- дурное.
     - Вот Свиридон Карпович - это голова!
     - Всем головам голова!
     - Поменяли шило на швайку.
     - Надо им, видите ли, образованного!
     - Все ходят в галстуках и с портфелями, а коровы не доятся!
     - Эй,   хлопцы,   вон  Петро  Беззаботный  едет!  Давай  его  к  новому
председателю!
     И  тут Гриша стал свидетелем того,  как мысль может овладеть даже такой
инертной массой, как эта оппозиция, и творить чудеса. Все босые дядьки мигом
вскочили,  побежали навстречу возу,  на котором,  по обыкновению, спал Петро
Беззаботный, окружили его, замахали руками, заговорили все разом, растолкали
Петра, нажужжали ему в уши, стащили с воза и, подталкивая в спину, направили
к  дверям.  Только  теперь  Гриша  понял,  что,  наверное,  все  сегодняшние
посетители явились к нему не случайно, а были подобраны и организованы босой
оппозицией.
     Он отошел от окна и принялся ждать, пока Петро Беззаботный взберется на
второй этаж.  Вот он пришел,  остановился в двери,  сонно взглянул на нового
председателя,  на стол и  стулья,  на монументальный сейф в  углу,  на снопы
пшеницы,   кукурузы,  камыша  и  разных  культурных  злаков  и  дикорастущих
растений,  которые можно использовать в  народном хозяйстве -  наследство от
старого председателя,  вздохнул и  уже хотел повернуться и потихоньку выйти,
но Гриша его задержал.
     - У вас какое-нибудь дело ко мне?
     - Да оно,  считай,  и никакое,  если бы не сапоги и не хомут,  - сказал
Петро.
     Гриша проводил его к столу, усадил на стул, сам сел напротив, подбодрил
взглядом.
     - Я  бы и  к Зиньке Федоровне мог,  так она за Днепром,  а колхоз ее на
этой стороне,  она туда,  считай,  не достает,  а  у тебя власть,  а власть,
считай, достанет всюду.
     - Так что же там за Днепром? - уже и сам заинтересовался Гриша.
     - Позаносило туда все,  - сонно зевнул Петро. - Я, считай, в степи был,
за зеленой массой поехал.  Набрал, еду обратно и, считай, вздремнул малость,
а  тут вдруг -  вихрь.  Ноги мои воткнулись в  этот вихрь,  так он,  считай,
сорвал мои  сапоги и  попер!  Вскочил я,  смотрю:  летят мои сапоги сначала,
считай,  вверх,  а потом прямо через Днепр, на ту сторону. А сам думаю: либо
я, считай, сплю, либо сапоги мои сдурели. Когда смотрю, за сапогами - хомут.
Конь подручный,  считай, как раз голову воткнул в этот вихрь - оно и сорвало
хомут.
     - Хомут же надо перевернуть, - заметил Гриша.
     - А вихрь,  считай,  такой, что и черта вверх тормашками перевернет, не
то что хомут! Так вот я, считай, и хотел...
     - Хорошо,  дядько Петро,  -  успокоил его Гриша,  -  мы  займемся вашим
делом. Идите работайте...
     Посмотреть,  как  встретит  Беззаботного коварная оппозиция,  Гриша  не
смог, потому что в кабинет вошла... Дашунька.
     - Ты? - удивился Гриша.
     - Я. А что, нельзя?
     - Да почему же? Только я думал, ты на фермах...
     - А я на пастбище еду,  по дороге и забежала. Посмотреть, как ты тут...
Ты что - курил? Полно дыма.
     - Закуришь тут...
     - А это что в пепельнице? Пепел? Что-то сжег?
     - Доведут так, что и сам сгоришь.
     - Вишь,  как я вовремя! Не следовало соглашаться! А уж если избрали, то
используй хотя бы свободное время...
     - Какое время, где ты тут его нашла?
     - Найдешь! Сумеешь найти. Это же не комбайн, который должен косить днем
и ночью.  Вот пока имеешь время,  поступай на заочный, заканчивай институт и
беги отсюда,  пока цел! Слышишь? Ну, я побежала, меня машина ждет! Да открой
окна - дышать нечем!
     Дашуньку сменил директор школы, тот самый, который на похоронах старого
Щуся выскреб из  каких-то  давних историй сообщение о  том,  что  у  казаков
когда-то  был полковник по фамилии Самусь.  С  тех пор веселоярцы смотрят на
директора как на  человека неуместного,  а  сегодняшнее его посещение было и
вовсе  ни  к  чему.  Он  не  успел  и  поздороваться  как  следует  с  новым
председателем сельсовета и сразу же бросился в наступление:
     - Товарищ Левенец, кого вы мне привезли?
     - А кого я вам привез?
     - Ну, этого Пшоня. Где вы его взяли?
     - Разве я его где-нибудь брал? Он сам взялся.
     - На мою голову! Это ведь не человек, а какое-то стихийное бедствие!
     - Может,  не только на вашу,  но и на мою голову? А откуда взялся - это
дело райнаробраза. Он подбирает кадры.
     - Кадры!  -  застонал директор. - Пшонь целое утро мучает меня какой-то
справкой на свинью!  Ну,  скажите мне:  какое отношение может иметь директор
школы к чьей-нибудь там свинье?
     - А я, по-вашему, должен иметь?
     - У вас объединяющая власть.
     - Что  касается власти,  тут еще надо разобраться,  -  спокойно заметил
Гриша.  - У меня как-то не было времени, чтобы заметить, имею я какую-нибудь
власть или нет.  Надо мной - да. Надо мной власть имеют все, и безграничную,
а я...  Что касается Пшоня,  то разберемся.  Кто-то же его сюда прислал?  Не
упал же он с неба?
     - Если бы в самом деле упал с неба,  им бы хоть наука заинтересовалась,
- горько улыбнулся директор. - А так - что?
     - А так -  придется нам,  -  успокоил его Гриша, может, впервые за этот
день почувствовав ответственность своего положения.


     Так  успокоив директора и  проводив его  к  лестнице,  Гриша заглянул в
комнату,  отведенную  для  Вновьизбрать,  и  увидел  там  своего  уважаемого
предшественника,  который стоял у окна,  о чем-то жестами переговариваясь то
ли с Обелиском,  который стоял здесь же,  то ли с оппозицией между клумбами.
Про  оппозицию  Грише  стрельнуло  в   голову,   когда  заметил  босые  ноги
посыльного.  До сих пор он как-то не обращал на это внимание,  а  теперь вот
невольно обратил.  Все же должностное лицо,  в государственном учреждении, а
такая,  можно сказать,  несолидность.  А может, это он в знак солидарности с
босой оппозицией?
     - Видели,  вон там,  между клумбами? - спросил Гриша. - Я на них с утра
смотрю. Подсылают ко мне то одного, то другого. Хотят вывести из равновесия.
Что это, Свиридон Карпович, - оппозиция или как?
     - Оппозиции, говорится-молвится, в Веселоярске нет, - спокойно объяснил
Вновьизбрать, - у нас монолитное единство.
     - Хорошо,  я  не  против единства,  но  ведь дышать не  дают.  Оглушили
жалобами и всякой мелочью.
     - А это,  говорится-молвится,  может, народный контроль. Проверяют, как
справляешься.
     - Не  слишком ли много проверяющих на один день?  А  тут еще Крикливец.
Требует какие-то данные. Разве и сельсовет должен посылать сводки? Я думал -
только колхоз.
     - Спроси Ганну Афанасьевну,  она все знает.  Я  уже лет десять ничего в
район   не   писал.   Ты   спроси  у   Ганны   Афанасьевны,   спроси.   Она,
говорится-молвится, переживает. Женщина.
     Ганна  Афанасьевна сразу же  принесла Грише целую охапку бумаг,  но  не
дала в них углубиться, сообщив:
     - Там прибыли лимитрофы.
     - Кто-кто?
     - Это  я   вычитала  когда-то  такое  слово  у  одного  писателя.   Оно
обозначает:  промежуточные  маленькие  государства  между  большими.  Я  так
называю теперь тех  людей,  которые вроде  бы  промежуточные между городом и
селом. Ни тебе господи, ни тебе боже.
     - То есть ни богу свечка,  ни черту кочерга,  -  уточнил Гриша,  а  сам
подумал:  неужели оппозиция организовала против него еще и  этих лимитрофов?
Но  тут же любопытство охватило его:  что же это за люди и  что им нужно?  -
Зовите, пусть заходят, - попросил Ганну Афанасьевну.
     Лимитрофов было шесть или семь, точно пересчитать Гриша не смог, потому
что  очень  рябило в  глазах,  к  тому  же  они  непрерывно передвигались по
кабинету,  налетали  на  Гришу,  ощупывали  снопы  у  стены,  но  тут  новый
председатель деликатно, однако настойчиво отстранял их, призывая успокоиться
и изложить суть дела, приведшего их сюда.
     Лимитрофы были  солидными мужиками,  среднего  возраста,  выше  средней
упитанности,  в  одинаковой одежде:  защитного  цвета  куртки  с  множеством
карманчиков,  застежек,  пуговиц и петель,  точно такие же штаны,  резиновые
сапоги охотничьи,  кепки с  длинными солнцезащитными козырьками;  у  каждого
рюкзак и всякие причиндалы, дорогие спиннинги в еще более дорогих чехлах, на
поясах ножи, топорики, лопатки. Снаряжены - хоть Эверест штурмовать!
     - Так что у вас,  товарищи?  -  спросил Гриша,  с трудом удержавшись от
того, чтобы не назвать их лимитрофами.
     - Безобразие! - закричали лимитрофы.
     - Показательное село, а что здесь творится!
     - Обманщики!
     - Проходимцы!
     - Беззаконие!
     - Мы этого так не оставим!
     - Найдем на вас управу!
     - Так,  -  подытожил Гриша.  - Все прекрасно, дорогие товарищи. Вы меня
видите впервые,  я  тоже впервые имею удовольствие и  честь видеть и слушать
вас. Нельзя ли изъясняться более понятно?
     Только после этого лимитрофы малость успокоились, вперед выступил самый
упитанный и степенно промолвил:
     - У вас тут построен пруд.
     - Точно, - подтвердил Гриша.
     - Во  всех  газетах  расписали его  необычную форму,  площадь  зеркала,
предполагаемые прибыли от рыборазведения, от карпов, толстолобиков, амуров и
даже бестера.
     - Расписали, - согласился Гриша.
     - Мы  бросили свои дела,  хотя все  мы  занимаемся очень ответственными
делами, и приехали сюда.
     - Ага, приехали.
     - Чтобы проверить и убедиться.
     - Предположим, - сказал Гриша.
     - Вы что, сомневаетесь?
     - Да нет, я пытаюсь вникнуть в суть.
     - Какая суть?  -  снова беспорядочно закричали лимитрофы. - Какая суть,
если тут сплошной обман.
     - Прошу точнее, - напомнил Гриша.
     - Точнее,  -  снова взял слово уполномоченный лимитрофов, - точнее вот:
перед прудом кто-то поставил шлагбаум и мы не смогли проехать машинами...
     - Пешком можно, - подсказал Гриша.
     - А пешком - нас заставили покупать билеты на право ловли рыбы в пруде.
Три рубля билет.
     - Наверное,  так  решило  правление  колхоза,  пруд  принадлежит им,  -
заметил Гриша.
     - А рыба где? - закричали лимитрофы. - Неделю ловим, каждый день платим
по три рубля - и хотя бы тебе рыбий глаз!
     - За рыбу я не отвечаю,  - объяснил Гриша. - Что же мне - нырять в пруд
и нацеплять вам на крючки карпов?
     - Дело в том, - угомонив своих, сообщил старший лимитроф, - что там нет
никакой рыбы вообще.  Не запускали еще и мальков. Мы были в конторе колхоза,
там ничего не знают.  Вы,  как представитель власти,  отвечаете за то, что у
вас происходит. Найдите того человека и...
     Но искать никого не пришлось,  потому что открылась дверь и собственной
персоной встал на пороге Рекордя в  новеньком джинсовом костюме,  покручивая
вокруг пальца ключики от отцовского "Москвича".
     - Вот он!  Вот!  -  кинулись к  нему лимитрофы с  намерениями далеко не
ангельскими, но Рекордя отмахнулся от них, будто от мух, и через их козырьки
спросил Гришу:
     - Что нужно здесь этим дармоедам?
     - Это ты продавал им билеты на ужение? - спросил Гриша.
     - Не билеты, а лицензии.
     - Так в пруде еще нет рыбы.
     - А какое мне дело? Я уполномоченный добровольного общества охотников и
рыбаков.  У  меня  жетон.  Имею  право  на  все  водоемы  местного  значения
реализовать лицензии.  А  у  этих есть какие-нибудь документы?  Почему они в
рабочее время сидят возле нашего пруда?  Вызови милицию, пускай пошерстит их
малость!
     - Да  оно  и  в  самом  деле,   -   сказал  Гриша.  -  Товарищи,  прошу
предъявить...
     "Товарищи" попятились к дверям.
     - Дружнее,  дружнее,  - подбадривал их Гриша, - да не к дверям, а сюда,
ко мне. Или, может, вы того?.. Может, вы в самом деле лимитрофы?
     - Лимитрофы?  -  крикнул кто-то  из  рыбаков.  -  Что  это  такое?  Это
оскорбление! Мы!..
     - А кто же вы такие? - засмеялся им вслед Гриша, а Рекордя посоветовал:
- Исчезни и больше не попадайся мне на глаза.
     - У меня - жетон!
     - Исчезни вместе с жетоном и с дружком своим Беззаботным! Я еще в район
позвоню!
     - Подумаешь,  начальство! - пробормотал Рекордя, вертя ключиками уже не
от себя, а к себе.
     Ганна Афанасьевна принесла еще  ворох бумаг,  и  Грише уже  было не  до
Рекорди.
     Он углубился в  официальные бумаги и только теперь наконец спохватился:
что же это с ним,  и как,  и почему? Сон или смех, смех или сон, и откуда на
него такое наваждение?
     Бумаги   ужаснули  его   количеством,   размерами,   угрожающим  тоном,
загадочностью,  а  более  всего  -  ненужностью.  Белые и  синие,  красные и
рябенькие,  узенькие и широкие,  как стол, тонкие до прозрачности и жесткие,
как обложки,  разграфленные и  разрисованные,  с  главами и  параграфами,  с
пунктами и  подпунктами,  с правилами и исключениями,  срочные и длительного
действия,  однодневные и рассчитанные на перспективу; бумаги с требованиями,
напоминаниями,   предупреждениями,   вопросами  и  призывами,   просьбами  и
угрозами.  И  все это сыпалось на  головы мизерного аппарата (председатель и
секретарь!)  сельского Совета от организаций доминирующих и  контролирующих,
регулирующих и координирующих, перворазрядных и подчиненных, консультативных
и декларативных, престижных и странных...


     Смех  и  горе!  Гриша  хотел подбежать к  окну,  чтобы вдохнуть свежего
воздуха, но вовремя вспомнил о босой оппозиции. Неужели сидят до сих пор?
     - А  нет  ли  здесь,  Ганна  Афанасьевна,  такой бумаги,  в  которой бы
спрашивали,  над чем смеются на нашей территории, и чтобы поквартально, а то
и по месяцам? - обратился он к секретарю.
     - Да что вы,  Григорий Васильевич!  -  испугалась Ганна Афанасьевна.  -
Разве такое возможно?
     - Значит,  нет? Жаль. А то бы мы ответили... Ну, ладно. А катушка ниток
десятого номера у вас найдется?
     - Можно посыльного в сельмаг направить.
     - Попросите,  пускай купит.  Вот  деньги.  Брал для  обеда,  но,  вишь,
пообедать мне сегодня не удалось...
     - Надо делать перерыв, - посоветовала Ганна Афанасьевна.
     - Забыл.
     - Завтра я вам напомню.
     - Благодарю.
     Ганна  Афанасьевна ушла,  а  в  кабинет проник  неслышно,  будто  чума,
товарищ Пшонь.
     - По-моему, я вас не вызывал, - сказал Гриша.
     - А я сам пришел.
     - Недавно же виделись.
     - Это было вчера.
     - Вы там уже успели вступить в конфликт с директором школы?
     - Не я,  а он со мной вступил в конфликт! Но не на того напал! Я ему не
колокол! Я никому колоколом не буду! Я не позволю!
     - Колоколом? - Гриша ничего не понимал. - Каким колоколом? По-моему, вы
морочите мне голову.
     - Ага,  морочу?  А вы знаете, кто я такой? Вы думаете я - Пшонь? Просто
какой-то негодяй перекапустил нашу прославленную фамилию. Я ведь не Пшонь, а
Шпонька!
     - Шпонька?
     - Гоголя в школе проходили?
     - Гоголь - бессмертный.
     - А раз Гоголь, то и все его герои бессмертны.
     - Так вы  -  Иван Федорович?  -  Гриша даже встал и  отошел подальше от
этого мистического человека. - Сколько же вам лет? Сто пятьдесят, двести?
     - Столько,  сколько есть. И не Иван Федорович, а Кузьма Кондратьевич, а
отец мой был Кондрат Федорович,  а  дед -  Федор Иванович,  а прадед -  Иван
Федорович.  И  все Шпоньки!  У  прадеда перепутали буквы,  а у деда отрубили
кусок фамилии, и получился Пшонь, но я найду! Я им не колокол!
     Тут  Гриша попытался вспомнить рассказ Гоголя "Иван Федорович Шпонька и
его тетушка",  и в голове у него в самом деле что-то такое протуманилось про
сон Ивана Федоровича,  когда тому примерещилось,  будто его тетушка уже и не
тетушка,  а  колокольня,  а его самого тянут на колокольню,  потому что он -
колокол.  "Я  не колокол,  я  Иван Федорович!"  -  кричит Шпонька.  "Да,  ты
колокол",  -  говорит,  проходя мимо,  полковник Н-ского пехотного полка,  в
котором Шпонька дослужился до майора и  из которого его выгнали за тупость и
подлость.
     - А вы в армии служили? - поинтересовался Гриша.
     - Служил, ну что из этого?
     - И дошли до майора?
     - Дошел, а что?
     - Почему же уволились из рядов?
     - Разумных там очень много - выжили!
     - А в институте - тоже разумные?
     - И там полно.
     - А здесь, вы думаете, что же: глупые? - прищурил глаз Гриша.
     - Здесь  воздух  и  харчи  подходящие.   Прибыл  добровольно  укреплять
сельское хозяйство и  никому не позволю!  И того,  кто исказил и обрубил мою
прославленную фамилию, найду!
     - И  что  же,  в  Веселоярске хотите поймать того,  кто откусил хвостик
нашей фамилии?
     - Где живу,  там и  ловлю.  И  колоколом никогда не  буду!  Для этого и
пришел, чтобы сообщить и заявить!


     Если  бы  Пшонь был  структуралистом,  он  бы  в  колоколе гоголевского
Шпоньки увидел какой-нибудь иной символ и  не  истолковывал бы  его с  такой
примитивной прямолинейностью.  Скажем:  водолазный  колокол.  Или  воздушный
колокол  водяного паука.  Или  что-нибудь  антирелигиозное.  И  тогда  Пшонь
оказался  бы  не  в  Веселоярске,  а  где-нибудь  на  берегу  моря,  или  на
биологической станции,  или среди лекторов антирелигиозной тематики.  Но  он
уже был здесь, и никуда его не денешь, просто говоря, не избавишься от него.
     Гриша  не  знал,  что  Пшонь оказался в  Веселоярске благодаря товарищу
Жмаку.  Товарищ Жмак,  несмотря на  свою высочайшую принципиальность,  очень
любил свою жену,  а  еще больше -  единственную дочь.  Обладая двумя высшими
образованиями и зная,  какое это благо, он мечтал о высшем образовании и для
своего   дитяти,    но   не   заочном,    как   у    него,    а    настоящем
стационарно-полноправном,  потому что  хотя  дипломы одинаковы для  очного и
заочного  образования,  но  зато  моральное  удовлетворение  очень  и  очень
неодинаковое. Да вот беда: кто-то выдумал экзамены и конкурсы при вступлении
в институты,  дочь Жмака экзаменов не сдала,  все гибло, не помогали никакие
звонки, никакие намеки и прямое давление, пока наконец руководство института
не решило пойти навстречу товарищу Жмаку, но с одним условием:
     - Примем вашу дочь, но заберите от нас одного человека.
     - Куда же я его заберу? - удивился Жмак.
     - Хоть на  Камчатку!  Хоть в  космос забросьте!  Хоть на  океанское дно
спустите! Лишь бы у нас его не было.
     Так произошел обмен Пшоня на дочь Жмака,  и Пшонь свалился,  будто снег
на  голову,  Грише  Левенцу  и  всем  веселоярцам,  ненужный и  лишний,  как
безработный в Америке.
     - У вас хоть жена есть? - спросил Гриша Пшоня.
     - Какая жена? Вы что - хотите навязать мне половую жизнь? Сек-кундочку!
Повторите, запишем... Для карасиков!.. А жена моя бежала - ясно?
     "Да от тебя сам черт убежит", - подумал Гриша, но вслух сказал другое:
     - Ну,  устраивайтесь,  а  когда  понадобится какая-нибудь  помощь,  то,
пожалуйста...
     - Я еще пришел сказать, что я - вегетарианец.
     - Веге... А что это такое?
     - Не употребляю мяса! И требую, чтобы меня снабжали овощами и крупами!
     Он  нацелился на  Гришу  острыми усами -  того  и  гляди проткнет,  как
булавкой.  Гриша  когда-то  слышал  о  тех,  которые  не  употребляют  мяса.
Представлялись они ему мягкими,  тихими,  какими-то милосердными, что ли. Но
смотрел теперь на  этого Пшоня и  понимал,  что  человек без мяса не  станет
милосерднее, разве лишь только озвереет. Торчало перед Гришей что-то похожее
на  засушенный  кол,  в  хлопчатобумажном трикотажном костюме,  в  кедах,  в
панамочке такой маленькой,  что и  на  куриную голову не  налезла бы,  а  на
Пшоневу,  вишь,  налезла.  Солнце на  небе  стояло уже  низко,  било в  окна
кабинета,  и от головы Пшоня в этой панамочке падала на стену тень,  имевшая
очертания ослиного уха.  Огромного ослиного уха,  следует добавить для  тех,
кто  стал бы  измерять ослиное ухо  и  голову Пшоня.  Тут  либо ухо какое-то
невероятно большое,  либо слишком мизерная голова. Единственное преимущество
такой маленькой головы в том,  что ее никак не назовешь толкушкой. Толкушка,
как известно всем,  это голова огромная,  но  спл