и всем конец. Только ему - раньше.
     -  Ладно, закончили, - понимая формальную правоту заместителя, Ежов
утих. - Но почему все-таки не доложил сразу, ни мне, ни Михаилу?
     -  Сделал  бы - доложил. Чего зря болтать, гнать волну? У вас своих
дел  невпроворот.  Я  и взял на себя, потому что увидел - день прошел, и
никто  не  поинтересовался  в  тюрьме, привезли Шестакова или нет. Так и
подумал - не сверху инициатива идет, сбоку откуда-то. А это уж чисто моя
епархия.
     -  Ладно,  ладно,  -  повторил  Ежов.  - Все свои наработки передай
Михаилу.  Он  закончит.  А  Шадрина  придется  арестовать. Он ближе всех
стоит. Не заговор, так преступная халатность. Разберемся.
     Заковский  понял,  что  спорить дальше - бесполезно. Шадрина ему не
вытянуть. По крайней мере - сейчас. И правильнее всего будет озаботиться
собственным спасением если успеет.
     Дело  осложнялось  еще  и  тем,  что  Заковский  ввязался  в  него,
действительно  исходя из профессиональных соображений, ну и, само собой,
из  желания подсидеть Ежова, о подлинной же подоплеке понятия не имел. В
противном случае не отступил бы так легко.


     Валентин  был  свидетелем  всего  происходящего.  Нынешний  поворот
событий   его   огорчил.  В  том  смысле,  что  теперь  поиск  Шестакова
значительно  осложнялся.  Придут  новые  люди,  к  которым  у  него  нет
подходов. Да и профессионализма снова будет на порядок меньше.
     Зато  в  перспективе  облегчается  задача устранения Ежова, который
самим  фактом  своего  существования  мешал  Лихареву.  Это  хорошо,  но
Шестаков сейчас важнее.
     А  детекторы излучение матрицы опять потеряли. Слишком далеко уехал
накормили...
     То, что дела после вмешательства Ежова пойдут хуже, подтвердилось в
этот   же   день.  После  ареста  Шадрина  начали  рваться  и  тщательно
выстроенные им, и замкнутые только на него цепочки взаимодействия разных
служб  наркомата.  Так,  например,  бесследно  ушло  в  песок  сообщение
транспортного  сержанта  о  появлении  в  поезде  подозрительных людей с
документами  чекистов.  И  сам  Лихарев,  занятый  кремлевскими делами и
наблюдением  за  Ежовым,  прозевал долгий, почти трех часовой, пеленг, в
новь пойманный "шаром", когда Шестаков оказался в зоне его досягаемости.
     Запись об этом важнейшем событии Валентин прочитал только утром.
     Вот когда ему позарез потребовался Буданцев. Как же прав был сыщик,
предположив,   что   нарком   никуда  не  делся,  скрывается  в  ближнем
Подмосковье.  Совсем  недавно  Шестаков  находился  не  дальше  тридцати
километров  от  центра  города,  и  - снова исчез. Но теперь уже вряд ли
надолго.
     Но!  Буданцев  арестован вместе с Шадриным, непонятно, впрочем, для
чего.  Сыщик  ведь просто инструмент. В руках Ежова он способен работать
ничуть  не  хуже,  чем по поручению Шадрина. Наместо Ежова следовало бы,
наоборот,  пригласить  его на беседу, еще раз подчеркнуть важность дела,
намекнуть  на  возможное  поощрение  и  повышение  по службе. Нет, "осел
останется   ослом"   хоть  ты  осыпь  его  звездами".  Даже  -  звёздами
Генерального комиссара госбезопасности.
     Теперь   надо   соображать,  как  вытащить  Ивана  Афанасьевича  из
застенков, пока он еще не потерял там свои деловые качества.

     Буданцева  втолкнули  в камеру, и дверь за ним захлопнулась, дважды
провернулся ключ в замке.
     Отделал  его  следователь  "как  следует". Даже в этом состоянии он
усмехнулся внезапному каламбуру. Горела спина, трудно было вздохнуть, но
ребра,  кажется,  целы. Постанывая и матерясь сквозь зубы, сыщик кое-как
устроится  на  жестком  топчане.  Полез в карман. Один из ударов дубинки
пришелся как раз по коробке папирос. Это совсем его расстроило.
     Выбрав  одну,  не до конца переломившуюся, он подклеил ее бумажкой,
оторванной от другой. Осторожно раскурил.
     Случившееся  не  укладывалось в голове. Полный абсурд. Чего от него
добивались?  Чтобы выдал, где прячется беглый нарком. А где ж его взять?
Неужели  в  ГБ  такие  кретины,  что  всерьез  надеялись добыть истину с
помощью  резиновой  палки?  Признания,  что  Буданцев сообщник наркома и
знает,  где он прячется, добиться можно. Завтра или через три дня. Можно
и  сегодня,  если опять потащат на допрос и возьмутся за дело "настоящим
образом". Ну и что это им даст?
     И  сразу  пришла  здравая  мысль  -  а  что, если они на самом деле
убеждены,  будто он, Буданцев, - знает?! Или - узнает вот-вот. Настолько
убеждены,  что  другие  версии им рассматривать уже не нужно. Кто-то, на
самом  деле  заинтересованный,  чтобы  у  Шестакова  оказалось  побольше
времени  для бегства (тут следователь, вольно или невольно, сказал нечто
близкое  к  истине), направил ГБ по ложному следу. Ценой его, Буданцева,
свободы. А возможно, и жизни.
     Он  будет  молчать, поскольку сказать ему нечего, потом, чтобы хоть
немножко  отдохнуть  от  пыток,  станет  нести  всякую  ерунду, ее будут
тщательно проверять, потом снова бить.
     Печальная перспектива для него, но спасительная для Шестакова и его
покровителей.
     Ох  и  попал  ты  в  чужую  мельницу, Иван Афанасьевич, ох и попал.
Значит,  была хоть доля правды в его высказанной Лихареву версии, что не
сам по себе действовал нарком, что были у него сообщники.
     Час  или  два  провалялся  он  так  на  топчане, то впадая в полное
отчаяние,  то  вновь  начиная  мучительно  выискивать  пути  спасения. В
положенное  время  принесли  обед,  но  есть он не мог. Хотелось курить,
однако   четыре   последние  изломанные  папиросы  надо  было  поберечь,
неизвестно,  что  дальше будет. Он не знал, позволят ему на отобранные у
него  деньги  купить  в тюремном ларьке папирос или следователь пожелает
еще и таким путем усилить его мучения.
     А  еще через какое-то время, когда свет за матовыми стеклами окошка
стал по вечернему меркнуть (пятый час, значит), замок снова загремел.
     -  Собирайтесь,  -  сказал  уже  другой  надзиратель. - На выход. С
вещами.

     Лихарев,  безусловно, мог и еще раз прибегнуть к помощи Сталина или
найти  иной,  достаточно убедительный способ воздействия на Ежова, чтобы
заставить  его  освободить  Буданцева.  Беда  лишь  в  том,  что этим он
привлекал  к  себе  совершенно  ненужное  внимание,  выдавал  чрезмерную
заинтересованность  в  деле, и никто не мог сказать заранее, каков будет
эффект.  Не  исключалось,  что  на  сей  раз  просто  из упрямства или с
какой-то иной целью вождь не поддержит своего помощника. Хотя бы - чтобы
посмотреть,  как  он будет выкручиваться из ситуации, в которую сам себя
поставил.
     А  главное  -  любая  интрига  такого  масштаба  и уровня требовала
тщательной подготовки, а значит, и драгоценного времени.
     И   Валентин   решил   действовать,   что  называется  напролом.  В
бюрократической   державе   лучше   всего   срабатывают  бюрократические
средства.  Не  нужно  тратить  время  и  силы  на  гипноз,  еще какие-то
мистические   способы.   Ибо   сказано:   "Не  умножай  сущностей  сверх
необходимости". Земляне доверчивы.
     Спасти  сыщика, дать ему возможность продолжить работу, а что будет
дальше - посмотрим.
     Заодно  всесильный  нарком  получит  чувствительный щелчок по носу,
который  заставит  его  как  минимум  потерять самообладание. А его ведь
время тоже поджимает!
     Лихареву  уже  не  раз  приходилось  использовать  и  такие методы.
Порывшись  в  ящиках  стола,  он  нашел  нужный  бланк, заполнил его, не
задумываясь,  словно  делал  это  каждый  день, совсем немного помедлив,
поставил  внизу  требуемый  росчерк.  Из  богатой коллекции всевозможных
печатей и штампов выбрал один, старательно подышал на фиолетовый кружок,
оттиснул рядом с подписью.
     Кажется, все "in lege artis".17>
     В небольшой комнате между спальней и кабинетом, больше напоминавшей
театральную  костюмерную  или гардероб самого элегантного мужчины начала
века  -  принца Уэльского, Валентин выбрал достаточно поношенную, хотя и
аккуратную  гимнастерку  с  эмблемой  госбезопасности  на левом рукаве и
знаками  различия  старшего  лейтенанта  на малиновых петлицах. Присев к
зеркальному   трельяжу,   приклеил   подносом  модные  среди  военных  и
ответработников усы узкой щеточкой, смазал волосы специальной жидкостью,
чтобы  плотнее лежали, натянул сверху парик, имитирующий хорошо выбритый
череп.
     И  стал  похож  одновременно на маршала Блюхера, и на Котовского из
недавно вышедшего фильма.
     Снял  трубку  телефона,  набрал  номер  одного из своих "внештатных
сотрудников",  проинструктировал,  не  боясь подслушивания. Его телефоны
хотя  и были подключены ко всем телефонным сетям города, в том числе и к
правительственным  ВЧ,  существующей  аппаратурой не засекались. Они для
нее вообще как бы не существовали.
     Когда  за  окном  крякнул сигнал подъехавшей машины, Валентин снова
позвонил.  Голоса  он  тоже  умел подделывать мастерски, тем более что в
данном  случае это было совсем не трудно. Через коммутатор НКВД вышел на
телефон дежурного помощника начальника внутренней тюрьмы.
     -  Кто?  -  бросил  в трубку высоким ломким голосом и когда услышал
ответ:  - "Такой-то, товарищ Генеральный комиссар", рассмеялся довольно:
- Молодец, узнал. У тебя там все в порядке? Слушай внимательно. Сейчас к
тебе  подойдет  человек  с моим предписанием. Передашь ему арестованного
Буданцева.  Да,  милиционер,  из  МУРа. В журнале запиши - убыл согласно
ордера. Ну, все как положено. Понял, повторять не надо? А остальное тебя
не  касается.  Все!  -  бросил трубку на рычаг так, чтобы на той стороне
провода  стало  ясно  -  нарком  хоть  и не матерится в голос, но чем-то
раздражен,  и  задавать  лишние  вопросы  хоть  ему, хоть его посланцу -
опасно.
     Нет,   дальше   все   было  действительно  просто.  Со  специальным
удостоверением  сотрудника  6-го  отдела, того, чья функция - выискивать
врагов  в  собственных  рядах,  Лихарев  прошел через три поста контроля
внутри  здания,  спустился  по боковой лестнице в зону спецтюрьмы, а уже
там предъявил ордер ожидавшему его, стоя у двери, дежурному.
     - Арестованный к этапу готов?
     - Так точно, ждет. Вот опись изъятых вещей, вот вещи, вот он сам.
     Лихарев лишенным всяких чувств оловянным взглядом окинул Буданцева.
Выглядел  он пока еще неплохо, хотя и видно было, что по предварительной
программе ему досталось сполна.
     - Жалобы, заявления на условия содержания есть? - спросил Валентин.
Буданцев, не узнавая и, несомненно, готовясь к еще худшему, отрицательно
мотнул головой.
     - Тогда поехали.
     Двое  рядовых  охранников,  без  присутствия  которых роль посланца
наркома   выглядела  бы  странно,  указали  Буданцеву  на  дверь,  умело
защелкнули  на  запястьях изящные никелированные наручники (полученные в
виде  шефской  помощи  от  германских  коллег)  и  загремели сапогами по
коридору,  будто  специально  ступая  не  на веревочную дорожку, а мимо.
Привыкший  к  порядку  тюремщик поморщился непроизвольно. - Так, где тут
расписаться? - спросил Лихарев.
     -  Чего  расписываться,  есть документ, - дежурный махнул в воздухе
ордером и спрятал его в папку.
     -  Тогда все, - Валентин не то сделал намек на отдание чести, не то
просто покрутил ладонью у плеча.
     Такая же черная, как и большинство выпускаемых Горьковским заводом,
"эмка"  свернула с Фуркасовского в сторону улицы Кирова, будто отрываясь
от  преследования,  несколько  раз  вильнула  по узким, почти непроезжим
переулкам,   разогналась   под   накат   Старой  площади,  завывая  явно
форсированным  мотором,  пронеслась  вверх по совершенно пустынным в это
время  Хрустальному  и  Сапунова  и наконец, убедившись, что погони нет,
остановилась перед домом на Столешниковом
     И  только  здесь  доселе  молчавший Лихарев сказал своим нормальным
голосом:
     -  Прошу  прощения  за  пережитые  неприятности,  Иван Афанасьевич.
Выходите.
     Сидевший  слева  от  Буданцева  "чекист" без дополнительной команды
расстегнул наручники.
     -  М-да,  -  только  и  сказал  сыщик,  ступив на покрытую грязным,
истолченным  в  скользкую  кашу  снегом брусчатку. - Дела с вами иметь -
себе дороже.
     -  Свободны,  ребята,  -  бросил  Лихарев своим помощникам, вежливо
придержав  Буданцева  под локоть, направил его в нужный подъезд и уже на
лестнице  сказал негромко: - А если б не с нами - догадываетесь, чем оно
могло кончиться?


ГЛАВА 25

     В  тесной  от  заполнивших  ее  людей  дежурной комнате, освещенной
желтым  светом  сорокасвечовой  лампочки,  лучи которой вдобавок вязли в
клубах  табачного дыма, из-за невысокого деревянного барьерчика поднялся
навстречу   полноватый   плохо   выбритый   милиционер  с  тремя  синими
квадратиками на петлицах шинели.
     И Шестаков, рванув руки так, что державшие их люди чуть не отлетели
к  стенам,  заорал  прямо  в  лицо этому усталому от суточного дежурства
провинциальному служаке:
     -  Вы  что  себе позволяете, придурки, мать вашу так, так и еще три
раза  наоборот?!  Я  вас, раздолбаев, законопачу так, что Магадан Сочами
покажется. Вы у меня...
     Кричать  громовым  голосом  и  ругаться  виртуозным флотским матом,
вызвавшим  оторопь  и  удивление  у  наивных, круглоглазых, только что и
умеющих старательно "окать" и неостроумно употреблять в дело и не в дело
три  известных  слова  аборигенов, Шестакову не составляло труда. Хорошо
помнилась  балтийская  служба, да и учинять разносы директорам заводов и
начальникам главков он тоже наловчился.
     Это  с  рабочими и младшими итээрами нарком был сдержан и вежлив, а
"командирам    производства"    спуску   не   давал,   обучившись   этой
номенклатурной  дипломатии у самого Орджоникидзе" который, как известно,
в случае чего и рукоприкладством не брезговал.
     -  А  ну  пусти, сволочь! - он еще раз дернул рукой, освободился из
ослабевших от растерянности пальцев милиционера, выхватил из внутреннего
кармана удостоверение, махнул перед носом дежурного,
     Удовлетворившись  произведенным  эффектом,  уже  спокойнее протянул
его, раскрытое.
     - Читай, деревня!
     Дежурный  прочитал.  Дернулся  инстинктивно,  будто пытаясь неумело
отдать   честь.   Забормотал  что-то.  Слишком  силен  был  страх  перед
всесильным  Центральным  аппаратом, чтобы остались силы вспомнить, какие
инструкции  он  получал,  что  там  говорилось  в  областном циркуляре о
всесоюзном розыске какого-то Шестакова.
     Да  и не одна такая ориентировка пылилась в ящиках стола, за год их
накопилось   незнамо   сколько,   где  значились  и  беглые  из  лагерей
карманники,  и  солидные воры, и покинувшие места высылки спецпоселенцы,
алиментщики  даже.  Запомнить  их  все  явно  не под силу было не только
провинциальному  милиционеру.  Тут  нужен  был знаменитый сыщик Путилин,
который, по слухам, знал наизусть всю картотеку московского департамента
полиции.
     -  Сиди,  -  махнул рукой Шестаков, сам опустился на лавку у стены,
морщась  от боли, стал стягивать сапог. Край портянки, штанина и голубые
кальсоны  промокли  вишневой  кровью.  Посередине  голени зияла глубокая
рана, на дне которой, кажется, просвечивала обнаженная кость.
     -  Вот кретины, - словно бы ни к кому не обращаясь, но отмечая, что
слушают его внимательно, сказал Шестаков. - Хотел им, дуракам, помочь, а
вместо  этого... Ну, чего вылупился!? - снова рявкнул он на дежурного. -
Бинт какой-нибудь есть и йод тоже?
     -  Сейчас,  мы  сейчас...  Виноградов,  бегом в "Скорую"! Там Зинка
Щукина дежурит, чтоб сейчас здесь была!
     И  обратился  к  наркому непосредственно: - Ну, так вот получилось,
кто  же  знал?  Темно,  крик,  стрельба,  своих-то они всех знают, а тут
обмишурились, за сообщника приняли... Болит-то сильно? т
     -  Нормально  болит. Пускай "наган" отдадут. Дай, номер посмотрю, а
то  чужой подсунете, а он в Удостоверении записан. Можешь убедиться. Ох,
жалко, что отходчивый я, а то бы как врезал сейчас кому-то...
     - Вы это, товарищ, - дежурный снова заглянул в удостоверение. - Вы,
главное,  зла  не держите. Должны ж понять... Может, вам водочки налить?
Помогает для успокоения...
     Шестаков понимал, дружеские отношения.
     -  Ну  налей, что ли... И документик давай сюда, и "наган" тоже. Да
вот еще - у тебя патрончиков лишних не найдется? Я четыре раза пальнул в
воздух, думал этот бардак прекратить, а вышло наоборот. Терпеть ненавижу
с пустым барабаном ходить...
     Запасные  патроны  у  него  как  раз  были, Шестакову таким образом
просто  захотелось  проверить,  насколько  дежурный  проникся  моментом,
степень  его  доверия  к наскоро придуманной легенде. - Найдем, конечно,
найдем,  о  чем  разговор.  Шестаков выпил полстакана не водки, а просто
самогона,  картофельного,  судя  по вкусу. Наверное, изъятого в какой-то
деревне  и не уничтоженного, как требовал закон, по естественной русской
слабости.
     Закурил  с  дежурным "богатую" папиросу, которые, конечно, и должны
курить московские товарищи.
     Тот  выгнал  из комнаты всех посторонних, только Власьева оставил в
загородке для задержанных.
     Николай  Александрович  привалился  к  стене, опустил голову, чтобы
взгляд не выдал, но Шестаков видел, как напряженно он ловит каждое слово
и каждый жест. Ждет, каким образом друг станет его выручать.
     А Шестаков пока и понятия не имел как.
     Тут  и  Зинка  Щукина  появилась, бойкая румяная девка лет двадцати
двух.
     Осмотрела  рану,  присыпала  желтым, вонючим йодоформом, сноровисто
перевязала.
     - Укол столбнячный надо бы, - предложила она.
     -  Это  что, по схеме, три через каждые полчаса? - угадал Шестаков,
хотя сроду понятия не имел ни о каких схемах.
     - Ага...
     - Не надо, обойдется. Грязи ж нет, у меня подштанники чистые, утром
только сменил.
     Фельдшерица  вдруг  разулыбалась.  -  Ну, нет, так нет, как хотите,
дяденька...
     -  Вот  так  и  хочу.  Спасибо  за  помощь,  иди,  занимайся своими
делами... - У него появилось впечатление, что он уже знал эту девушку, и
довольно хорошо, но как, откуда, сообразить не мог.
     Щукина  ушла,  а  Шестаков,  поболтав немного с дежурным, изобразил
вдруг смертельную усталость.
     - Слушай, Володя, - он уже узнал имя дежурного и фамилию его тоже -
Семилетников, - что-то плоховато мне. Надкостницу зашиб, а она, сволочь,
болюучая...  Тут  где-нибудь за стеночкой на полчасика прилечь можно? Не
дойти мне сейчас до гостиницы. Д поутру уж как-нибудь...
     -  Так,  может,  в  больницу?  Сейчас отвезем. Полежите там, и врач
посмотрит, а то - что там Зинка. Сейчас сделаем...
     -  Да брось, не стоит. Мне, правда, чуток полежать, и все... Голова
кружится...
     Дежурный отдернул грязноватую занавеску слева от своего стола.
     - Топчанчик вот. Не слишком удобно, а другого нет. Подойдет?
     -  Разумеется.  Не обращай внимания, занимайся своими делами. Этого
вот  допроси,  кто  такой, чего стрельбу поднял, и вообще. Бели нужно, я
потом подпишу протокол, как свидетель...
     И  еще  раз незаметно сделал движение рукой, показывая Власьев, что
не бросит его ни в коем случае.
     Лежа   на   жестком   топчане,   Шестаков   сначала  вслушивался  в
пульсирующую  и  дергающую  боль в ноге, соображая, помешает ли ему эта,
такая  несвоевременная  рана сделать то, что требовалось, или как-нибудь
обойдется?
     Он  слышал,  как дежурный на удивление лениво и вяло задал Власьеву
несколько  вопросов. Тот ответил в том смысле, что знать не знает, в чем
дело, на него напали в темноте, неизвестно кто, он думал, что грабители,
выстрелил для острастки один раз в воздух, а потом все завертелось, он и
не  понял,  что  и  как...  На  вопросы о личности вообще понес какую-то
околесицу.
     Паспорт,   как   и  деньги,  Власьев  еще  дома  спрятала  потайных
карманчиках  изнутри  голенищ. Поэтому, кроме ранее отнятого "нагана", у
него при беглом обыске ничего и не нашли.
     Видн