- вставила дежурная. Кто на заводах, кто
в райкоме, а другие в ресторане, глядишь, ужинают...
     -  Я  о  том  же.  А вот утром, часиков в восемь, возможно, устроим
"перекличку".  Так  что  вы  документики  в несгораемый шкафчик заприте,
сегодня  всех  постояльцев  пускайте,  невзирая на время, а вот утречком
прошу прощения. Пока я не сличу каждого, чтоб ни один не вышел за дверь.
Договорились?
     Дежурная   кивнула,   начиная  проникаться  серьезностью  намерений
столичного товарища.
     -  Вот и ладушки. А теперь скажите, любезнейшая, где мы с товарищем
сможем до утра головы преклонить?
     -  Ой,  - всплеснула руками женщина. - Нету свободных номеров, хоть
что  делайте,  ни  одного  нету.  Разве кого переселить, по двое на одну
койку, или раскладушки поставить?
     -   Любовь  Михайловна,  Любовь  Михайловна...  укоризненно  сказал
Шестаков.  -  Если  вы  сейчас  скажете,  что  и  личный номер директора
Яблокова занят...
     То, о чем говорил нарком, было здешним номером люкс. Как-то раз ему
самому  пришлось  в  нем ночевать. Только дежурную он не помнил, да и не
вглядывался - тогда. Не почину было.
     Две  комнаты на втором этаже, отличающиеся от прочих только коврами
на  полу  и  на  стенах,  кроватями  с  никелированными  шарами и хорошо
натянутой панцирной сеткой, а также индивидуальным умывальником и чем-то
вроде  параши  (приспособленный  под  это  дело  двадцатилитровый термос
нержавеющей  стали  с  герметической крышкой) в узенькой прихожей. Чтобы
высокопоставленным  гостям  не бегать по нужде зимней ночью в деревянную
будку в дальний угол двора.
     - Так без директора разве я могу?
     Директор  завода  им.  Орджоникидзе  был  здесь царь и бог. Имя его
произносили с придыханием. До поры, впрочем...
     -  Можешь,  Люба,  можешь.  А  нет  - звони... Шестаков подвинул ей
телефон. - Звони, объясни все, а не поймет, мне трубочку передашь...
     Отчего-то такой вариант показался дежурной еще хуже.
     -  Ладно,  что  мы  будем  Иван Самойловича беспокоить... Поселю...
Только если что - скажете, что сами распорядились...
     - Это уж как водится. Распорядились...
     Дважды  повернув  изнутри  ключ  в  двери,  бросив пальто на крючок
вешалки,  Шестаков  вновь  испытал  момент расслабления. Будто бы опять,
укрывшись  всего  лишь  за  двумя сантиметрами дерева, он отстранился от
угрожающего  мира  вокруг.  Вроде  бы  и  наивно, но, с другой стороны -
психологически это что-то такое значило.
     Спускаться  для  ужина в столовую на первом этаже, громко именуемую
рестораном, никому из них не захотелось.
     Перекусили  наскоро  в номере чем было, улеглись на кроватях поверх
одеял,   включив  настольную  лампу  под  глухим  бакелитовым  колпаком,
закурили.
     - Обсудим предстоящее, Григорий Петрович? - спросил Власьев.
     -  Наполеон  говаривал,  что  каждое  дело  хорошо соображено, если
имеется  план действий хотя бы на его первую треть, остальное же следует
предоставить  превратностям судьбы. Главное я увидел. Подходящие для нас
документы  отложил  в  отдельное  место.  Железный шкаф, гордо именуемый
сейфом,  открыть не составит труда, если даже вдруг не удастся раздобыть
ключ.
     Там же я заметил кое-какие деньги, мелочь, конечно, исходя из наших
потребностей,  но взять их надо. В целях подкрепления версии ограбления.
Койка  дежурной  - за занавеской, там она после полуночи наверняка будет
спать.
     Еще  я  обнаружил  самовар. В случае чего - лишнее оправдание, если
бодрствует. Чайку, мол, захотелось...
     -  Нормально  все  обдумано.  Грамотно. Прямо удивительно, Григорий
Петрович,  что  вы в наркомы пошли, а не по другой линии. Ничуть не хуже
получилось бы...
     -  Талантливый  человек,  как  известно,  редко  бывает талантлив в
чем-то  одном,  -  с усмешкой произнес Шестаков, отчетливо сознавая, что
опять говорит не свои слова.
     Ну  не  знал  он  раньше  такого  количества  афоризмов, без усилий
соскакивающих с языка при каждом удобном случае. И, чтобы не углубляться
в  эту  непонятную,  а  оттого  и  неприятную  для  него область, сказал
Власьеву:
     -  Давайте-ка  сейчас  соснем  пару  часиков,  поскольку утомился я
сегодня,  а  когда  "умолкнет  шумный  день  и  на  немые  стогны  града
полупрозрачная  наляжет ночи тень...", тогда и выйдем мы с вами на тропу
войны...
     Отвернулся к стене, не ожидая ответных слов товарища, накрыл голову
рукой  и  действительно  заснул сразу же, не успев даже ощутить прелести
погружения в предсонные грезы.
     Власьев еще раз удивленно хмыкнули выключил лампу.
     Словно  бы  от внутреннего толчка, без всякого будильника, Шестаков
вскинулся  в  два  ночи.  Сел  на  кровати,  мгновенно  перейдя в стадию
бодрствования,  хорошо отдохнувший и по-прежнему не испытывающий никаких
сомнений.
     Осторожно  пошевелил  шпингалеты  оконных рам, разрывая промазанные
клейстером  полоски  газет, почти без шума открыл выходящее во двор окно
номера.
     Подышал морозным воздухом и только потом разбудил напарника.
     По  темному  коридору  второго  этажа,  мимо  дверей, из-за которых
доносился   многоголосый   храп  не  сдерживаемых  никакими  внутренними
установками  людей,  они  спустились в вестибюль. Власьев соответственно
плану  был  полностью  одет  и  держался позади наркома, который с двумя
стаканами в руке, в расстегнутой гимнастерке без ремня шел спокойно, как
человек, имеющий простую и понятную цель.
     Любовь  Михайловна  и  в  самом  деле  спала  при  свете маленького
ночничка.  Шестаков  еще  раз  прислушался.  Мало ли что - вдруг как раз
сейчас  одному  из  постояльцев приспичит выйти по нужде в расположенную
далеко в глубине двора дощатую уборную.
     Однако  ночную  тишину  не  нарушал ни один посторонний звук, кроме
осторожного похрапывания дежурной.
     Шестаков   сделал   Власьеву  предостерегающий  жест.  Вначале  они
планировали  провести  операцию по-другому, в расчете посильнее запутать
будущее следствие.
     Власьев  должен был черным ходом выбраться во двор, потом постучать
в  дверь с улицы и, когда дежурная откроет, оглушить ее и связать. После
чего спокойно делать свое дело.
     Но  сейчас  нарком  (или  направляющая  его  неведомая сила) увидел
гораздо более простой и эффективный вариант. Зачем усложнять?
     Какое  им,  в конце концов, дело, начнется следствие или нет, падет
подозрение  на  внезапно появившегося Московского чекиста или заподозрят
кого-то из местных грабителей?
     Они-то будут уже далеко, в очередной раз сменив личину... Шестаков,
так  же,  как раньше у себя дома, подчиняясь не расчету, сделать который
был  просто  не  способен,  а  странному  инстинкту,  несильно, но резко
хлестнул дежурную расслабленной кистью пониже правого уха.
     Заведомо зная, что вреда ей не причинит. Она потеряет сознание на
полчаса, минут на сорок в крайнем случае. И не догадается, очнувшись, ни
о  чем.  Просто  заснула,  а  теперь  проснулась.  Шея,  возможно, будет
побаливать, так это часто бывает, если заснуть в неудобном положении.
     Сейф  вдобавок  хотя  и был заперт, но ключ торчал в замке, что еще
больше облегчало задачу.
     Он  сбросил в портфель заранее отобранные два десятка паспортов, по
преимуществу   мужских,  но  и  несколько  женских  для  Зои,  вместе  с
командировочными  удостоверениями,  быстро  пролистал  книгу регистрации
приезжих.
     Он  так  и  думал,  Любовь  Михайловна  все  же вписала на страницу
директорского  номера их фамилии. Очень педантичная женщина. Страницу он
не вырвал, а аккуратно вырезал, чтобы ее отсутствие не сразу бросилось в
глаза.
     Шестаков  не  знал, что разозленная его "дурой", злопамятная и в то
же время осторожная женщина предприняла еще один шаг, имевший для многих
людей  трагические последствия... Деньги из кассы, пусть и небольшие, он
тоже  забрал.  Так  будет правдоподобнее для версии ограбления, если она
все же возникнет.
     Осмотрелся.  Тишина.  Все  получилось даже проще и удачнее, чем они
рассчитывали.
     Может   быть,  для  окончательной  убедительности  уронить  на  пол
зажженную  керосиновую  лампу?  А  потом  поднять шум и принять активное
участие в тушении начавшегося пожара?
     Тогда  несколько исчезнувших паспортов сочтут, конечно, погибшими в
пламени  и,  выдав  их  владельцам  справки для отделов милиции по месту
жительства, навсегда о них забудут и в розыск, безусловно, не объявят.
     Нет,  это  уже  лишнее.  Дом  сухой,  полыхнет  так,  что  половина
постояльцев выскочить не успеет.
     -  Все,  -  шепнул  он  Власьеву. - Уходим. Вы - через черный ход и
ждите меня в переулке напротив. А я сейчас...
     Согласно предыдущему плану он вышел в вестибюль без пальто и шапки,
вдобавок в номере остался вещмешок.
     Ему  хватило  трех-четырех  минут,  чтобы собраться и устранить все
седы своего здесь пребывания.
     Шестаков открыл окно, перебросил ногу через подоконник, и тут из-за
дома,  с  улицы,  ударил  выстрел,  второй...  Через  секунду-другую ему
ответила  сразу  серия  -  похоже,  кто-то  неприцельно  расстрелял весь
барабан.
     Шестаков  успел  с  отчаянием  подумать,  что  вот  на  тебе, опять
вмешалась  какая-то совершенно непредвиденная случайность, но не потерял
самообладания,  не  кинулся,  очертя  голову,  на  звуки перестрелки. Он
сначала разгреб сапогом снег в углу между забором и воротами, сунул туда
портфель  с  документами  и оружием и вещмешок и лишь потом, пригибаясь,
мотнулся к калитке.
     На  улице  уже вовсю заливались милицейские свистки. Действительно,
как  это бывает даже в самым лучшим образом спланированных предприятиях,
все погубил случай.
     Любовь Михайловна, несколько придя в себя после вызванной проверкой
растерянности, выпив чашку чая с бубликами и сахаром в прикуску, вернула
себе способность рассуждать по провинциальному здраво. Москва Москвой, а
у них здесь и своя власть имеется.
     И  позвонила  местному  уполномоченному  НКВД,  который  как  раз и
занимался лицами, приезжими в город оборонного значения.
     Этот  засидевшийся  в  сержантском звании особист поначалу значения
сообщению  дежурной  не  придал.  Ну  приехали  из  Москвы, ну проверяют
соблюдение  паспортного  режима.  Мало ли по какой линии? Хоть угрозыск,
хоть  инспекторское  управление,  а то и секретно политический... К нему
предварительно  не  обратились?  Ну  и  что?  Они,  может, в области все
согласовали...
     Но  по  мере  того, как все дневные, затянувшиеся уже и в ночь дела
закончились,  сомнения  у  Михаила  Артемовича  как-то активизировались.
Что-то его обеспокоило, без определенной причины, но все же...
     Он сам набрал телефон гостиницы.
     - Как там твои постояльцы. Люба?
     -   Закончили   в   бумажках   ковыряться,  спать  пошли.  Я  их  в
"директорский" поселила.
     - А, ну ладно. Когда уехать собираются, не говорили?
     - Сказали, утром съедут...
     -  Ну  хорошо.  Я  утром, глядишь, подбегу. Надо же познакомиться с
товарищами из центра.
     Сам  же  он, уже выходя из кабинета, вдруг передумал. Чего это утра
ждать,   мыслями  всякими  терзаться?  Сейчас  и  забежать  в  "Дружбу",
переговорить  наскоро,  по стаканчику с коллегами выпить, узнать, может,
свежие новости от столичных коллег.
     Прихватил  из  тумбочки  припасенные  на всякий случай две бутылки,
рассовал по карманам.
     Не торопясь, похрустывая сапогами по не успевшему еще утрамбоваться
снегу  на  тротуаре,  с  удовольствием  вдыхая  морозный воздух, сержант
поднялся  по  крутой  улице к гостинице и вдруг увидел, как приоткрылась
боковая  дверь  и  из  нее  выскользнула темная фигура. Перебежала через
дорогу и замерла у стены трехэтажного "инженерского" дома.
     Сержант  тоже свернул в тень и, бесшумно ступая, приблизился. Шагов
с пяти окликнул неизвестного:
     - Эй, ты чего тут? Стоять! Кто такой? Документы!
     Весь  день  напряженные  нервы  Власьева  наконец  не выдержали. Он
шарахнулся  в сторону, увидел, что человек в шинели расстегивает кобуру,
и тоже выхватил свой "наган".
     -  Ты что? А ну брось! - вскрикнул сержант, и в этот момент Власьев
выстрелил  навскидку. Если и задел уполномоченного, то легко, потому что
тот  сразу  же  ответил  беглым  огнем.  Пули  завизжали  рикошетами  от
кирпичной стены.
     Но  второй  выстрел  Власьева  был  точен.  Пуля  ударила  в лоб, и
сержант,  раскинув  руки,  рухнул  навзничь, ломая окружающие палисадник
перед домом хилые кустики.
     И  надо же было так случиться, что из расположенного на полквартала
ниже  райотдела  милиции  как раз сейчас выходил на улицу дежурный наряд
постовых.
     Когда  Шестаков  вы  бежал  из  ворот,  бой  разгорелся нешуточный.
Власьев,  не  сообразив  в  растерянности,  что  лучше  всего  выбросить
револьвер и юркнуть куда-нибудь в темный закоулок, бросился бежать через
пустырь  в  сторону  массивного  двухэтажного  здания  больницы, на ходу
оборачиваясь и стреляя из-под руки навскидку.
     Милиционеры,  ребята  явно  неробкого десятка, к тому же куда лучше
знающие  местность, рванули следом, прикрываясь стволами деревьев и тоже
постреливая.
     Одновременно  они  успевали  оглушительно  свистеть в свои костяные
свистки, им отвечали постовые с окрестных улиц, на эти тревожные сигналы
стали сбегаться верные помощники власти - дворники и сторожа.
     Шестаков,  очутившись  на  улице,  мгновенно  оценил ситуацию - ему
хватило  для  этого  той  секунды,  когда  спрыгнувший  с крыльца мужик,
неизвестно   за   кого  принявший  наркома,  замахал  руками,  показывая
направление:
     - Туда, туда он побежал, я видел!!!
     Похоже, шанс выручить Власьева есть только один.
     Поднять  здесь,  на  улице,  отвлекающую  стрельбу,  потом этим вот
двором,  наперерез  милиционерам,  застрелить ли их, или просто вырубить
врукопашную,  и  -  бегом,  мимо  больницы,  в  рощицу,  оттуда  вниз по
косогору,  где  у  речки начинается настоящий лес. Пересидеть до утра, а
потоми...  Почти  все у него получилось. Набрав невероятную скорость, он
сумел догнать приотставшего милиционера, не останавливаясь, взмахом руки
сбил его с ног, чуть было не достал и второго.
     Но  уж  пришла  беда  - отворяй ворота! Шестаков зацепился ногой за
какую-то  не  замеченную  в  темноте железку, упал и чуть не закричал от
острой боли в ноге.
     Почти  сразу  же  набежали со всех сторон еще какие-то люди. Откуда
ночью  -  и  столько?  -  недоуменно-отстраненно подумал он. А тут были,
кроме  милиционеров,  и  дежурные  фельдшера,  и  кочегары из больничной
котельной,  привлеченные  шумом (Власьев, не зная местности, забежал как
раз  в  тупик  между  корпусом  стационара,  котельной и забором станции
"Скорой помощи").
     Навалились,  хекая  и  матерясь,  заломили  за  спину  руки, отняли
"наган", поволокли через двор по хрустящему шлаку.
     Он постанывал от боли в ноге, пытался выпрямиться и напрягал плечи,
старался  что-то  объяснить,  еще  не  веря,  что  все кончено и впереди
допрос, камера, а уже, может быть, завтра - Москва и подвалы Лубянки.
     "Как же глупо все, Господи, как глупо", - билась в голове мысль.
     Следом,  как он понял, волокли и Власьева. Вдруг, уже на ступеньках
райотдела, пришло озарение. Как тогда, в Кронштадтской ЧК.
     И  вместе о ним вернулось спокойствие и даже кураж. Только вот нога
болела  все  сильнее  и,  кажется,  от  колена вниз трикотажные кальсоны
набухали мокрым и горячим.


ГЛАВА 24

     Следователь  не  врал  Буданцеву,  не  "брал  его  на пушку", когда
называл Шадрина "разоблаченным врагом народа".
     Вернувшись   от   Сталина  и  пережив  короткий,  но  бурный  взрыв
бешенства,  смешанного  с  паникой,  Ежов  в  три  глотка выхлестал свой
непременный стакан водки и несколько пришел в себя.
     Интересной  все  же  личностью  был  Николай  Иванович. По-своему -
феноменальной.
     Совершенно  необразованный,  почти  что малограмотный, он в течение
десяти   послереволюционных   лет  делал  медленную,  незначительную  по
тогдашним  меркам карьеру. И вдруг начался стремительный, ничем разумным
не  объяснимый взлет. За каких-то три года из завотделом провинциального
обкома  партии  он  превратился  в  секретаря  ЦК ВКП(б), а потом так же
внезапно занял вдобавок место дотоле всесильного Ягоды.
     Наркомвнудел  Генрих  Ягода,  конечно, тоже был далеко не сахар, но
все  же  проработал  в  ВЧК-ГПУ  - НКВД почти полных два десятка лет и в
своем деле кое-что понимал. А Ежов...
     Щуплый   карлик   с  незначительным  лицом,  привинтив  к  петлицам
маршальские  звезды Генерального комиссара, развернулся на славу. Что бы
там  ни  говорили,  а  всего  лишь  за год практически уничтожить годами
складывавшуюся систему госбезопасности и создать на развалинах абсолютно
новую,   не   менее   эффективную   тайную   полицию,   пусть   и  иначе
ориентированную - это надо уметь!
     Причем   статистические   данные  показывают,  что  образовательный
уровень  вновь  принятых  сотрудников  центрального аппарата вырос почти
вдвое  в сравнении с 1936 годом. И поставленные перед ним задачи, какими
бы  они ни были, возрожденный НКВД решал более чем успешно. Примитивному
дураку и алкоголику (каким Ежов тоже был) сие вряд ли под силу.
     Успокоившись,  нарком  вызвал  своего  первого заместителя, комкора
Фриновского. Ввел его в курс дела.
     -  Понимаешь,  Михаил,  что  с  нами будет, если мы не отыщем этого
долбанного Шестакова?
     Фриновский понимал. Возможно, даже лучше, чем сам Ежов. Не впадая в
панику  -  всю  жизнь  проходил  по  лезвию,  рискуя  головой едва ли не
ежедневно, вопрос:
     - А как? Соображения есть?
     -  Откуда  им  взяться?  Для  того и позвал. Два часа тебе времени.
Пройдись  по  всей  цепочке. Кто первый узнал, почему лично мне сразу не
доложили,  что  сейчас  делается и по чьему распоряжению. Тут ведь целое
гнездо  недобитков  просматривается. Нас с тобой топят. И вот еще узнать
бы,  что  за  военюрист  у Хозяина сидел. Наверняка он на меня настучал,
паскуда!  Из  чьего  ведомства  -  Ульриха,  Вышинского? Все узнай и мне
доложи. А я пока немного отдохну.
     Через  два часа, минута в минуту, Фриновский возвратился. Отследить
действия  связки  Шадрин  -  Заковский  труда  не  составило.  На  то  в
распоряжении   Фриновского   было   целых   два   мощных  подразделения:
секретно-политическнйи 6-й (чекработа в органах внутренних дел) отделы.
     -  Нет,  ну какая сволочь! - вновь разбушевался Ежов, имея в виду -
Заковского. - Немедленно его сюда!
     Разговор получился скандальный и трудный для Ежова. Старый чекист и
разведчик,  Заковский знал себе цену, с первых же слов наркома все понял
и перешел в контратаку.
     -  А  меня  кто-нибудь  в  известность  ставил? Я сам все узнал, по
собственным  каналам, И что мне оставалось делать? Вдруг это грандиозная
провокация  троцкистов,  гестапо,  я знак", чья еще? Контрразредка - мой
участок. Руководство не в курсе, опергруппа уничтожена, непосредственный
начальник, майор Шадрин, ничего не знает, начальник отделения, который и
послал  группу,  застрелился  или  ему  помогли,  концы  рубят. Я принял
решение и начал действовать!
     -  Ты  мне  мозги  не  засерай  -  кричал в ответ Ежов. - Почему не
доложил  немедленно?  Кто  нарком - ты или я? Под меня, сука, роешь! Сам
узнал,  сам  раскрыл,  сам  доложил,  а  я в говне?! Может, и Сталину ты
настучал?
     -  А  ты  на  меня  не  ори! - расчетливо психанул и Заковский. Ему
сейчас выгодно было перевести дело в план бытовой склоки. - Я в разведке
с  двадцатого года работаю" лучше вас своих дело знаю. Нечего было среди
своих  тень на плетень наводить. Прикажи мне лично с самого начала, я бы
такого облома не допустил, на работе бы его взял, тепленького.
     Фриновский курил у окна, не желая ввязываться, но на ус мотал.
     Или  вывернется  сейчас  соперник,  да и всех их за собой из могилы
вытащит, ил