лушал  весь  этот  разговор,  в  свою  очередь удивляясь
неожиданным талантам бывшего аристократа. Или книжек он прочитал много в
своем лесном затворничестве, или имел контакты не только с лесной флорой
и фауной.
     Ему  стало  даже  интересно,  что дальше будет, словно бы не он сам
выступал инициатором и главный действующим лицом предстоящего действа.
     -  Мне  про  тебя много штрихи бармили,- продолжил разговор шепотом
Косой. - Как же ты здесь заместился?
     - Так масть легла. Как заместился, так и сплетую.
     - Сплетуешь? В ланцухах, отсюда, два болтухи с трубками за дверью?
     - Увидишь. Только не лажанись, когда момент придет.
     Очевидно,  в голосе Власьева прозвучала такая убежденность, что вор
аж задохнулся:
     -  Да  я,  да... сукой буду. Наступила пауза. Шестаков простучал по
ноге Власьева:
     - Попроси у конвоя закурить...
     -  Эй,  начальники, - тут же откликнулся Власьев, стукнув кулаком в
дверцу, - будьте людьми, окурочек суньте...
     -  Да  мы  бы  и  сунули,  - отозвался голос конвоира, - а как ты в
наручниках-то его возьмешь?
     -  А  ты  подай  через  решеточку,  мы  губы  подсунем  и дернем по
разу-другому.  Сам  же  знаешь,  куда  нас  везешь,  так не уж пожалеешь
табачку-то?
     -  Вполне  свободно  и пожалею, - отозвался другой конвоир, голосом
помоложе и понахальнее. - Если Только у вас заплатить есть чем?
     -  Да  чем  же?  -  проныл Косой. - Шмонали вы нас бессчетно, разве
останется что?
     -  Знаю  я  вас,  злоехидных. Всегда заначить умеете, хоть пять раз
подряд шмонай...
     - Ну, хер с тобой. Есть. За трояк две целых папиросы дашь?
     По  тем  временам  три рубля стоила пачка "Казбека" или четвертинка
водки.
     - Дам, если заплатишь...
     Колян  привстал  на  сиденье. Отстранил тех двоих, что загораживали
путь к окошку.
     - Держи, начальник. В шапке, за козырьком трояк спрятан. Забирай, и
курево сюда толкни.
     Конвоир   потянулся  рукой  между  прутьями,  подсветил  фонариком,
нащупал в указанном месте туго скрученную купюру, засмеялся довольно.
     - Не соврал, Я ж знаю - хитрые вы, бандюги. Держи свою папиросу...
     И  когда  Косой  потянулся  лицом  к решетке, со смехом воткнул ему
горящую папиросу под нижнюю губу.
     Вор сначала ахнул от неожиданной боли, а потом разразился страшными
ругательствами   и   угрозами.   Конвоир   от  ощущения  безопасности  и
полученного удовольствия искренне веселился.
     - Покурил, да, сука? Покурил? Ты у меня еще покуришь. Тут тебе не у
Проньки.  Я  вас  всегда  давили  давить  буду...  Жалко, в расстрельную
команду у нас не набирают. Я бы пошел.
     Косой  неожиданно  быстро  успокоился.  Громко  харкнул  в  сторону
окошка,  потом  сказал  врастяжечку  и  чрезвычайно  веско: - Развлекся,
курвеныш?  На  здоровье.  Но  и  ошибся  же  ты! Тебе моего трояка ни на
похороны,  ни  на  поминки  не хватит... И матери твоей, блядище старой,
икаться  не  проикаться...  Конвоир  дернулся  было  с руганью открывать
дверцу "собачника", но его удержал второй охранник. Он тихо сказал, но в
наступившей вдруг тишине все услышали, и Шестаков под лавкой тоже:
     -  Зря  ты  это,  Сеня. Смертники - они тоже люди. Молчал бы, как я
молчал, а раз пообещал... Нехорошо.
     -  Да...  видал я их всех. И тебя тоже. Нашлись тут. Посмотрим еще,
как  ты  в  другом месте говорит будешь... Жалельщик... - Спасибо, мужик,
- вновь вмешался Косой,
     Тебе тоже зачтется, если что...
     После  очередного сигнала Шестакова Власьев шепнул новому приятелю:
-  Ну, друг, теперь шум какой-нибудь устрой. Хоть песню запойте, "Гоп со
смыком"  или  там  "Солнце  исходит и заходит". Давай. И места мне чуток
освободи.
     По  команде  Косого  двое  или  трое  оживившихся  от происходящего
арестованных  действительно  начали  петь  разудалыми,  хотя и лишенными
мелодичности  голосами  нечто  подходящее,  а  Власьев опустился на пол,
подставив Шестакову скованные руки.
     Замок  в  наручниках был примитивнейший, рассчитанный именно на то,
что никто, кроме владеющих ключом конвоиров, открывать его не станет.
     Поэтому   через   минуту,   поковыряв,   с  определенной,  впрочем,
сноровкой, кончиком ножа в скважине, Шестаков разомкнул браслеты.
     Сказал,   не   боясь,   что   его   кто-то   услышит   за  песенной
разноголосицей:
     - Теперь Косого давай...
     С тем получилось еще быстрее.
     Изумленный вор сжал руку Власьева.
     - Вот теперь верю, свояк. Твой я до конца. Что дальше? Командуй.
     Власьев,  как  бы  между прочим, потеснил его на лавке, и рядом сел
выскользнувший снизу Шестаков.
     Хотя  на  улице  уже  слегка рассвело, изнутри клетки только окошко
двери высветилось серым, а темнота была прежняя и непроглядная.
     - Ты местный? - спросил Власьев у вора.
     - Не совсем, но все же. В чем дело?
     - Мы где сейчас?
     - Судя по времени и скорости - к Черкутино подъезжаем, - неожиданно
перешел на вполне человеческий язык Косой.
     - Там местность какая?
     -  Насколько  помню  -  лес глухой с обеих сторон. И спуск длинный,
крутой...
     -  Хорошо,  готовься... И сиди тихо, что бы ни случилось, пока я не
скажу...
     Дождавшись,  когда  стихнет  бессвязная  и  тоскливая,  несмотря на
ухарские слова, песня, к окошку подвинулся уже Шестаков.
     -  Эй,  мужик,  не  к  тебе,  кагай,  обращаюсь,  - осадил он снова
сунувшего голову к решетке первого конвоира, - а к человеку. Может, хоть
ты закурить все же дашь? Я опять заплачу... Даже больше.
     -  Да ладно, я и без денег, - охранник просунул сквозь решетку едва
раскуренную  самокрутку.  Шестаков  принял  ее зубами. Глубоко затянулся
дважды, передал Власьеву.
     -  Спасибо,  друг,  ты и вправду человек... Прикинул, достаточно ли
светло  уже  в  отсеке  охранников,  правильно ли они поймут ситуацию, и
выставил между прутьями ствол "нагана".
     - Теперь - спокойно. Стреляю без предупреждения.
     Винтовки у конвоиров стояли, прислоненные к стенке, а револьверы из
кобуры в узкой выгородке с маху не выдернешь. Тесно, и на юлов бриннеров
в те времена вохровцев не учили.
     У первого охранника отпала челюсть - что совершенно соответствовало
типажу,  подлые лкзди обыкновенно бывают и трусливыми, исключения редки,
а   второй   инстинктивно   откинул  голову  к  стенке,  уходя  с  линии
прицеливания, и глупо спросил: - Настоящий? Откуда?
     -  А ты присмотрись. От.... - ответил на вопросы Шестаков в порядке
поступления. - Желаешь проверить - прошу.
     Конвоир мотнул головой отрицательно.
     - Тогда отпирай. Жить будешь, обещаю. Заслужил. А машина продолжала
ехать,  подпрыгивая  на  кочках  и  моментами  пробуксовывая на наледях.
Водитель крутил руль, начкар, наверное, спал.
     -  Что  теперь?  -  спросил Власьев у Шестакова, когда дверь клетки
была  открыта,  а  охранники  лежали на полу, придавленные шестью парами
ног.
     - Сейчас. Эй, ты, как просигналить водило, чтобы остановился?
     -  Вот, кнопочка, - конвоир показал на большую бакелитовую кнопку в
углу отсека.
     Шестаков  нажал  ее,  в  кабине  хрипло  загудел зуммер от полевого
телефона.
     Шофер  начал  тормозить.  Привычное  дело.  Скорее всего ребятам по
нужде  потребовалось.  Он  и  из  кабины не стал выходить. Так и упал на
руль, когда Шестаков рванул на себя дверную ручку и ударил его кулаком в
висок, а Власьев с другой стороны дернул из кабины начкара.
     Всех  четверых  поставили  у занесенной высокими сугробами обочины,
растерянных,  ошеломленных переменой судьбы, распоясанных, с вывернутыми
карманами.
     Не  менее растерянные зеки, вывалившись из клетки, толпились рядом.
Команду вдруг принял не объявивший себя Пантелеевым Власьев, а Шестаков,
упивающийся не столько фактом спасения, как авантюрностью сюжета.
     -  Значит,  так, господа-товарищи. Власть переменилась, как говорил
герой  популярного  кино.  Теперь  наш  верх.  Мы уедем, а вы останетесь
здесь.  Убивать  не  будем,  мы  не злодеи, а вы люди тоже подневольные.
Привяжем  к  деревьям,  и  ждите. Когда-нибудь кто и проедет и отпустит.
Одеты  вы прилично, не замерзнете. А будут спрашивать - Ленька Пантелеев
вас повязал. Если не сразу вспомнят начальнички - скажите, тот самый, из
Питера,  которого  так  поймать  и  не  сумели, а для понта постороннего
жмурика взамен подсунули. Я все сказал. Прощайте.
     И  уже  обернувшись  к  своим  попутчикам, сказал неизвестно отчего
по-польски:
     - Прошу панов до самоходу.
     -  Э, нет, подожди, братан, - перебил его Косой. - Я ведь тоже слов
на  ветер  не  бросаю. А тем более бог на свете есть, который не фраер и
правду  видит. Он что сказал на кресте? Не пройдет и часа, как ты будешь
со  мною  в  царствии небесном. Так я примерно это и пообещал орелику. -
Вор пальцем указал на помертвевшего охранника.
     - Только ему похуже будет...
     Власьев пожал плечами и отвернулся, давая понять, что вмешиваться в
чужие разборки не станет.
     Шестаков  же испытал даже некоторый интерес - что сейчас произойдет
и как.
     Он  всегда  ненавидел  подонков,  получающих  удовольствие от чужих
страданий,  с  детства,  и  в  данном  случае  вспомнил  тоже библейскую
формулу: "Какою мерою меряете, такою и обмерится вам!"
     Вид  вора был не столько страшен, как угрожающе деловит, и охранник
привычно,  генетически привычно для уроженца среднерусских мест, упал на
колени.
     -  Дяденька,  прости,  дяденька,  не  по  злобе я, от глупости так,
прости, не буду больше...
     Парню,  как  стало  видно  в  лучах  развернувшегося  во  все  небо
малинового морозного рассвета, и было всего-то лет двадцать пять. Пришел
по   призыву  в  конвойные  войска  в  разгар  голодных  лет  и  остался
сверхсрочно  на  сытой  и  не  утомительной,  по  сравнению  с колхозным
бессмысленным трудом, службе.
     Но лицо у него было тяжелое, щекастое, отнюдь не отмеченное печатью
интеллекта,  и  надежды на чудесное преображение после пережитого страха
тоже не обещало.
     Косой  улыбнулся  щербатым ртом. - Да упаси бог. Убивать тебя, грех
брать  на  душу?  Я сказал, что моего трояка тебе на похороны не хватит?
Так  и  не  потребуется.  Жить  будешь,  милок,  долго будешь, ишь какой
гладкий,  и  мамка  твоя  с  тобой  наплачется.  Как  моя из-за вас, сук
красных, плакала...
     Только  ты это, полушубочек-то сними, нам еще долго до родного дома
добираться,  не то, что тебе, и валенки тоже. Казенного ватника и штанов
тебе   вполне   хватит.  -  Лицо  у  вора  было  удивительно  спокойное,
сочувствующее  даже. Сложив рядом все снятые охранником дрожащими руками
вещи, он резко толкнул его кулаком в грудь. Парень сделал шаг назад. - А
теперь держи.
     Вор  взмахнул  винтовкой, которую все время держал в руке, а сейчас
перехватил  за  край цевья, и, словно хоккейной клюшкой, подсек вохровца
под  колени.  Тот с воплем рухнул на дорогу. Колян подошел к нему и, все
так  же  зловеще  улыбаясь,  коротко и страшно ударил его прямо в правый
локтевой сустав.
     Шестакову  показалось,  что  он  даже  сквозь  толстый ватный рукав
телогрейки услышал хруст костей. Охранник заорал совсем уже отчаянно.
     -   Нормально?   Нравится?  -  и  второй  удар  окованным  металлом
затыльником приклада, теперь по левому локтю.
     Стрелок, похоже, потерял сознание от дикой боли. Шестаков дернулся,
испытав желание прекратить расправу, но теперь Власьев удержал его:
     - Стоп. Не наше дело.
     При  этом  они  оба  не  спускали  стволов  "наганов"  с  остальных
конвоиров, ошеломленно и подавленно взиравших на происходящее.
     Вдруг       кто-нибудь       все-таки       вздумает       проявить
профессионально-классовую солидарность. Таковых не нашлось.
     А Косой по-прежнему спокойно, деловито перебил охраннику и коленные
суставы, размахиваясь винтовкой, будто цепом на току, и попадая в нужное
место  удивительно  точно.  Опустил винтовку и вытер пот со лба. - Вот и
все. Теперь пускай живет, падла, как сможет....
     Что  особенно странно - Шестаков одновременно и подавлял тошноту от
картины  жестокой,  средневековой  расправы,  и воспринимал ее же вполне
адекватно,  словно  бы как справедливое возмездие. Самое же интересное -
переживала   его   наркомовская   составляющая,   а  иная  -  почти  что
развлекалась.
     Отошли  втроем  к обочине, после того как пристегнули наручниками к
придорожным  деревьям всех охранников, кроме подвергнутого суровой, но и
справедливой экзекуции. Закурили.
     -  В  СЛОНе20,  на  Соловках, еще и не
такое  делали,  -  словно  бы  оправдываясь,  сказал Косой. - Стукачей в
тумбочку  засовывали  и  с  Секирной  горы по лестнице в свободный полет
пускали. Полтыщи ступенек, между прочим.
     Или, еще забавнее, связать - и на бревнотаску кинуть. Пока до места
доедет  -  накричится  вволю.  А  уж там или в шестеренки попадет, или в
затон,  где  баланы  в  три  слоя плавают... - Затоптал в четыре затяжки
высмоленный  бычок,  повернулся  к Власьеву: - Давай командуй, Леонид. -
Видно  было,  что  он едва не подпрыгивает от внутреннего возбуждения. -
Что  дальше  требуется, какие планы? - Шестакова он как бы и не замечал,
считая просто пантелеевским ассистентом.
     -  А  никаких. Сорваться бы отсюда, пока живы. Времени у нас совсем
нету... Те мужики, что с нами едут - кто?
     - Да так. Серьезных деловых нет. Два паренька вот - мои. Взялись со
мной  в  стырщики  податься,  да сгорели сразу. А теперь под 58-ю хряют.
Брусы шпановые...
     -  Сейчас спросим, - вмешался в разговор Шестаков. - Эй, подходи по
одному...
     Первый,   человек   лет   сорока   на   вид,   оказался   инженером
гальванического  цеха,  арестованным  за  вредительство.  Грозило ему по
максимуму десять лет, в Кольугине он имел собственный дом и жену с двумя
детьми,   за   которых  очень  переживал,  поэтому  честно  заявил,  что
предпочитает   остаться   здесь,  глядишь,  и  зачтется  ему  правильное
поведение, и обвинение снимут...
     -  Не  смею спорить, - вежливо наклонил голову Шестаков. - Может, и
так получиться. Но, как сказано в книге пророка Исайи, если не ошибаюсь,
лучше  быть  живой  собакой, нежели мертвым львом. Сейчас я вам еще могу
предложить  некоторые  шансы,  а  через  пару  часов, вновь оказавшись в
камере,   их   у   вас   не   будет.   И,  биясь  головой  о  шконку  20  вы,  наверное, пожалеете об утраченном миге
свободы.
     Потом  поймал неприятно-тусклый взгляд собеседника и испытал острое
раздражение.
     -  Впрочем, к чему рабам ее плоды? Может, и так выйти, что мы через
час  падем  в  перестрелке,  а  вы еще пару недель или пару десятков лет
проживете...
     -  Хватит  болтать,  Гриша,  -  одернул  его  Власьев.  -  Не  хрен
проповедовать. Время поджимает.
     Шестаков сам ощутил бессмысленность своих филиппик и без дальнейших
слов кивнул, отходя в сторону.
     С   остальными  тоже  разобрались  быстро.  Один  из  товарищей  по
несчастью   был   арестован   как  ранее  уже  отсидевший  "саботажник",
зарезавший  во  время  коллективизации собственного бычка и двух свиней,
отбыл  пять  лет и все понимал правильно. Надеялся получить не более чем
ссылку, с беглецами ему было никак не по пути.
     Третий,  парнишка  лет семнадцати, арестован был вообще за букву У.
Приписал  ее  для  смеха в стенгазете к популярному лозунгу: "Жить стало
лучше,  жить  стало  веселее!  Сталин".  Получилось  - "Сталину". Сейчас
хлюпал  носом  и  тоже  надеялся,  что  в  городе  разберутся, пожурят и
отпустят.
     -  Эхе-хе, - вздохнул Шестаков и сказал неожиданно: - Смотри сам, -
парень. Году в пятьдесят третьем вспомнишь этот момент, если доживешь.
     Почему  он это сказал, почему вдруг назвал именно пятьдесят третий,
а  не  какой-нибудь более близкий год, он ответить даже сам себе не смог
бы.
     А двое молодых, после всего происшедшего отчаянно настроенных воров
примкнули к обществу.
     -  Ладно,  решили.  И  "патриотов"  подцепим к охране, пусть крепят
нерушимую  дружбу блока коммунистов и беспартийных, - с усмешкой сплюнул
под ноги Власьев, - а мы - поехали.
     Шестаков удивился, насколько старший лейтенант удачно вписывается в
неожиданно придуманный образ. Откуда он вообще набрался уголовных манер?
     Но  не  стал  вникать  в  ненужные сейчас тонкости. Будет еще время
обменяться мнениями.
     Крутанул  ручкой  не  успевший остыть мотор, развернул в три приема
полуторку на узкой лесной дороге. - Ну, по машинам.
     -  Как это - по машинам? - вскинулся вдруг один из молодых воров. -
Вы,  дяденька,  отоварились,  а мне? Вертухаи тут в тулупах и в валенках
париться будут, а я замерзай?
     И  тоже  потащил  белый, хотя и грязноватый романовский полушубок с
начальника караула.
     -  Эй,  подожди,  -  слабо  возразил  тот,  -  ну  будь  человеком.
Мороз-то... Когда нас еще найдут?
     - А мне по... Вы обо мне думали, когда трое суток в холодной камере
без  одеяла  и  матраса  держали? А в эту жестянку запихали в опорках на
босу  ногу? Снимай, падла, и валенки снимай. Скажи спасибо - портянки не
забираю.  На вон, подарок, - и сбросил перед начкаром свои действительно
хилые опорки и ватную стеганку.
     -  Замерзнешь  -  с  кобелей своих можешь поснимать, - он указал на
рядовых конвоиров.
     -  Не,  куда  там,  мне тоже холодно, - и второй сявка потянулся за
своей долей добычи.
     -  Хрен  с вами, прибарахляйтесь, только этого мужика не трожьте, я
ему обещал...
     Шестаков отвернулся. Сцена мародерства тоже выглядела неприятно, но
впрямую его не касалась.
     Это  были разборки внутри своеобразного мира, где роли якобы жестко
распределены,  но  вот  же, могут иногда и переходить от одних актеров к
другим.
     И  еще он откуда-то знал, что теперь эти конвоиры, когда их найдут,
отправятся   на   их   место.   "Тут   правило   простое:   головы  зека
недосчитаешься, своей головой пополнишь".
     Неизвестно,  как  пришла на ум эта фраза, но он ее точно раньше уже
слышал. Или читал.
     Он ждал, что с ним в кабину сядет Власьев, однако ошибся.
     -  Давай ты сюда, - показал тот Косому на дверцу. - А я с парнями в
кузов. Если что - постреляем...
     У  них  действительно  на  всю  компанию было теперь две винтовки с
полсотней  патронов  на  каждую, четыре отобранных у вохровцев "нагана",
плюс   власьевский,   который  вез  в  полевой  сумке  начкар  вместе  с
сопроводиловкой в качестве вещественного доказательства, и еще "наган" и
"Вальтер" Шестакова. Стоя у машины, нарком сказал Власьеву:
     -  Смотри,  Александрыч. В запасе у нас час-два, вряд ли больше. До
первой машины или саней, которые здесь проедут.
     -  Непременно.  Только когда еще машина здесь появится и сколько им
до города добираться? А ты куда ехать собрался?
     -   Как   куда?  Выбора  нет.  Обратно  до  Кольчугина,  а  там  на
Александров...
     -  Прости,  Гриша,  но  что-то  ослабел  ты разумом. Утром, в самый
разгар  людского движения, вздумал через город ехать, где каждая собака,
не  считая  милицию,  эту  машину  навскидку  знает? Тебе не наркомом, а
золотарем  бы  работать.  Иди  лучше ты в кузов. Я попробую другим путем
выбраться.
     Увидел, что Шестаков насупился, подсластил пилюлю:
     -  Нет, я, правда, сейчас кое-что интереснее придумал. Да и с вором
поговорить  надо.  Не  обижайся,  сиди  у окошка, смотри, чтоб погони не
было, но без крайней необходимости не стреляй.
     Шестаков  вдруг почувствовал, как и на флотской службе, что Власьев
в критических моментах умеет быть спокойнее и как бы мудрее его.
     В  кабине  полуторки,  которую  Власьев  вел неторопливо, но умело,
пошел другой разговор.
     - Признаю, кореш, что ты с дружком - фасонные ребята. Таких побегов
на  рывок и я не упомню. Наверно, правду говорили про Пантелеева, что он
и  из  Крестов  умел  уходить,  и с Гороховой. А все ж не верится, чтобы
пятнадцать  лет  об