ции,  в  которую попал
Гриша. Получалось, что одно дело копать свеклу, когда ты просто механизатор,
и  совсем другое,  когда ты  уже  председатель сельсовета.  Знал же  Гриша в
прошлом и  в  позапрошлом годах,  что свеклокомбайн выкапывает не все корни,
кое-что   теряется.   Такова   его   техническая  особенность.   Механизатор
воспринимал эту  техническую особенность как  нечто посланное чуть ли  не  с
неба, не удивлялся, не возмущался, не употреблял вводных слов и предложений,
вспоминая конструкторов и  производственников.  Садился на  комбайн и  копал
свеклу. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю.
     Но  Григорий  Левенец  сегодня  уже  не  просто  механизатор,   дорогие
товарищи! И свекла для него не продукт сельскохозяйственного производства, а
политический фактор.  Свекловичный корень,  который  не  выкапывает  рядовой
механизатор,    -    это   мертвая   субстанция,    побочный   продукт,   не
зарегистрированный ни  статистикой,  ни  общественным мнением  (что  с  воза
упало,  то пропало), а корень, сознательно оставленный в земле председателем
сельсовета (пускай даже и из-за несовершенства техники), - это безобразие и,
если хотите, преступление!
     Гриша все это увидел,  понял и  ужаснулся.  Первый,  кому он мог излить
свою душу, был Педан.
     - Послушай,  Педан,  -  сказал Гриша своему сменщику,  - ты видишь, что
каждый шестой корень остается в земле?
     - А разве я их считал?  - спокойно ответил Педан. - Может, какие-нибудь
там и остаются. Черти их маму знают.
     - Ну, ты же понимаешь, что это значит?
     - А ничего не значит. Если до плановой урожайности не доберем центнеров
пятьдесят на  гектар,  Зинька Федоровна пустит культиваторы по свекловичному
полю - тогда уже докопают до последнего корешка.
     - И во что же обойдется каждый корень?
     - Пускай наша бухгалтерия считает! Мое дело - копать!
     - Этого так нельзя оставлять, - заявил Гриша.
     - А ты и не оставляй.  Напиши,  куда надо и что надо.  У тебя же теперь
печать есть.  Напиши и припечатай.  Ты еще скажи спасибо,  хоть эти комбайны
есть. А когда их не было - помнишь? А вот кукурузу начнем убирать - как там?
Один комбайн сняли с производства, а другой не начали производить. А ты сиди
в кукурузе и хоть зубами ее грызи.
     - Надо ставить вопрос в государственном масштабе, - сказал Гриша.
     - Вот и ставь, раз тебя избрали.
     Зинька Федоровна деликатно уклонялась,  и  Гриша  не  мог  высказать ей
своих мыслей о несовершенстве свеклоуборочной техники. Сказал об этом дядьке
Вновьизбрать, тот махнул рукой:
     - Ты,  Гриша, говорится-молвится, думай не о том, что в земле, а о том,
что на земле.
     - То есть?
     - Ну  вот,  кажется-видится,  копаешь-копаешь,  да  и  оглянись,  да  и
оглянись!
     - Я вас не понимаю, Свиридон Карпович, - обиделся Гриша.
     - А вот закапает дождь, тогда и поймешь.
     Дождь не  закапал.  Дождь на  Украине либо совсем не идет,  либо льется
так, будто прорвалось небо и землю надо промочить насквозь до самой Америки.
И тогда смешивается грешное с праведным,  земля с водою, тверди и хляби, все
достижения цивилизации и  научно-технической революции обесцениваются в один
день,   наступает  господство  первобытных  стихий,   хаоса  и  обыкновенное
свекловичное  поле,   которое  еще   вчера   было   таким  ласково-мягким  и
щедро-доступным,    сегодня    становится    для    людей    враждебным    и
ненавистно-неприступным.  Свекловичные комбайны  в  надрывном клекоте  своих
моторов  еще  противоборствуют стихии,  упорно  преодолевают неодолимое,  но
одиночество их  ужасает.  Комбайн копает  сяк  или  так,  в  тяжелом клекоте
преодолевает бездонную грязь,  оставляет после себя вороха свеклы (на  них -
тоже миллионы тонн грязи!),  а вывозить их оттуда - разве что на вертолетах!
Все буксует в этом ужасном болоте, все тонет, утопает и не выныривает.
     Гриша кинулся искать Зиньку Федоровну. Она теперь уже не устранялась, а
просто  исчезала в  неизвестном направлении.  Колхоз  -  целое  государство.
Председатель то там,  то тут,  то еще где-нибудь, сегодня уже нет, а завтра,
наверное,   не   будет.   Неуловимость  -   одна  из  форм  самозащиты  всех
председателей колхозов, которые знают, что они вовсе не боги, но знают и то,
что  требуют  от  них  намного  больше,  чем  от  всех  богов,  известных  и
неизвестных.  Не  было  Зиньки Федоровны -  был  у  Гриши его  консультант и
великий предшественник дядька Вновьизбрать.
     - Свиридон Карпович,  -  с  отчаянием в  голосе поднял перед  ним  руки
Гриша,  - как же это так? У меня уже дома напряженная ситуация, забыл, когда
и  высыпался,  есть  не  ем,  только о  свекле думаю,  а  свекла лежит и  не
шевелится! Надо же что-то делать!
     - А что же ты сделаешь, говорится-молвится? - довольно спокойно спросил
Свиридон Карпович.
     - Ну  разве я  знаю?  Может,  создать там депутатскую группу по вывозке
урожая.  Может, народный контроль, пост или что-нибудь еще. Как у нас в селе
- пост или группа?
     - Группа.
     - А может, создать комиссию? И чтобы вы ее возглавили?
     - Я-то  могу  возглавить,  кажется-видится,  но  только на  чем  же  ты
вывезешь эту свеклу из этой грязи? Ни группа, ни комиссия не вывезет ее?
     - Не вывезет, - согласился Гриша. - Однако надо же что-то делать!
     - А кто говорит -  не надо? Я, говорится-молвится, Зиньке Федоровне уже
все печенки прогрыз. А выходит как? Осень сухая - никаких тебе пробуксовок.
     - Ну,  -  крикнул Гриша,  -  осень сухая! А если такая, как вот сейчас?
Тогда как?
     - Кажется-видится,  когда зарядят дожди, тогда Зинька Федоровна сидит и
ждет,  пока  просохнет или  ударит  мороз.  Вывози  себе  свеклу -  дешево и
сердито.  А я что ей говорю? Я говорю: надо коней и возов. Вон у меня дружок
в соседнем районе председателем колхоза уже сорок лет. Техника у него такая,
как  у  всех,  а  еще -  восемь десятков коней и  полсотни возов.  Свеклу ли
выхватить  из  грязи,  или  минеральные удобрения  доставить со  станции  по
бездорожью, или органику на поля - конь незаменимый во всем. А в чем вопрос?
В  кормах и статистике.  Статистика сняла коня из всех отчетов,  не оставила
для него и кормов в планах.  Как хочешь,  так и корми.  Так что иметь коня в
колхозе -  это значит надо иметь и характер. А какой характер у нашей Зиньки
Федоровны? Женщина.
     Гриша вспомнил, как он писал на картонном ящике бесконечные "Ц.Ц.Ц.", а
в  ответ получал только "На фе..."  -  и как-то словно бы увял и застыл.  Но
дядьке Вновьизбрать он  не  стал рассказывать об этом,  а  сразу заговорил о
главном:
     - Как вы себе хотите,  а на сессии сельского Совета я поставлю вопрос о
вывезении свеклы!
     - Поставить можно,  -  согласился Свиридон Карпович.  -  Почему бы и не
поставить такой симпатичный вопрос?
     Но до сессии удержаться на комбайне Грише не удалось.
     И кстати, вовсе не из-за Дашуньки.
     И не из-за напряженной международной обстановки.
     И не из-за неблагоприятных погодных условий.
     Как-то вечером, когда Гриша, забрызганный грязью до самых ушей, приехал
сменять еще более промокшего Педана, тот спокойно сказал ему:
     - Я бы тебе, Гриша, посоветовал не садиться больше на этот комбайн.
     - А на какой же мне взбираться? - удивился Гриша.
     - Да ни на какой. Вообще плюнь и сиди возле своей печатки.
     - Кто это тебе сказал?
     - Да никто.  Я  тебе говорю.  Как товарищ и друг.  Вертелся тут сегодня
один рехверент.  Такое - и не человек, а тьфу! Крутилось, вертелось, а потом
начало лезть ко мне в душу.  Я его отталкиваю, а оно лезет! Я его от себя, а
оно - прямо без мыла. Такое скользкое, такое уж, я тебе скажу...
     - Как гад?
     - Точно!  Как самый последний гад - лезет, и шипит, и слюной брызжет. И
все же оно знает!  Значит, ты открываешь сессию. Так? Открываешь и говоришь:
дорогие товарищи такие и  еще вон какие!  На  сегодняшний день мы имеем то и
се,  а также еще вон то, одним словом, все как надо! А тут я, Педан, то есть
как депутат,  прошу слова,  и ты даешь, потому что не можешь не дать. Я лезу
на  трибуну и  говорю.  Это  оно  нашептывает мне в  ухо,  чтобы я,  значит,
говорил.  Вот,  говорю,  товарищи такие да еще вон какие, вы власть Григорию
Левенцу доверили?  Доверили.  А  как он ее использует и как оправдывает ваше
высокое  доверие?   А  вот  как.  Днем  спит,  а  ночью  сталкивает  меня  с
свеклоагрегата и  завоевывает себе славу и материальное благополучие.  Можем
мы такое дальше терпеть с вами? Ну, и так далее.
     Гриша не мог прийти в себя.
     - А ты же ему что? - наконец простонал он.
     Педан свистнул.
     - А что я ему?
     - Мог бы ты сказать, что для меня ни слава, ни деньги...
     - Да кому говорить, кому?
     - Кто же это мог вот так обо мне?
     - А оно тебе нужно?.. Я и сам тут ему малость... гм-гм!.. Так что ты не
переживай. А только мое мнение такое: беги отсюда, Гриша, пока не поздно! На
мне этот гад поскользнулся,  а  кто-нибудь,  глядишь,  и  согласится вот так
против тебя наподличать...  Ты  ночей не спишь,  из сил выбиваешься,  а  эти
гады... Плюнь, Гриша, и успокойся!
     Гриша не мог успокоиться от неожиданности и возмущения.
     - Послушай,  Педан,  как же это так? Выходит, если я председатель, то и
кур своих не корми,  и поросенку травки не нарви, и гвоздь в стену не забей?
А кто же это должен делать? Что мы - графы, князья, бояре?
     - Да разве я знаю?  -  сплюнул Педан. - Мне оно все равно. Я этому гаду
все объяснил популярно, то есть по морде с обеих сторон. А только ты знаешь,
Гриша, как оно бывает... Убегай отсюда, пока не поздно!
     - Не убегу! - крикнул Гриша упрямо. - никакая сила меня!..
     Но сила нашлась. Дядька Обелиск ночью, пешком, босой прибежал на свеклу
и  сообщил своему председателю,  что  на  его  голову снова  упали  какие-то
проверяльщики.
     Вот здесь и лопнул обруч терпения нашего героя. Он не поверил.
     - Меня? - переспросил дядьку Обелиска.
     - Лично и  персонально,  -  подтвердил тот.  -  Приехали вечером и  уже
требуют. Промокли насквозь. Я их к Наталке на горячий борщ.
     - И действительно меня? - никак не мог поверить Гриша.
     - Говорят: сельского руководителя требуют как класс.
     - Ну, гадство! - ругнулся Гриша.
     Теперь он  уже  сожалел,  что  до  сих  пор не  рассказал ни  Свиридону
Карповичу, ни Зиньке Федоровне, да и вообще никому о том, как его терзали то
за коз,  то за институтскую справку,  то за нерожденных детей. Какая там еще
морока свалилась ему на голову?
     - Утром буду,  -  сказал он дядьке Обелиску.  - Накормите там их, дайте
поспать.
     - Да поспят они у нас, как класс! - пообещал дядька Обелиск.


        "ПУХ-ПЕРО"

     Ганна Афанасьевна уже была на своем секретарском посту.  Все учреждения
держатся на  секретарях.  Если  бы  автор  был  поэтом,  он  бы  написал оду
секретарям.  Председатели возглавляют,  а  делают все секретари.  Ну,  и так
дальше.  А  может,  и лучше,  что автор не поэт и не пишет од?  А то сгоряча
понаписал бы и о том, что надо, и о том, что не надо.
     Ганна Афанасьевна достойна и од, и панегириков, и величальных песен.
     - Что тут у нас, Ганна Афанасьевна? - спросил Гриша.
     - Комиссия по защите окружающей среды. Чуть ли не из столицы.
     - Сколько их?
     - Двое.  Мужчина и  женщина.  Женщина молодая и  красивая,  а мужчина с
бородой и голый.
     - Совсем голый?
     - Да  не  совсем.  Что-то  на  нем  есть,  да  только такое,  что и  не
приметишь.
     - И вы его в сельсовет пустили - голого?
     - Я сказала,  что в трусах сюда негоже, а он говорит, что это не трусы,
а шорты, то есть коротенькие штанишки.
     - Так что же он - пионер?
     - Да с  бородой же!  Ну,  я  и  в этих шортах не пустила.  Говорю:  без
председателя сельсовета не могу.
     - А что же мне с ними делать?
     - Вы ему авторитетно скажите.
     - А приехали зачем?
     - Говорят: гусиный вопрос.
     - Гусиный?
     - Дали  мне  задание,  чтобы подготовила справку о  количестве гусей на
территории нашего сельсовета в частном секторе и в коллективном пользовании,
сколько  голых,  а  сколько  оперенных,  какой  процент  падежа,  а  сколько
выжило...
     Гриша слушал и ушам своим не верил. Наконец он пришел в себя.
     - Ганна Афанасьевна, а не могли бы мы купить робота?
     - Робота? Что вы, Григорий Васильевич, разве это возможно?
     - Теперь  нет  ничего невозможного.  Купить такую  железную чертовщину,
чтобы  стояла здесь и  железным голосом отвечала на  все  глупости,  которые
взбредут кому-то в голову!
     - У нас нет ассигнований даже на простенького робота,  -  объяснила ему
Ганна Афанасьевна, - а вы еще такого хотите, чтобы говорил! Он же, наверное,
очень дорого стоит.
     - А мы с вами, выходит, бесплатные?
     - Да я же не знаю.
     - Ну,  ладно, Ганна Афанасьевна. Будем отбивать штурм гусиной комиссии.
Вы уже подготовили справку?
     - Готовлю.
     - Я пойду позвоню Зиньке Федоровне,  а потом уж мы с вами подумаем, как
и что.
     - Я бы вам, Григорий Васильевич, посоветовала знаете что?
     - А что?
     - Поговорите со Свиридоном Карповичем. Он человек опытный...
     Гриша  хлопнул себя  по  лбу.  В  самом деле:  почему он  индивидуально
отдувался до сих пор перед всеми проверками и  не попросил совета ни у кого,
в особенности же у такого мудрого человека, как Свиридон Карпович?
     - Благодарю,  Ганна Афанасьевна, - растроганно промолвил он. - Свиридон
Карпович уже здесь?
     - Я позвонила ему, сейчас будет.
     - Вот уж благодарю вас, так благодарю!
     Гриша даже руку поцеловал бы  Ганне Афанасьевне,  если бы умел,  но,  к
сожалению,  в  селе почему-то  не  заведено целовать рук  так же,  как никто
никогда  не  употребляет слова  "труд",  хотя  трудятся там  люди  упорно  и
самоотверженно, от рождения и до самой смерти.
     По телефону Гриша разыскал Зиньку Федоровну и конспективно рассказал ей
про мороку с проверками и про все свои злоключения.
     - Почему же не говорил об этом? - спокойно спросила Зинька Федоровна.
     - Не хотел беспокоить. Думал: само пройдет. А оно...
     - Ты, наверное, газет не читаешь.
     - А что?
     - Читал бы, так знал бы. То "Под шелест анонимок", то "Карась, которого
не было",  то про шестьдесят две комиссии на один колхоз.  Я  уже это знаю и
отношусь ко всему спокойно.
     - Да как же можно спокойно?!
     - А так. Распихаю проверяльщиков по отраслям. Тех - на агронома, других
- на зоотехника, третьих - на инженера, остальных - на бухгалтерию. А ко мне
- только с  выводами.  А  на  выводы что?  Примем к  сведению,  примем меры,
недостатки устраним, упущениям положим конец.
     - Так у вас же хозяйство,  а меня терзают неизвестно и за что! Сплошные
наветы!
     - Вот ты и поставь на сессии вопрос о клеветниках.
     И трубка - щелк! - и уже ты не поймаешь Зиньку Федоровну ни сегодня, ни
в "обозримом будущем".
     Но тут появилась великая спасательная сила в лице Свиридона Карповича.
     - Ну, что тут у тебя, говорится-молвится?
     Гриша рассказал обо всем. И о козах, и о Недайкаше из сельхозинститута,
и  про демографию,  и  про гусиную комиссию,  которая налетела и  крыльев не
намочила.
     Вновьизбрать долго  молчал и  мудро  щурился.  Потом поставил наводящий
вопрос:
     - И как оно - без подписей все это?
     - Подпись всюду одинаковая: Шпугутькало.
     - Сычик, значится.
     Гриша не понял.
     - Что вы сказали, Свиридон Карпович?
     - Пугутькало - это сычик. Мелкий такой, говорится-молвится, неважнецкий
сыч. Из тех, которые смерть предвещают. А еще там что?
     - Я не допытывался.  Но,  кажется,  всюду заканчивается такими словами:
"По всему району поползли нездоровые слухи и  трудовые массы всколыхнулись и
возмутились".
     - Ага,  всколыхнулись...  А я уже давно думаю:  что-то оно не так.  Как
построили новое село,  что-то  мне не дает покоя,  а  что именно -  никак не
пойму.  И  только теперь понял:  анонимок не было!  А теперь ты мне камень с
души снял.
     - Свиридон Карпович!  -  испуганно воскликнул Гриша.  -  Что  вы  такое
говорите? Разве можно радоваться, когда?..
     - Постой,  постой,  Гриша,  кажется-видится.  Ты  еще молод,  не знаешь
людей.  Раньше как оно было? Бывали заявления, жалобы, случались и наветы. У
того болит, у того чешется, а тот сам не знает, чего ему хочется. И все знай
жалуются,  жалуются...  Когда выросла грамотность,  появились и анонимки. Ты
ведь знаешь,  что грамотность способна творить чудеса.  Но  все это изредка.
Процент нормальный.  И когда в новом селе все вдруг затихло, я встревожился.
И   оказывается,   справедливо  встревожился!   Ибо  все,   о   чем  ты  мне
рассказываешь,  что  это  такое?  Это  -  словно чума,  грипп  "Гонконг" или
империалист какой-нибудь поселился в Веселоярске, а ты молчишь!
     - Ну, я думал, что как-нибудь и сам...
     - Ага,  сам.  А про коллективизм будем писать только в газетах? Тебя же
проверяло всегда сколько людей?  Два,  три,  а  то и  больше?  Вот и тебе не
одному нужно было беседовать с  ними,  а вместе с нашими людьми.  Есть у нас
свой народный контроль? Есть. Вот и приглашай их вместе с собой. И я пойду и
встану  и  скажу,   кажется-видится.  Коллективный  ответ.  Пусть  попробуют
опровергнуть.  И никогда не надо оправдываться,  если не имеешь провинностей
за душой.  Оправдываться перед негодяями -  все равно что просить у  скупого
деньги взаймы. А теперь еще одно. На тебя нападают, а ты?
     - Ну, что я? Терплю и молчу.
     - Почему  же  молчишь?   С  институтом  как?   Мы  тебя  рекомендовали?
Рекомендовали.  Мы  заинтересованы,  чтобы  ты  получил высшее  образование?
Заинтересованы.   Имеешь  ты   на   это  право?   Имеешь  и   заработал  его
самоотверженным трудом.  Так  кто  же  может чинить тебе преграды?  Как  его
фамилия?
     - Недайкаша.
     - Так.  Запомним.  А теперь знаешь, что сделай? Пойди на почту к Гальке
Сергеевне,  купи  сто  восемьдесят пять  открыток  (это,  чтобы  на  полгода
хватило)  и  каждый  день  отправляй  в  сельхозинститут  и  пиши:  "Товарищ
Недайкаша,  как там мой вопрос?" И больше ничего.  А мы посмотрим,  что этот
бюрократ отпишет.  А  что касается всех этих проверяльщиков...  Зря ты их на
себя брал.
     - Так на меня же только и шли.
     - Хоть и  на  тебя,  а  ты должен был,  говорится-молвится,  позвать на
помощь. Объяснения ты как давал?
     - Да как? Спрашивали - отвечал.
     - Словесно?
     - Словесно.
     - А  надо  в  письменной форме.  Великое дело  -  документ!  Когда есть
документ,  тогда рано или  поздно увидят,  кто  глупый,  а  кто  умный,  кто
негодяй, а кто честный человек. Что там на тебя снова свалилось?
     - Какая-то гусиная комиссия.
     - Видел ее?
     - Еще нет.
     - Увидишь -  не разводи разговоров,  а говори, что все им представишь в
письменной форме.
     - Да я же и не умею...
     - Учись,  говорится-молвится.  Надо уметь отбиваться. А иначе что? Мухи
слетятся в  табуны и  загрызут.  Муравьи повыползают из всех нор и  не дадут
дохнуть.  Блохи повыскакивают из собачьей шерсти и выпьют кровь до капельки.
А ты стой и не шевелись, кажется-видится?
     Гриша поблагодарил Свиридона Карповича за науку, а сам с горечью думал:
почему это именно я должен решать все эти проблемы, когда мне надо укреплять
свою  семью  и  быть  достойным Дашуньки,  когда мне  еще  не  исполнилось и
тридцати лет,  а тем временем,  как утверждает наука, именно в этот период я
должен укреплять свой организм для новых трудовых успехов, битв и побед.
     С  такими мыслями Гриша  направился к  тетке  Наталке,  где  завтракала
авторитетная комиссия,  лакомясь  пирожками  с  творогом  и  сметаной  такой
густой,  что  в  ней бесследно утонули бы  все печали мира,  а  что касается
поджигателей войны, то ни один из них даже не тявкнул бы.
     Комиссия была такая:  красивая девушка,  похожая на  ту