в аварии. Пить меньше надо...
     - Дак мы разве пили? Мы вроде на работе...
     Вот разговорчивый да памятливый попался!
     А  Виктор  действительно  стоял  на  мосту в указанном месте. Злой,
замерзший с хмель из него напрочь выдуло морозным ветерком, и, наверное,
клял  он сейчас и себя, и старого друга, который втянул его в совершенно
идиотскую" чреватую потерей не только должности, но и головы историю.
     Он повалился на сиденье, матерясь и стряхивая с усов ледышки.
     - Ну что? Вывернулся?
     Помятого крыла он со своей стороны не увидел.
     -  Надеюсь,  да. Только конь мой железный на глазах сдыхает. Нам бы
местечко  укромное  найти,  да  поближе,  поговорить  надо. И дальнейшие
вопросы решить.
     -  Укромное?  Так давай назад в парк Горького заедем, сразу влево с
моста и через Якиманский переулок, там глухих аллеек полно...
     Овчаров  знал  Москву  гораздо лучше Шестакова,