ым
галстуком. - Вы ведь механизатор?
     - А   как  вы  думаете  -   откуда  берутся  председатели  сельсоветов?
Выращивают их в рассадниках или привозят из города?  В колхозы председателей
привозили.  Рабочий класс.  Тысячники.  У Шолохова Давыдов от путиловцев кем
приехал  к  казакам?  Председателем колхоза.  А  председатель  сельсовета  в
Гремячем Логе свой - Разметнов.
     - По  литературе я  поставил бы  вам  пятерку,  -  сказал  тот,  что  с
галстуком в полосочку.
     - Вот и поставьте! - добродушно посоветовал Гриша.
     - Я бы поставил,  -  повторил тот, и Гриша не стал допытываться, почему
же  он  этого  не  делает,  он  почувствовал,  что  тут  скрывается какой-то
подтекст, как это всегда водится в хитроумной литературе.
     - Оценки не  нужны,  -  заявил профессор уже  без подтекстов,  то  есть
напрямик. - Нам поручено провести с вами беседу, и мы это сделали.
     - Беседу? - удивился Гриша.
     - Да.
     - А экзамены?
     - Назовите это экзаменами. Лично я не против. Могу сказать, что вы себя
проявили.  Ваш  уровень меня удовлетворяет.  Думаю,  что мои коллеги тоже не
имеют к вам претензий.
     Коллеги  покивали,  поулыбались,  поблагодушествовали.  В  самом  деле:
претензий никаких.
     - А теперь мне как? - ничего не мог понять Гриша.
     - Теперь вам  надо  пройти в  кабинет ректора.  Там  тоже хотят с  вами
иметь... гм... беседу...
     - Сам ректор?
     - Вполне возможно. Со своей стороны, мы вам желаем.
     Снова улыбки, взаимопонимание и доброжелательность.
     В  кабинете  ректора  Левенца  ждал  человек  вроде  бы  и  солидный  и
почтенного  возраста,   однако  на  ректора  как-то  не  похож.  Слишком  уж
въедливыми были у него глаза.  Да еще все время шуршал бумагами.  Как только
Левенец в дверь, тот уже и зашуршал. И не переставал шуршать, хоть ты плачь.
     - Товарищ Левенец?
     - Да.
     - Из Веселоярска?
     - Точно.
     Человек кивнул,  дернулся, будто хотел подать руку, но не подал, сказав
только:
     - Недайкаша.
     - Не понял про кашу, - простодушно взглянул на него Гриша.
     - Это моя фамилия, - объяснил человек. Так вы из Веселоярска?
     - Да вроде бы.
     - Это новое село?
     - Как вам сказать?  Вновь построенное.  После затопления старого. Вновь
построенное и дважды уже переименованное. А так - ему свыше трехсот лет.
     - Но теперь это не отсталое, а образцовое село?
     - Можно сказать и так.
     - И люди в нем должны быть какие? Образцовые?
     "Куда он клонит?  - подумал Гриша. - И к чему тут вся эта образцовость?
Каким-то гадством тут пахнет".
     - А что такое? - изображая сплошную наивность, спросил он.
     - Ничего особенного.
     И снова шуршит, как мышь в сухих кукурузных стеблях.
     - Вы подавали заявление в институт?
     - Подавал. На факультет механизации сельского хозяйства. Заочный.
     - С какой целью?
     - Да с какой же? Поднять свой уровень.
     - Уровень механизатора?
     - Точно.
     - Вот тут у  меня характеристика,  подписана председателем колхоза.  На
вас эта характеристика?
     - Если на меня, значит, на меня.
     - Тут написано, что вы механизатор.
     - Написано - значит, написано.
     - Но это не отвечает действительности.
     - Да и в самом деле.  Написали "механизатор", а надо было: "механизатор
широкого профиля". Потому что я - на всех машинах.
     - Вы хотите выдать желаемое за действительное.
     - Что-то я не пойму...
     - Ведь вы теперь не механизатор, а председатель сельсовета.
     - Председатель? И уже не механизатор?
     - Уже нет.
     - А  когда начнется вторая жатва,  пойдет кукуруза,  пойдет свекла,  вы
думаете, я буду сидеть в кабинете? Я сяду на комбайн!
     - Несерьезно, товарищ Левенец.
     - Что - несерьезно?
     - Председатель сельсовета на комбайне - это несерьезно.
     - Слушайте, - воскликнул Гриша. - Вот я как-то был в Киеве и видел, как
заместитель Председателя Совета Министров выходит из государственных дверей,
садится в машину,  ключик -  в замок зажигания,  чик-чик и поехал!  Это что,
по-вашему?
     - Несолидно, товарищ Левенец!
     - Что несолидно? Что ключик - в зажигание и чик-чик без шофера?
     - Несолидно обманывать государство.
     - Как это, обманываю? - аж подскочил от праведного возмущения Гриша.
     - Выдаете себя за механизатора, не будучи им.
     - Ну, хорошо, пусть сегодня я не механизатор. А когда подавал заявление
- был я им или нет?
     - Нужно  было  известить  институт,   что  вы  уже  не  принадлежите  к
производственной сфере.
     - Не  принадлежу?   А  как  же  Продовольственная  программа  и  единый
агрокомплекс?
     - Надо еще разобраться, принадлежите ли вы к агрокомплексу.
     - А к чему же я принадлежу?
     - Спрашивать разрешите мне.  Мы имеем заявление о том,  что вы нарушили
положение о приеме в институт. Заявление подтвердилось.
     - Хотел бы я знать, чье это заявление!
     - Оно адресовано нам,  так что об этом не будем. Речь идет о другом. Вы
заслуживаете наказания.  Точно так  же,  как  те,  кто  давал вам  фальшивые
справки и рекомендации.
     - Рекомендацию мне дало общее собрание колхоза!
     Недайкаша не слушал Гришу, продолжал свое:
     - Ректора мы накажем за то, что допустил вас к экзаменам.
     - Не было экзаменов! Только беседа.
     Тот так и въелся:
     - Какая беседа? С кем?
     - Ну, с профессором, с доцентами.
     - Накажем и их.
     Сколь напрасными могли бы показаться споры философов всех времен о том,
есть ли у  человека душа или нет.  В  этом человеке души не нашли бы никакие
академии наук.  Гриша готов был изрубить его, как капусту, а он спокойненько
перечислял,  кого надо покарать,  кого предупредить.  И  за что же?  Что это
происходит на белом свете!
     - Мы  проверили,  -  не  унимался  Недайкаша,  -  вы  не  привозили для
руководства института ни  поросят,  ни  индеек,  ни  сала,  ни  меду  -  это
свидетельствует в вашу пользу.
     - Я же приезжал в институт, а не на базар! - взорвался Гриша.
     - Ездят по-всякому.  Но  к  вам в  этом плане нет претензий.  Мы только
делаем вам  замечание,  указывая на  нарушение и  аннулируем ваше заявление,
поскольку вы нарушили существующее положение.
     - Да оно ведь неправильное - вы же сами видите!
     - Пока положение существует,  его надо выполнять. Изменится положение -
тогда другое дело.
     - И что же мне? Ждать, пока оно изменится? А сколько ждать?
     - Этого я вам не могу сказать. Наберитесь терпения.
     - Да я набрался его с самого рождения.  А особенно - на зимних ремонтах
техники.  Вы когда-нибудь слышали об этих ремонтах? В нетопленых мастерских,
без запчастей и материалов и двенадцать рэ в месяц!
     - Поймите меня правильно,  -  встал,  наконец, Недайкаша из-за стола, и
Гриша увидел,  что он невысокого роста и  весьма болезненный на вид,  -  наш
долг придерживаться законов,  следить,  чтобы не было никаких нарушений. Ваш
случай особый,  и если бы не это заявление на вас,  мы бы не придирались. Но
теперь -  надо подождать.  Думаю,  все будет в  порядке и  со временем можно
будет вернуться к этому вопросу...
     Тут в  духе старинных романов Недайкаша должен был бы  воскликнуть:  "Я
прощаю вас за невольный обман!" - а Гриша в свою очередь: "А я прощаю вас за
чрезмерную придирчивость!"  -  а  потом броситься в  объятия друг  к  другу,
расцеловаться и заплакать.
     Гай-гай, кто же обнимается, целуется и плачет в наш атомный век? К тому
же  мы  знаем,   чем  кончаются  все  эти  сладкопевные  прощения.  Разве  в
бессмертной поэме "Фауст" над несчастной Маргаритой, брошенной в темницу, не
звучит голос с неба:  "Спасена!" -  вопреки безжалостным словам Мефистофеля:
"Она обречена!"?  А что получается на самом деле?  Побеждает не всепрощающий
голос неба,  а жестокая дьявольская сила. Короче говоря, Гриша мог пожалеть,
что  надел новые брюки.  Необязательно надевать новые брюки только для того,
чтобы   оказаться  в   состоянии  апории.   Зато   он   теперь   убедился  в
целесообразности  мудрого  совета   Ганны   Афанасьевны  читать   законы   и
постановления.  Чтобы жить счастливо, надо знать то, что твердо установлено.
А,  как говорил философ,  кое-что твердо установлено не потому, что оно само
по себе очевидно и  убедительно,  а потому,  что оно удерживается окружающим
его.
     Гриша возвращался автобусом в  Веселоярск,  вокруг расстилались широкие
поля богатой родной земли,  снова словно бы  летал над этой землей невидимый
хор, но уже не на золотистых, а на черных крыльях, и хотя пел снова о просе,
да не так, как раньше, а наоборот:

                А мы просо вытопчем, вытопчем!
                Ой, дед-ладо, вытопчем, вытопчем!

     Более  всего  он  боялся сказать обо  всем  Дашуньке.  Ну  как  ты  тут
объяснишь? Но она все поняла без объяснений.
     - Не приняли?  Только и  хлопот!  Все равно примут -  куда они денутся!
Бездари всякие по десять раз сдают экзамены и прорываются в институты.  А ты
ведь у меня умный! Умный же?
     - Да,  наверное,  не очень глупый,  -  насупился Гриша,  а  потом вдруг
просиял  и  встрепенулся и  уже  со  свежими  силами  предстал перед  Ганной
Афанасьевной, которая, к сожалению, не владела необходимой для таких случаев
чуткостью и  не  подняла  Гришино настроение еще  на  несколько градусов,  а
наоборот, резко опустила его, сообщив:
     - Тут,  пока вас не  было,  депутатская группа по  торговле и  бытовому
обслуживанию проверила продмаг и выявила отсутствие в продаже пшена.
     - Пшена?
     - Ага.  Они  будут вам  докладывать,  чтобы вы  приняли меры,  Григорий
Васильевич.
     - По пшену?
     - По пшену.
     Гриша  вспомнил,  как  еще  перед  открытием  Веселоярского  музея  под
открытым небом,  забрел сюда откуда-то  дурень со  ступой,  таскал ее всюду,
допытывался у пионеров:
     - Откуда пшено берется?
     - Из магазина!
     - А там где берется?
     - Привозят!
     - Хотите, я покажу, как ваши предки делали пшено?
     - Не хотим!
     Никто ничего не хочет знать, а каждому дай! Теперь вот дай пшено. А кто
будет сеять просо?  Когда пропадают озимые, пересеваем только ячменем, будто
все мы пивовары.  А где взять пшено?  И спросить бы у него: зачем он ездил в
область?  Чтобы вернуться и  тебе  сказали:  нет  пшена?  Если бы  встретили
вестями,  что  за  время его  отсутствия на  Веселоярск наползли новые толпы
ухажеров за Дашунькой, он бы не удивился. Но встретить пшеном?
     Тут автор,  может, впервые пожалел, что бросил своего героя на произвол
судьбы.  Доктора эрудических наук  Кнурца отправил на  пенсию,  сам  засел в
столице,  в Веселоярск даже не наведывался. А был бы рядом с Гришей Левенцом
в такую трудную минуту его жизни, разъяснил бы ему, что пшено очень полезно,
что  на  пшене держалась вся  цивилизация Киевской Руси,  все  победы нашего
казачества,  пшеном выкормлены и  Ярослав Мудрый,  и  Сковорода,  да и  Иван
Петрович Котляревский,  о  чем он недвусмысленно заявил в  своей бессмертной
"Энеиде",  уже в  первой книге среди излюбленных яств вспоминая классическое
блюдо пшенное - кулеш:

                Там яства и приправы - чудо!
                Бери что хочешь, наугад.
                Конца не видно переменам:
                Свиная голова под хреном,
                Кулеш, лепешка и лапша.
                Тому - индюк с подливой лаком,
                Другому - корж медовый с маком,
                И путря тоже хороша.
                          (Перевод В.Потаповой)

     Разумеется, ничего подобного в "Энеиде" Вергилия вы не найдете, так что
можете и не искать. Нет там ничего и о пшене, а вот в "Энеиде" Котляревского
про пшено речь идет и  в  части третьей,  и  в  четвертой,  и в пятой,  как,
скажем, хотя бы вот такое место:

                Им дали в сотники панов,
                Значки с хоругвью войсковою,
                Бунчук с пернатой булавою,
                Запас недельный сухарей,
                Мушкеты, пики с палашами,
                Бочонок серебра - рублями,
                Муки, пшена, колбас, коржей.
                          (Перевод В.Потаповой)

     Песня о  просе,  которая слышалась Грише Левенцу так  и  эдак  при  его
неудачной поездке в область,  насчитывает, наверное, свыше тысячи лет (автор
забыл  напомнить,  что  пшено -  это  крупа,  которую получают из  растения,
именуемого просом),  а  еще была когда-то игра в просо,  распространенная на
нашей земле так  же,  как  игра  в  лапту или  в  прятки.  Девчата и  хлопцы
становились  в  круг  (оглядываться воспрещалось),  а  один  из  играющих  -
молотник - ходил за их спиной с платочком или палочкой и слегка прикасался к
плечу то одного,  то другого,  приговаривая: "А я просо сею... Жну... Жну...
Молочу...  Очищаю..."  Тогда клал кому-нибудь на плечо свой "цеп" и  кричал:
"Кашу варю!  Варю кашу!"  После этого молотник и  вызванный им  изо всех сил
бежали в  противоположные стороны по кругу -  кто кого опередит и  встанет в
круг.  Кто проиграет - тот молотник. Теперь эта игра так же непопулярна, как
непопулярно среди  председателей колхозов просо (малые урожаи в  сравнении с
пшеницей).  Слова  "шеретувать"* никто  уже  и  не  знает,  зато  все  знаем
"хула-хуп",  "кибернетика",  "турбулентность"  и  "эскалация",  а  играть  в
дедовские  игры  нам  некогда,   да  и  не  выдерживают  они  конкуренции  с
вокально-инструментальными ансамблями, резвыми и подвижными, как колорадские
жуки на картошке. Что поделаешь...
     ______________
     * Рушить, обрушивать, обдирать (шелуху).


        "ДУМОГРАФИЯ"

     Тем  временем цивилизация принесла Грише  новые  служебные хлопоты,  не
давая  ничего  взамен.  Но  он  и  не  требовал ничего,  ведь  хлопоты  были
предусмотрены должностью, на которую его избрали веселоярцы.
     Позвонил  заместитель  председателя райисполкома Крикливец  и  попросил
приехать.
     - Подскочи на  часок,  -  сказал он  добродушно,  -  надо тут  провести
небольшое совещаньице.
     В район можно было и на мотоцикле. И недалеко, и люди там свои. Въезжал
в  райцентр Гриша именно в  ту  пору,  которую описал когда-то  наш классик,
нарисовав картину неторопливого пробуждения дореволюционного райцентра:

                Уж солнце взяло верх над мраком.
                Пробило шесть, и кто-нибудь
                Уже закусывал со смаком,
                Успев как следует хлебнуть.
                Трещали воробьи, сороки,
                Багрила потаскуха щеки,
                Открылись лавки и лари -
                Укладывался спать картежник,
                И молотком стучал сапожник,
                Спешили в суд секретари.
                          (Перевод В.Потаповой)

     Автор  нарочито привел  эти  строки для  того,  чтобы  показать,  какие
разительные перемены произошли в наших сельских районных центрах.  Из всего,
изображенного классиком,  остались разве лишь воробьи и сороки.  А так - все
новое.  Машины на улицах,  телефоны в учреждениях,  заседания с самого утра,
трудовой ритм и  энтузиазм.  И  даже для тех немногочисленных несознательных
элементов,  которые  готовы  были  бы  по-старорежимному выпить  с  восходом
солнца,   в   районной  чайной   скалькулированы  мини-порцийки  коньяка   и
бутербродики с рыбными консервами ровно на треть той суммы,  которая идет на
покупку "чернил" (несознательные почему-то  привыкли выпивать ее  непременно
втроем) - этого продукта нашей местной промышленности.
     Итак, Гриша въезжал в наш новый и прекрасный райцентр, и на душе у него
тоже было прекрасно.
     Крикливец встретил его озабоченно,  однако к этому все привыкли, потому
что не было в районе более забитого и замученного своей должностью человека.
     - Ну,  Левенец,  ты даешь!  -  похмыкал Крикливец. - У меня и так сорок
семь постоянных комиссий, а тут еще создавай временную ради тебя.
     - Комиссию? Ради меня?
     - Тебе ничего,  а мне новая морока.  Хорошо хоть председателя с области
прислали.
     - Председателя?
     - Председателя комиссии. А двоих для членства я уже своих добавил.
     - Опять козы? У нас уже была комиссия.
     - Да какие козы? Ради тебя. Персональное дело.
     - Дело? Персональное? Товарищ Крикливец, я не понимаю...
     - Понимать и  не  надо.  Наше  дело  какое?  Отвечать.  Сдохла кобыла -
отвечай.  Не  сдохла -  тоже отвечай:  почему не  ожеребилась.  Ну,  давай я
познакомлю тебя с комиссией.
     (Если бы  тут  был  доктор эрудических наук  Варфоломей Кнурец,  он  бы
объяснил Грише  Левенцу,  что  слово "комиссия" иностранного происхождения и
означает "хлопоты",  в  чем  легко убедиться,  вспомнив Грибоедова:  "Что за
комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!" Но давайте подумаем: разве
от этого нашему герою стало бы легче? Просто свое излюбленное "вот гадство!"
он произнес бы удивленно, а не возмущенно, как сделал в этот раз.)
     Свое  "вот  гадство!"  Гриша произнес не  совсем уместно,  с  некоторым
опозданием,  то есть именно тогда,  когда Крикливец ввел его в комнату,  где
сидела комиссия.
     Двое были местные. Один из райплана, другой со станции защиты растений.
Третьему оставалось возглавлять комиссию.  Для этого прибыл сюда из каких-то
сфер,  инстанций или  просто географических пунктов.  Парнище такой высокий,
что,  наверное, становился на цыпочки, чтобы надевать себе на голову картуз.
Молодой,  голова причесана,  рот полураскрыт, лицо недозрелое. Такие молодые
на Гришу еще не набрасывались. У него отлегло от сердца.
     - Так,  товарищи,  -  на  бегу произнес Крикливец,  -  вот  вам товарищ
Левенец, а я побежал, потому что на мне весь район висит!
     Председатель  комиссии  удивленно  засмеялся,   узнав,   что  на  таком
неказистом человеке висит целый район,  потом он протянул Грише широкую, как
лопата,  ладонь,  схватил его  за  пальцы,  хотел  пожать,  но  Гришина рука
оказалась тверже  и  пальцы  слиплись у  парня.  Парень (то  есть,  по  всем
признакам,  председатель этой самодельной комиссии) потряс рукой,  еще  шире
раскрыл свой веселый рот и доброжелательно поинтересовался:
     - Можно допустить, что вы Левенец?
     - Можно, - дал согласие Гриша.
     - Допустим, я - Конкретный.
     - Допускает корова молока, когда корма подходящие, - засмеялся Гриша.
     Но Конкретный был рожден только для того, чтобы слушать самого себя. Он
не  обратил ни  малейшего внимания на  колкий  смех  Левенца,  схватил стул,
поставил его у стола, показал Грише на другой стул, воскликнул:
     - Допустим, сядем?
     Сели. Расположились. Перекинулись взглядами.
     - Будем курить? - спросил Конкретный.
     - Не курящий, - сказал Гриша.
     - Допустим,  и я не курящий. А товарищей попросим потерпеть. Дела у нас
тут - раз чихнуть.
     - Позвонили бы мне по телефону,  я бы вам чихнул - вот и вся радость, -
пожал плечами Гриша.
     - Допустим, у меня документ. И надо расписаться.
     - Надо, значит, надо, - не стал возражать Гриша.
     - Вообще говоря, я занимаюсь вопросами общими, а тут - конкретные.
     - Фамилия? - уточнил Гриша.
     - То есть моя?  Нет,  вопрос конкретный. Допустим, имеется заявление. И
не заявление, а заявка. И не заявка, а так себе - писулька.
     - На меня, что ли?
     - Допустим.
     - Про коз или про заочное образование?
     - Допустим, впервые слышу.
     - Проверяли меня по козам и  по заочной комиссии.  Думал,  снова.  Так,
может, от Жмака?
     - Кто такой товарищ Жмак? Не слышал. Тут демография.
     - Что, что? - не понял Гриша.
     - По  моей  специальности.  Демография.  "Демос" -  "народ",  "графо" -
"пишу, описываю".
     - А-а, этого у нас полно! - небрежно махнул рукой Гриша.
     Конкретный всполошился.
     - Где у вас? В селе?
     - Да у нас же, в Веселоярске.
     - И что?  Демографические исследования?  Настоящая демография в простом
селе?
     - А какие же? И дымография, и домография, и дамография, и дюмаграфия, и