ь,  тихо промолвил Гриша,  -  такие вещи без
доказательств... Сам знаешь, чем это кончается...
     - Кики-брики,  доказательства!  Да я бензина на него израсходовал целую
цистерну -  чем тебе не  доказательства!  Если же хочешь,  можешь убедиться.
Видел: в райцентре строят японскую бензозаправку? Бензиновые емкости вверху,
а в машины течет по шлангам вниз. Ну, едем там с Пшонем, он и въелся: "А это
что?"  Я  говорю:  "Для заправки".  -  "Для какой?" Меня и толкнуло под бок.
Говорю:  "Ясно,  для  какой:  для  заправки трудящихся.  Внизу  там  столики
поставят,  к  каждому столику сверху от  цистерн по  два шлангаводкопровод и
пивопровод.  И краники.  Садятся дядьки, откручивают краники и пьют от пуза.
Бригадным методом". И этот алкоголик в демагогию: "А борьба с алкоголизмом?"
- "Борьба борьбой,  - говорю, - а передовиков ведь надо как-то поощрять". Ну
тут он  зашипел от злости:  "Я это так не оставлю!  Они у  меня запрыгают на
сковороде, я им покажу!"
     Гриша слушал и  весь цепенел.  Почему же на них нашло такое ослепление?
Разве не видели сразу, какой никчемный человек свалился на Веселоярск, разве
не слышали его угроз,  не видели блокнота, не обратили внимания на присказку
про "карасиков"?
     Но одновременно он и не знал:  верить или не верить Рекорде? Не слишком
ли все просто и легко открылось? Где доказательства? Кто подтвердит?
     - Значит,  так,  -  сказал он Рекорде,  - справку для магазина мы можем
дать не тебе,  потому что ты действительно тунеядец, а твоему отцу, честному
труженику.  Так и  передай Ивану Ивановичу.  А ты подумай о трудоустройстве,
потому что до сих пор мы на твои выходки смотрели сквозь пальцы,  но пальцев
уже не хватает. Понял?
     - Да кики-брики!
     - Вы слышали,  что он сказал?  - спросил Гриша Ганну Афанасьевну, когда
за Рекордей закрылись двери.
     - Слышала.
     - И что бы вы посоветовали?
     - Надо  рассказать  Свиридону  Карповичу.  Да  и  Зиньке  Федоровне,  и
директору школы, и Грицко Грицковичу - как секретарю парторганизации. Это же
такой позор и такая напасть для Веселоярска.
     Гриша пригласил Свиридона Карповича,  рассказал ему  обо всем,  что они
слышали с Ганной Афанасьевной от Рекорди.
     - Что теперь делать?
     - Не скакать,  говорится-молвится, прежде отца в петлю, - рассудительно
произнес Вновьизбрать, - с бухты-барахты ни на кого нельзя...
     - Да я тоже так думаю.  А что,  если позвонить Крикливцу?  Не было ли у
них еще проверки по этой японской бензозаправке?
     - И  звонить не  надо,  потому что  он  сам  недавно смеялся.  Говорит,
подскочили и туда: где тут водкопроводы для водкопоглотителей?
     - Выходит, так оно и есть?
     - Выходит или не выходит,  а ты,  говорится-молвится, собирай на завтра
уважаемых людей да вместе и подумаем.


        "ДИНОЗАВРИЯ-1"

     Собирались  уже  после  работы,   рассаживались,   курили,  беседовали,
посмеивались. Пока человечество умеет смеяться, оно не погибнет.
     Разумеется,  намного приятнее было когда-то еще карпояровцам собираться
для обсуждения макета нового села,  которое теперь расцвело, прославилось на
весь мир Веселоярском, но общественные дела - приятные или не очень приятные
- потому и  называются общественными,  чтобы их решали коллективно,  то есть
сообща.
     Поэтому собирались дружно, охотно и ответственно.
     Деды появились первыми,  как  легкоатлеты-рекордсмены.  Пока там ученые
еще  только  обещают,  будто  в  двухтысячном  году  семидесятилетние  будут
подпрыгивать  как  двадцатилетние,  а  столетние  -  как  тридцатилетние,  в
Веселоярске давно  уже  наступил этот  золотой век,  что  могли бы  со  всей
ответственностью засвидетельствовать и дед Левенец,  и дед Утюжок,  и старый
Самусь,  да и сам Свиридон Карпович, которого, правда, звали еще дядькой, но
это  следовало объяснить разве лишь инерцией человеческого мышления,  потому
что по возрасту он давно уже принадлежал к дедовской категории.
     У  деда  Утюжка давненько не  было  таких слушателей,  как  вот  здесь,
поэтому он поскорее принялся рассказывать о своих военных подвигах.
     - Вы же все знаете,  как я  хвашистского хвельдмаршала утопил и как мне
была за  это  благодарность от  самого Верховного,  -  причмокивал он  перед
своими  одногодками и  перед  подрастающим поколением,  которое  возглавляла
секретарь  комсомольской организации  заведующая  библиотекой  Тоня.  -  Ну,
утопил так утопил,  а оккупация же еще,  стало быть,  не кончилась!  И нужно
держать ухо востро!  Сижу как-то ночью,  а двери вдруг -  скрип! - и входят,
стало быть,  хлопцы!  Двое,  а может, трое, а может, и больше. И говорят: эт
вы,  значит,  дедушка,  утопили и не дали вынырнуть?  А кто бы,  говорю, еще
такое сделал?  Если так,  то  вот  вам  от  нас задание.  Какое задание,  не
говорят,  а я и не допытываюсь, потому что уже вижу: наши хлопцы, партизаны.
Даем вам,  говорят,  дедушка, пулемет страшной силы, а к нему вороную кобылу
страшной скорости,  а  когда тронется лед,  то  еще лодку дадим,  о  которой
страшно и подумать.  А все это для того, чтобы пробиться в район и вызволить
оттуда раненого геройского партизана копитана Ивана Ивановича.
     Хорошо,  говорю хлопцам,  идите и будьте спокойны.  И,  значит, пулемет
спрятал в солому,  лодку прикрыл камышом, а кобылу запряг в санки - и айда в
район!  Уже из  села выскакивал и  наверняка долетел бы и  вызволил копитана
Иванова,  потому что  кобыла бежит  -  в  снег  не  проваливается,  будто на
крыльях,  будто это и не кобыла,  а вертолет.  И тут вдруг кто-то - то ли из
Щусей,  то ли из Самусей,  то ли леший его знает кто, из-за тына меня чем-то
острым в колено -  штрык! Я - в сугроб, кобыла хвост на бок и наутек, а меня
в больницу, как раненого, и гестапо вокруг так и шипит!
     - А в сорок шестом ты приходил в сельсовет и жаловался,  что тебя Щусев
Полкан  за  ногу  укусил?   -  прервал  этот  гармонический  рассказ  дядька
Вновьизбрать.
     - Это для маскировки,  -  не растерялся дед Утюжок.  - Потому что война
закончилась,  а у меня шрам. Думаю: увидят, начнут приставать, допытываться,
чтобы я  свое геройство раскрыл,  а  я  человек простой.  Зачем оно мне все?
Теперь же,  когда  прошло столько годов,  могу  и  раскрыть.  Срок  давности
прошел?  Это вам и районный прокурор скажет,  что прошел. Копитана Иванова я
тогда не спас из-за своего ранения.  Забрал его проклятый фашист,  и  теперь
доблестный копитан в раю.  А я пока выбрался из больницы,  уже и конец войне
наступил.  Не было бы конца,  я бы им показал!  Пулемет какой у меня был?  В
танк ударишь - одни лишь брызги остаются. По рельсам секанешь - вдребезги! А
лодка какая!  По  Днепру от  Киева до  Херсона если бы промчался,  все мосты
снесла бы!  И  никто бы меня не увидел и не услышал!  А уж кобыла!  Хвастают
теперь: ракеты, ракеты! Куда тем ракетам до партизанской кобылы!
     - Где же она? - спросил кто-то из молодых и неопытных.
     - А  я  подарил ее.  Для нашего маршала.  Как проходили через село наши
части,  позвал я адъютанта,  говорю ему:  так, мол, и так. Бери и веди через
все дороги,  переправы и  фронты и говори:  кобыла для маршала!  И все будет
расступаться перед тобой, как сон перед травой!
     - Может,  и на Параде Победы эта кобыла была? - снова спросил кто-то из
молодых.
     - Могла быть!  Телевизора у  меня тогда еще не  было,  не  видел я,  но
думаю,  что действительно она! Жаль, не успел я к кобыле еще воза прицепить.
Тут вот бегают молодые следопыты, все интересуются, расскажи им да покажи. А
я  им и  говорю:  а  слыхали вы,  что возле нашего села есть Мазепин яр?  Не
слыхали и не знают. Потому что в яру лисицы водятся, туда никто и ногой. Ну,
а что мне лисицы после моего геройского прошлого? Я туда, пошел, побродил, а
в  кустах,  весь уже мохом оброс -  деревянный Мазепин воз!  Все деревянное,
никакой тебе  железяки,  а  попытался я  сдвинуть его  с  места -  стоит как
вкопанный! Я тут тревогу, приехали товарищи из области - не могут сдвинуть с
места!   Даем  телеграмму  в  столицу,   приезжают  оттуда,  берут  технику,
туда-сюда,  -  и что ж вы думаете?  Мазепин воз весь деревянный,  а втулки в
колесах -  из чистого золота!  И дышло золотое, и розворы* тоже золотые! Три
тонны золота - слыхали такое?
     ______________
     * Розвора - шест для удлинения воза.

     Дед Утюжок брехал бы и дальше,  но тут появился Петро Беззаботный, весь
в  засохшем роголистнике и водорослях,  прошел к теплой печке,  которую ради
такого ответственного случая щедро натопил дядька Обелиск,  -  и  все  сразу
обратили внимание на него, потому что еще не забыли про козоэпопею, а теперь
Петро,  в особенности для веселоярской молодежи,  стал словно бы воплощением
атлантидности.
     Тут   придется  сделать  отступление,   чтобы  объяснить,   что   такое
атлантидность в Веселоярске.
     Во всем мире ученые поднимают шум,  будто, начиная с шестидесятых годов
нашего столетия,  на земном шаре наступает похолодание.  Неизвестно, где оно
там  наступает,  а  в  Веселоярске вот  уже  лет  двенадцать  печет  как  на
сковороде.  Все сохнет и  пересыхает,  трескается и рассыпается в прах,  а в
Днепре воду словно бы  выпивает какой-то  исполинский вол.  Да  что там вол?
Тупое,  примитивное животное, которым невозможно ни гордиться, ни величаться
перед историей и потомками.  Воду же выпивает наша индустрия.  Так что -  на
здоровьице!  Но от этого ежегодного выпивания в окружающей среде происходили
странные, не предвиденные нашими многомудрыми учеными институтами изменения,
которые можно бы назвать -  гм,  гм!  -  тоже непредвиденными.  В  печальной
тишине  исчезали  воды,  расплесканные на  безбрежных бывших  приднепровских
плавнях,  на извечных человеческих поселениях,  в садах и дубравах,  и снова
появились на свет божий бывшие села, будто воскресшие украинские антлантиды,
давние шляхи,  тропинки,  несмытые холмы,  незаболоченные буераки.  Люди  не
знали -  удивляться или  возмущаться.  Одни отплевывались,  как от  нечистой
силы,  другие открещивались,  третьи молча  вздыхали,  иные  слонялись среди
обломков прежней жизни, что-то искали.
     Петро Беззаботный вот уже третье лето на бывшем колхозном дворе ковырял
кнутовищем затвердевший ил,  сплевывал  разозленно:  "Шкворень где-то  здесь
потерял,  не успел тогда выхватить, а теперь роюсь, а оно, считай, как черти
его проглотили!"  -  "Да он  уже заржавел в  воде!"  -  говорили ему дядьки.
"Такое скажешь!  Мне его Артемон Власенко выковал,  в  конской моче закалил,
считай,  на  тысячу лет  хватит!  Сизый шкворень,  как баклажаны у  Гайдука,
теперь, считай, такого нигде не найдешь!"
     Сегодня,  услышав, что должны что-то искать, Петро решил, что речь идет
о его шкворне,  поэтому пришел в той одежде,  в которой нырял за шкворнем, и
появился в здании сельсовета чуть ли не первым.
     Хотя Гриша никому не  жаловался на ту беду,  которая свалилась на него,
но по Веселоярску уже поползли слухи о паршивой овце,  заведшейся в селе,  и
теперь все  тихо переговаривались,  но  переговоры эти были,  можно сказать,
предварительно-неофициальные,  или,  как  говорят дипломаты,  прелиминарные,
поэтому автор,  который успел все же  прибыть на это совещание своевременно,
не мог к ним прислушиваться, а терпеливо ждал разговора открытого.
     Молчал и  дед  Левенец,  видно ошеломленный тем,  что происходит с  его
внуком.  Сам он  чуть ли  не с  возникновения колхоза был членом ревизионной
комиссии,  знал,  что такое народный контроль,  верил в его необходимость и,
если хотите,  высокую святость,  но чтобы вот так порочить благородное дело,
как  это  делает какой-то  аноним-псевдоним,  этого дед  Левенец не  мог  ни
понять,  ни простить! А может, он уже так состарился, что был не в состоянии
улавливать ни полезных перемен,  ни вредных явлений! Разве не постарел вот и
дед Утюжок,  и  Вновьизбрать,  и  Самусь (а старый Щусь и вовсе умер!),  все
состарились,  мир сельский состарился,  здания новые,  техника новая, обычаи
новые, дух новый, а люди старые. Вот какая-то нечисть и находит щелочки. Так
вода,  находя  щель  в  камне,  заливает  ее,  а  потом  замерзает в  ней  и
раскалывает даже самый крепкий камень.
     Зинька   Федоровна   выделялась   среди   всех   присутствующих  своими
габаритами. Автор невольно любовался ею и думал: какой у нее может быть муж?
Такой женщине надо выходить замуж разве что за  энергонасыщенный трактор или
за  бульдозер.  За  ее  телесной  неподвижностью угадывалось такое  душевное
желание  динамизма,   движения,   преобразований,   что,   наверное,   слово
"механизатор"   звучало   для   нее   так,   как   когда-то   для   верующих
Георгий-Победоносец и Николай-чудотворец.
     И,   наверное,   сожалела  она,   что   отпустила  Гришу   Левенца   из
механизаторов,  потому что  не  повезло ему  на  высоком посту,  ох  как  не
повезло! А может, он вообще не пригоден занимать административные должности,
потому что не умеет различать серьезное и смешное?
     Молодежь смеялась в  углу,  дед Утюжок начал было еще какую-то  смешную
побасенку,   и  тогда  Свиридон  Карпович,  убедившись,  что  собрались  все
уважаемые веселоярцы,  откашлялся и  по  праву  сельского комитета народного
контроля первым взял слово.
     - Тут,  говорится-молвится,  -  сказал он,  -  не до смеха! Тут хоть ты
махни рукою и плюнь.
     - Зажмурься и убегай! - крикнул кто-то.
     - Э нет, кажется-видится, зажмуриваться не будем и убегать тоже!
     Свиридон   Карпович  рассказал  о   деятельности  народных  контролеров
Веселоярска,  напомнил о  ленинских заветах относительно рабоче-крестьянской
инспекции,  обрисовал значение  контроля  в  совершенствовании нового  этапа
развития нашего общества.
     - Но,  дорогие товарищи, - перешел он к самому больному. - Появился тут
у  нас  какой-то  субъект,  или  субчик,  который топчет саму идею народного
контроля по  существу.  Можем ли мы допустить,  чтобы к  такому благородному
делу  примазывался  какой-то  кляузник,   ябедник,   доносчик,   пасквилянт,
аноним-псевдоним, какое-то шпугутькало?
     - Интересно,  были ли в истории украинского народа пасквилянты? - вслух
подумал директор школы.
     - А чем мы хуже других?  - пожала пышными плечами Зинька Федоровна. - У
нас все было.
     - Было-то  было,  а  теперь ставится вопрос так,  чтобы осталось только
прогрессивное и полезное, - заявил Свиридон Карпович.
     Он  рассказал  о   всех  заявлениях  Шпугутькало  и  о  проверках  этих
клеветнических заявлений, дошел и до самой последней проверки.
     - А это уже дописался и до нашего колеса для аистов, кажется-видится. В
Карповом Яре у  нас было столько аистов,  что мы  могли бы  всю Голландию за
пояс заткнуть, а из нового села они почему-то исчезли. Наверное, шифер им не
нравится.  Вот  механизаторы и  поставили возле  чайной  на  бетонном столбе
старое колесо от  "Беларуси",  чтобы загнездились на  нем аисты.  Аистов еще
нет, а Шпугутькало уже туда вскочил и описал и столб, и колесо, и нас всех!
     - Поймать его и посадить на колесо вместо аиста! - крикнул кто-то.
     - Так сверху он еще больше нас оклевещет, - ответили ему.
     - Подумать только,  когда-то говорили: не все бреши, что знаешь. А этот
брешет уже и о том, чего не знает.
     - О том, чего нет!
     - И откуда оно у нас могло взяться?
     - Само ли родилось или кто-то выстрогал?
     - Это, считай, как гусеница, - сплюнул Петро Беззаботный.
     - Наверное,  ведьма, - заявил дед Утюжок. - У нас в Карповом Яре еще до
революции завелась было ведьма, ох и ведьма ж была! Коров доила до крови, но
это еще не беда.  А  то,  бывало,  лягушек как напустит на село!  Летают как
оглашенные целый день.  Или головастиков нашлет. Лезут тебе в рот, в ноздри,
в глаза.
     - А я считаю, что писать может только поп, - заявила Тоня-библиотекарь.
     - Почему поп? - удивился Гриша.
     - А  кто  до  революции  писал  доносы?   Только  попы.   Об  этом  вся
классическая литература говорит. И Чехов, и Коцюбинский, и Марко Вовчок.
     - У нас поп,  говорится-молвится,  не будет писать, - объяснил Свиридон
Карпович, - он же отделен от государства.
     - Отделенные только и пишут! - крикнул комбайнер Педан.
     - Да еще,  кажется-видится,  - стоял на своем Свиридон Карпович, - отец
Лаврентий при здоровье,  а здоровый человек не будет писать.  Пишет какое-то
хлипкое,  обиженное богом и  людьми существо,  калека косноязычная,  у  кого
ущербна и душа и замыслы.
     - Калека на голову! - снова крикнул Педан, а дядька Обелиск припечатал:
     - Найти, уничтожить как класс и никаких ему обелисков!
     - Для этого есть закон, - спокойно напомнила Зинька Федоровна.
     - Ага,  закон!  -  вспыхнула Тоня.  -  Закон действует тогда, когда вас
оскорбят действием,  толкнут,  дадут  пощечину,  наступят на  ногу,  украдут
шапку.  А  анонимщик  обливает  словесной грязью  на  бумаге,  пока  его  не
разоблачат, как клеветника.
     - Есть статьи,  -  объяснил Свиридон Карпович, - есть статьи, в которых
все  определено.   А  только  к  кому  ты  их  применишь?   Аноним  -   это,
говорится-молвится,  как фашистский снайпер на фронте: ты его не знаешь и не
видишь, а он тебя сквозь оптический прицел как на ладони.
     - Не  снайпер,  а  паршивый пес:  грызет своих  братьев и  радуется!  -
впервые подал голос дед Левенец.  -  Если говорить примерно,  то  мой предок
полтавский полковник Левенец судил когда-то  по  Литовскому уставу,  который
признавало казачество.  Сегодня о  нем  никто и  не  знает,  а  вот  я  могу
напомнить.  В  Литовском уставе,  в главе четвертой,  артикуле сто пятом,  о
ябедниках сказано так: "Способствуя тому, чтобы злые люди за поклеп на людей
невинных наказаны были,  постановляем, если бы кто, забыв страх божий и стыд
людской,   выдуманные  клеветнические  речи  донес  и  это  на  него  явными
доказательствами и убедительными знаками доказано было,  тогда такому ноздря
разрезана должна быть и уже такой, чтобы никогда ни к какой должности и ни к
какому делу допущен не был".
     - Разорвать ноздрю пасквилянту - это здорово! - воскликнул Педан.
     - Эге,  -  засмеялся кто-то,  -  он  с  этой  ноздрей инвалидность себе
оформит и пенсию будет загребать!
     - Если бы судили показательными судами, никаких анонимщиков не было бы,
- заявил  Грицко  Грицкович.  -  А  то  "приравнивают к  гражданам",  вот  и
доприравнивались.   Ошибка  товарища  Левенца  заключается  в  том,  что  он
своевременно не уведомил ни парторганизацию, ни общественность.
     - Я  предполагал,  что  этот Шпугутькало сам поймет,  -  произнес Гриша
застенчиво.
     - Вот в чем твоя ошибка, кажется-видится, - объяснил Свиридон Карпович.
- Ты -  хлопец рабочий,  а тот -  бездельник.  Бездельник всегда такой:  чем
больше ты ему потакаешь,  тем больше он наглеет.  А теперь,  Гриша, расскажи
товарищам о твоих предположениях относительно Шпугутькало.
     Гриша  сказал,   что  его  заявление  будет  неофициальным,   ничем  не
подтвержденным, кроме слов Рекорди, сказал также, что некоторое время у него
было подозрение на самого Рекордю,  поскольку тот -  тунеядец, паразитирует,
как  гусеница,  человек  никчемный  и  пустой,  хотя  и  добродушный,  а  не
обозленный.  А  тут  действует существо уже и  не  обозленное,  а  словно бы
ошалевшее,  оплевывает змеиной слюной все вокруг и  вслепую,  без какой-либо
цели и  мысли.  Кто бы это мог быть?  И вот всплывает фамилия нового учителя
физкультуры Пшоня,  есть уже некоторые подтверждения,  но  необходима полная
уверенность, поэтому и хотелось посоветоваться с товарищами.
     - Могу сказать,  что  для нашей школы этот Пшонь -  подлинное стихийное
бедствие, - заявил директор школы. - Может, чума.
     - Это тот, что со свиньей? - спросил кто-то.
     - Со свиньей и сам свинья свиньей, выходит?
     - Это тот,  что у Несвежего? - подал голос дед Утюжок. - Ох и въедливый
же стервец!  Мне врачи от одышки проп