милия, имя и отчество, его адрес, его село, его
сельсовет, где он был теперь председателем!
     - И это - по всей области? - прошептал Гриша.
     - По всей.
     - И в нашем районе?
     - И в нашем.
     - И в Веселоярске?
     - И в Веселоярске.
     "Ну,  гадство!  -  чуть было не  воскликнул Гриша.  -  Кто  же  это мог
подложить  мне  такую  свинью?"  Но  доверие,  оказанное  ему  веселоярцами,
плодотворное общение с многими комиссиями, посещение редакции все же научили
его  сдержанности,  поэтому он  проглотил слова  нежелательные,  а  произнес
спокойно:
     - Благодарю за внимание.
     - Желаем вам больших трудовых успехов, - сказала женщина.
     - Желаем! Желаем! - в один голос защебетали девчата.
     Гриша выходил из почтамта, пятясь, как Нобелевский лауреат от шведского
короля.
     Бегом  к  "Жигулям" и  еще  быстрее в  Веселоярск!  А  там?  Разве  что
попросить у  Педана его прирученную сороку,  пойти с  нею на почту к  Галине
Сергеевне  и  потихоньку  направить  вороватую  птицу,   чтобы  она  выкрала
злополучный образцовый конверт?
     Гай-гай,  при  всей  мощной  работе  мысли  человечество за  тысячи лет
открыло только тридцать две тропинки мудрости,  а  над этими тремя десятками
тропинок вытанцовывают целых  семьдесят два  дьявола!  Поэтому  часто  и  не
знаешь,  что делать: искать ли мудрости или же отбиваться от дьяволов? Гриша
убедился в этом вскоре после выхода газеты с его статьей.
     Ибо  именно  после  этой  статьи всполошилась темная сила,  разозленная
неудачей с гусиной комиссией (да,  наверное, и со всеми другими), и повалила
на Веселоярск целые тучи пасквилей, кляуз, поклепов, и проверяльщики поехали
так густо, что каждый следующий успевал увидеть спину предшествующего.
     Как  когда-то  славянский бог  Перун гремел громами над грешной землей,
как повелители стихий насылали на людей дожди,  ветры,  морозы и  зной,  как
ведьмы  напускали  порчу  на  коров  и  людей,   так  неведомый  и  зловещий
аноним-псевдоним Шпугутькало накликал на  Веселоярск десятки проверяльщиков,
и не было от них спасения!
     И  теперь уже  не  только на  молодого руководителя Левенца,  но  и  на
опытную Зиньку Федоровну,  и на заслуженного пенсионера Свиридона Карповича,
и на всех веселоярцев, и на самый Веселоярск.
     Проверяли, правда ли, что Свиридон Карпович, кроме пенсии, получает еще
три зарплаты: в сельсовете, в колхозе и в потребкооперации. Правда ли, что у
Зиньки Федоровны уже не одна "Волга",  а целых три: черная, серая и зеленая?
Правда ли, что в Веселоярск согнали врачей из всей области и теперь там один
врач измеряет пульс у больного на левой руке,  а другой -  на правой? Правда
ли, что в колхозе "Днипро" свеклоуборочных комбайнов больше, чем свеклы?
     Аноним каждый раз обращался в разные инстанции, они не могли знать, что
кто-то уже проверял веселоярцев и  убедился в  клеветничестве и  нечестности
кляузника,  и скорее посылали своих проверяющих, чтобы тоже убедиться, а тем
временем почта несла новые заявления в  новые инстанции об убийцах,  которые
никогда не  убивали,  о  любовных изменах тех,  кто  никогда не  изменял,  о
привидениях, которые никого не пугали, о ворах, которые ничего не воровали.
     Писал аноним или псевдоним, сигналы нужно было проверять, на Веселоярск
налетали проверяющие и  контролирующие,  громовержцы и вегетарианцы,  йоги и
демагоги.   Проверки   проводились   летучие   и   комплексные,   тотальные,
фронтальные,  капитальные,  оскорбительные и обходительные!  Не верится!  Не
могло такого быть! Но это же мифик!
     В далеком прошлом было как?  Иван кивает на Петра.  Теперь, с развитием
грамотности,  произошли ощутимые перемены -  и  уже  Иван читает про  Петра.
Читает и потирает руки:  ох и здорово, вот это да, хорошо хоть не обо мне, а
о Петре!
     Гай-гай!  В  своей  извечной  наивности Иван  забыл  о  железном законе
диалектики.  Борьба противоположностей.  Сегодня читает про Петра и потирает
руки,  завтра Петро будет читать про  Ивана и  точно так  же  будет потирать
руки,  потому что грамотность всеобщая,  чернила дешевые,  а  еще же пошли и
шариковые ручки - хоть пишут скверно и недолго, но на анонимку хватит.
     Ах,  почему не  высыхают в  ручке  чернила,  когда  ею  хотят  написать
подлость!  Такой  вопрос в  теории литературы называется риторическим.  Один
аноним сегодня может парализовать не  только целый колхоз или  завод,  но  и
район и даже область, если она маленькая и почта в ней работает исправно.
     Автор  даже  подумал вот  над  чем.  Сейчас  во  всем  мире  бьются над
проблемой   электромобилей.    Все   упирается   в   невозможность   создать
аккумуляторы,  чтобы они были легкие,  мощные и продолжительного действия. А
что,  если  в  электромобилях вместо  аккумуляторов  применить  анонимщиков?
Укладывать его в багажник, привинчивать электроды - и айда! Но, наверное, от
анонимщиков будет  выделяться такая  злая  энергия,  что  машины  не  смогут
сдвинуться с места,  -  сразу же будут проваливаться сквозь землю.  Земля же
наша многострадальная тоже имеет предел выдержки и терпения.
     Веселоярцы  тоже   имели   такой   предел   и   твердо   решили   найти
анонима-псевдонима,  презренного  клеветника  Шпугутькало,  вывести  его  на
чистую воду, поймать за хвост и повесить сушиться на солнце.
     - Для музея? А может, и так.
     Вновьизбрать,  по  праву  давнего  знакомства,  пригласил в  Веселоярск
автора этого повествования,  предупредив,  что  на  этот раз речь идет не  о
радостных переменах в жизни его односельчан, а о явлении позорном, вредном и
таком непонятном,  как долгоносик, колорадский жук, неблагоприятные погодные
условия,  гонка вооружений,  империалистические угрозы миру и жизни на Земле
или,  скажем,  домовой в новом доме,  где есть электричество, газ, телефон и
телевизор,  мебель,  не боящаяся жука-древоточца,  ковры, которым не страшна
моль,  магнитофоны,  которые  навеки  опозорили  и  задавили  старосветского
сверчка.
     Автор  как  раз  страдал  от  приступа  люмбаго  и   не  то  что  ехать
куда-нибудь,  а даже пройти от кровати до письменного стола не мог, а только
как-то по-обезьяньи передвигался.  Люмбаго -  это такая болезнь, когда мышцы
на твоей спине словно бы парализованы змеиным ядом клеветников и оговорщиков
и  ты  не  можешь пошевелиться,  твой хребет искривлен,  как старославянская
"ижица",  ты пронизан такой болью,  будто собрал ее со всего того мира,  где
еще царит эксплуатация,  неправда,  неравенство,  но  одновременно ты хочешь
отмежеваться от  своего тела,  потому что  для  тебя главное -  дух,  мысль,
правда, красота и будущее!
     Поэтому письмо дядьки Вновьизбрать подействовало на автора целебно -  и
люмбаго  исчезло,  будто  какой-то  примитивный  чертик  при  могучем  пении
предрассветных петухов.
     Автор побежал на почту и  послал в Веселоярск телеграмму,  состоящую из
одного слова: "Еду!"
     Скажем прямо:  телеграмма эта не была такой уж исторической, - никто не
обратил на  нее  внимания,  жизнь шла  своим чередом,  заводы выполняли свои
планы,  колхозы не забывали своих обязательств перед государством, труженики
продолжали трудиться,  бездельники и  не  думали  что-нибудь  делать,  умные
становились еще  умнее,  невежды еще основательнее углублялись в  незнание и
темноту.  Будем реалистами:  что такое Веселоярск, пусть даже это образцовое
село,  и  что такое автор этого повествования,  пускай даже он  что-то там и
понаписывал!  Есть вещи во  сто  крат важнее,  о  них и  заботятся те,  кому
надлежит.


        "НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ"

     Автор не учел того обстоятельства,  что может найтись человек,  который
состоит приблизительно в  таких же дружеских взаимоотношениях с почтой,  как
Гриша Левенец,  но уже не в областном,  а в республиканском масштабе.  Иначе
чем объяснить, что о телеграмме автора в Веселоярск уже утром следующего дня
знал хуторянский классик Весеннецветный.  Зная же,  он,  конечно, немедленно
примчался к автору (ведь это было второе "я" автора, то есть alter ego). Как
всегда, был бледен от вдохновения, голос его дрожал, впечатление было такое,
будто  после каждого слова ставится восклицательный знак.  Автор со  страхом
подумал,   что   если   кто-нибудь  внезапно  украдет  из   пишущей  машинки
Весеннецветного восклицательный знак,  то  человечество никогда уже не будет
иметь счастья каждый год  знакомиться с  новыми бессмертными произведениями.
Подумав об этом,  автор вздрогнул,  и Весеннецветный, обладая исключительным
даром наблюдательности, вмиг заметил это и воскликнул:
     - Ага! Уже! Опомнились!
     - Не совсем вас понимаю, - немного растерялся автор.
     - В Веселоярск! Хотели!
     - Собираюсь.
     - Не надо ехать!
     - Просят люди.  Завелся там какой-то кляузник,  хотят вывести на чистую
воду.
     - Не езжайте! Не пишите!
     - Да почему?
     - Ваше "Львиное сердце"! Что о нем!
     - Кто?
     - Зарубежные! Газеты!
     - Не слышал.
     - "Зиг-заг"! "Туда и сюда"! "Вдоль и поперек"!
     - Пускай себе пишут.
     - А критики!
     - Какие?
     - Слимаченко! Говорит! Или автор сдурел! Или хулиганствует!
     - Пускай  бы  лучше  занимался  сельским  хозяйством  этот  Слимаченко.
Спросить бы у него:  где сельскохозяйственная энциклопедия, где энциклопедии
механизатора, садовода, полевода, где книга ферм? Вот о чем бы ему...
     Весеннецветный,  видя,  что ничем не испугает автора,  прибег к  своему
последнему аргументу:
     - Многие узнали себя!
     - В "Львином сердце"?
     - В львином же!
     - На  здоровье!  Могу ответить словами Гете,  который удивлялся,  когда
некоторые люди поднимали шум:

                Чего вы всполошились, дураки?!
                Про вас
                Не написал я ни строки!
                Я, может,
                Вспоминал про вас
                Не раз.
                Но писано все это
                Не про вас!
                          (Перевод Б.Заходера)

     - И   все-таки   поедете?   -   от   восклицаний  перешел  на   вопросы
Весеннецветный.
     - Поеду.
     - Там  ведь  такая землица,  такие людоньки,  такая пшениченька,  такие
пчелки! А сало, а паляницы, а колбасы - ведь все вот такое!
     - Вот  и  надо  защищать "все  вот  такое"  от  еще  больших  наговоров
кляузника. Как говорил еще Козьма Прутков: "В глубине всякой груди есть своя
змея".
     Весеннецветный решил убить автора эрудицией.
     - А  вы  знаете,  что  в  начале семнадцатого столетия появилось у  нас
произведение с названием словно бы специально для вас - "Предостережение"?
     - Так это же против униатских епископов и против папы римского. А я что
- папа римский?  Это давнее предостережение не для меня. Если уж завели речь
о древности,  могу посоветовать вам погрузиться в нее еще глубже.  Скажем, в
пятнадцатое столетие.  К  французскому поэту  Франсуа  Вийону.  Прочтите его
балладу о том, как следует варить злые языки. Кого интересует, пожалуйста!

                В горячем соусе с приправой мышьяка,
                В помоях сальных с падалью червивой,
                В свинце кипящем, - чтоб наверняка! -
                В кровях нечистых ведьмы похотливой,
                С обмывками вонючих ног потливых,
                В слюне ехидны, смертоносных ядах,
                В помете птиц, в гнилой воде из кадок,
                В янтарной желчи бешеных волков,
                Над серным пламенем клокочущего ада
                Да сварят языки клеветников!
                          (Перевод Ф.Мендельсона и И.Эренбурга)

     Песенно-приподнятая душа  хуторянского классика  не  выдержала  натиска
такой грубой поэзии.  Весеннецветный побледнел еще  больше,  так  что автору
пришлось отпаивать его водой. Чего не сделаешь для самосохранения.
     - Поедете? - придя в себя, прохрипел Весеннецветный.
     - Поеду.
     - Ну, я предупреждал! Предостерегал!
     - Благодарю за предостережение, но долг!
     И  автор  поехал  в  милый  его  сердцу Веселоярск.  Знал,  что  увидит
раздольные  прекрасные  поля  и  роскошные  сады,  отягощенные плодами.  Что
услышит  родные  песни  в  стиле  провансальских  менестрелей  одиннадцатого
столетия:   "На  вгородi  ве-е-герба  ря-а-гасна!   На   вгородi  ве-е-герба
рягасна-а!  Там стояла дiв-i-гiвка крага-гасна-а-а!"  Что встретит знакомых,
чье   происхождение  уходит  своими  корнями  дальше,   чем   провансальские
менестрели и услышит...
     Тут автор ужаснулся: неужели он не услышит веселоярского смеха? Неужели
не  углубится в  это  клокочущее море,  брызги  которого долетают до  самого
господа бога?
     И  неужели  же  в  Веселоярске мог  возобладать только  притаенный смех
анонима, кляузника, ябедника и пасквилянта!
     Автор  вызвал  силой  своего  воображения  образ  хуторянского классика
Весеннецветного,  материализовал этот образ и  на какое-то время упразднился
из повествования, уступив ему свое место, потому что Весеннецветный, видимо,
как никто другой владел бесценным даром: мыслить не целыми словами, а только
их окончаниями.  Товарищ Весеннецветный,  какие бывают анонимы?  Анонимы? Да
какие же?  Вот прошу: аноним брехливый и аноним кичливый, аноним добрейший и
аноним презлейший,  аноним нахальный и  аноним банальный,  аноним спесивый и
аноним плаксивый,  аноним сладчайший и  аноним редчайший,  аноним отменный и
аноним почтенный,  аноним злобный и  аноним овцеподобный,  аноним болезный и
аноним железный, аноним бездумный и аноним разумный, аноним истерик и аноним
холерик,  аноним надменный и  аноним бессменный,  аноним безличный и  аноним
лиричный,  аноним эстетский и  аноним простецкий,  аноним плюгавый и  аноним
картавый,   аноним  смиренный  и  аноним  презренный,   аноним  халтурный  и
литературный,  аноним  напрасный и  аноним  несчастный,  аноним  подлейший и
аноним вреднейший,  аноним опасный и аноним согласный,  аноним примитивный и
аноним  паразитивный,   аноним  въедливый  и  аноним  привередливый,  аноним
облыжный и аноним сквалыжный...
     Знатоки  поэзии  могут  возмутиться.   Дескать,   это  вовсе  не  стиль
Весеннецветного,    а   стиль   нашего   прославленного   модерного   поэта!
Весеннецветный,  вне всякого сомнения,  даже слов таких не знает,  он мог бы
сказать разве лишь вот так: аноним хорошенький и аноним пригоженький, аноним
радехонький и аноним тихохонький, ласковенький и так далее.
     Что тут скажешь,  чем оправдаешься?  Разве лишь сошлешься на  старинную
книгу, в которой написано: "Ешь, что перед тобою лежит, а инде не хватай".


        "ШПИОНЬОПШОНИЯ"

     Тем временем в  Веселоярске произошло ретардирующее* событие.  В  книге
автора "Львиное сердце" (глава II) со ссылкой на классиков объясняется,  что
такое "ретардирующий".  Тут же можем сказать только, что это событие немного
затормозило ход дел и нашего повествования, но остановить не могло никак.
     ______________
     *  Ретардация -  задержка  или  замедление развития сюжета,  действия в
художественном произведении.

     Что же  это за  событие?  Может,  отказ (с  криками и  угрозами) нового
преподавателя физкультуры Пшоня идти с  учениками в поле на уборку кукурузы?
Или  первая открытка от  Недайкаши в  ответ  на  ежедневные Гришины послания
(Недайкаша ответил:  "Ваш вопрос решается")?  Или весть о  том,  что товарищ
Жмак не может прибыть в Веселоярск на третью жатву по состоянию здоровья?
     Да  нет.   Событие,   собственно,   было  мелкое,   случайное,   просто
бессмысленное,  но задевало оно главного нашего героя,  поэтому приходится о
нем рассказывать.
     В  одно  прекрасное утро  (такой роскошный зачин  выдуман в  литературе
очень давно,  и  грех было бы  не воспользоваться им!)  в  Гришином кабинете
появился человек,  который был точной копией преподавателя физкультуры Пшоня
и отличался от него только одеждой:  на нем был костюм в широченную полоску,
галстук в полоску еще более широкую, в руках он держал импортный плащ (серый
в полоску) и черный берет.
     - Здравствуйте,   -   сказал  мужчина  чуточку  измененным  (не   таким
скрипучим, как у Пшоня) голосом.
     - Здравствуйте, - ответил Гриша.
     - Шпинь, - сказал человек.
     - Пшонь? - уточнил Гриша.
     - Нет, Шпинь, - улыбнулся гость.
     - А я говорю, может, все-таки Пшонь? - упрямо повторил Гриша.
     - Я  вам  по  буквам,  -  еще  искреннее улыбнулся Шпинь-Пшонь,  -  вот
слушайте: шило, пилка, ирха, нос, мягкий знак. Шпинь. Очень просто.
     - А что такое ирха? - поинтересовался Гриша.
     - Специально нашел  слово  на  "и",  означает:  замша  из  козьей кожи.
Деликатнейшая замша.
     - Одну минуточку, - попросил Гриша. - Подождите, я сейчас.
     - Да, пожалуйста! - воскликнул тот, пристраивая свой плащ, свой берет и
поудобнее располагаясь на диване.
     Гриша выскочил к Ганне Афанасьевне.
     - Наш исполнитель здесь?
     - На месте.
     - Пошлите его,  пожалуйста,  в  школу,  пусть посмотрит,  где  там этот
Пшонь.
     - Сейчас и послать?
     - Немедленно!
     Гриша возвратился в  кабинет.  В  черта-дьявола,  в переселение душ,  в
ведьм и  домовых не верил,  но все же мог предположить,  что на него наслано
какое-то наваждение, что на самом деле ничего не было, только примерещилось,
показалось ему,  и  в  кабинете никого нет и  не было вообще никого,  только
видение двойника Пшоня и  мерцание воздуха от слов,  будто сказанных,  а  на
самом деле лишь воображаемых.
     К  сожалению,  мистика и  чертовщина продолжались.  Пшонь (или кто  там
такой?),  рассевшись на диване,  закинул ногу на ногу и помахивал нечищеным,
правда из добротной кожи, башмаком.
     - Государственные дела? - посочувствовал он Грише. - Знаю, знаю, сам не
раз...
     Гриша посмотрел на этого нахала. В самом деле Пшонь, только переодетый!
     - Послушайте, - сказал он, - вы ведь по физкультуре, если не ошибаюсь?
     - Ошибаетесь,  да еще и  глубоко!  -  добродушно хохотнул тот.  -  Я по
культуре, но без всяких "физ"! А про вас откуда? Очень просто. Был тут такой
товарищ - Тавромахиенко?
     "Ну,  гадство,  -  подумал Гриша,  -  уже,  наверное,  и  об  этом есть
заявление. А Пшонь откуда-то пронюхал - и потому весь этот маскарад".
     Вслух он произнес:
     - Я уже и не помню...
     - Да он тут у вас метеорно!  Промелькнул -  и нет. Несерьезный человек.
Но запомнил.  Все там,  говорит,  самое передовое и  показательное.  Только,
говорит, ощущается нехватка чего-то, а чего именно, говорит, не пойму.
     Гриша слушал и  не слушал,  потому что в голове у него вертелось только
одно: "Пшонь или не Пшонь? Еще одно заявление или не заявление?"
     - Послушайте,  -  неожиданно прервал он  пришельца,  -  вы  тут  что-то
говорили о козьей замше...
     - Про ирху?
     - Вот-вот... Может, вы относительно козьей фермы?
     - Козьей фермы? Не интересуюсь. У меня сферы намного выше. Благороднее.
Вот я вас спрошу. Каким должно быть искусство?
     - Искусство?
     Переход от коз к искусству был таким неожиданным, что Гриша растерялся.
     - Вот  именно:  искусство!  -  торжествовал Шпинь-Пшонь.  -  Не  можете
сказать?  И  не требую.  Никто так сгоряча не скажет.  А я скажу.  Искусство
должно быть чистым. Никаких примесей! Чистым и гордым. Это вам говорю я!
     В  дверь заглянул дядька Обелиск,  и  Гриша,  даже не извинившись перед
своим незваным гостем, выскочил к исполнителю.
     - Ну что? Были? - шепотом спросил он.
     - Был,   -  переминаясь  в  тесных  туфлях,  которые  обувал  только  в
сельсовете, бегая по селу босиком, сказал дядька Обелиск.
     - И что? Пшонь где, в школе?
     - А  где же  ему быть?  Спит под телевизором,  хоть ты  над ним обелиск
водружай.
     - Спит? В самом деле? Вы сами видели?
     - Да сам же.
     - И вы убеждены, что это он?
     - Видел, как вот вас.
     - Пшоня?
     - Да Пшоня же. Вы бы сказали, я бы его сюда привел, если надо.
     - Нет, не надо. Бл