разжевать?  Эти ваши быки -  это же пережиток! На птицефабриках
обходятся без петухов? Обходятся! И вы на фермах обходитесь без быков.
     Дашунька грустно поморщилась. Разве что процитировать этому притворщику
стишок столичного поэта "Бык  при  помощи коровы заглянул за  горизонт"?  Но
удержалась и спокойно спросила:
     - Вы предлагаете искусственное оплодотворение?
     - Не упоминайте при мне этих страшных слов.  Я  отец,  у  меня дочь.  Я
краснею с головы до пят от таких слов!
     - Но  как же  вы думаете разводить телят,  увеличивать поголовье скота,
если ни быков, ни искусственного...
     - Созовем совещание и найдем способ.  Вполне пристойный и, если хотите,
высокоморальный способ!
     - Товарищ Жмак,  -  озаряясь сразу  множеством улыбок на  своих  полных
устах,  спросила Дашунька,  -  а  позвольте поинтересоваться,  каким образом
явились на свет вы сами?
     - На  что  вы  намекаете,  при чем здесь я?  Я  вообще не  рождался!  -
закричал Жмак.
     - А откуда же вы взялись?
     - Я прислан сюда, чтобы навести порядок! Где у вас тут телефон?
     - Телефон? Одну минуточку!
     Преимущество Веселоярска было еще и в сплошной телефонизации.  Дашунька
как-то   забыла  об  этом,   Жмак,   на  свою  голову,   напомнил.   Оставив
уполномоченного,  Дашунька побежала к телефону, нашла своего мужа (от нее он
прятаться не мог), сказала коротко:
     - Тут у  нас этот малохольный Жмак,  забери его,  а то девчата ведро на
голову наденут, а потом не стянешь, тебе же и отвечать!
     Кто-то  из  доярок  услышал  эти  Дашунькины слова  и  уже  этого  было
достаточно,   чтобы  те  же  доярки,  которые  усаживали  Жмака  на  овчину,
вдохновляя его на полезные дела,  вмиг собрались вокруг уполномоченного и  в
весьма  резкой  форме  осудили  его  попытку оскорбить их  всеобщую любимицу
Дашуньку.
     Жмак, еще до конца не осознав размеров опасности, которая ему угрожала,
пустился в рассуждения о том, что такой общественной категории, как всеобщая
любимица,  в  сельском хозяйстве не  существует и  не может существовать,  и
хотел было нырнуть в  машину и  хлопнуть дверцей.  Но доярки заявили,  что в
сельском  хозяйстве он  только  и  знает,  что  земля  черная,  и  выдвинули
требование извиниться перед Дашунькой.  При этом они окружили его так плотно
и  были такими материально-плотскими сами,  что ни  пробиться к  машине,  ни
хлопнуть дверцей не было никакой возможности.
     Ситуация становилась тревожно-угрожающей,  и  неизвестно,  как  бы  она
развивалась дальше,  если бы  не  появился Гриша Левенец и  не спас товарища
Жмака.
     Схватив казенный мотоцикл,  Гриша мигом примчался на фермы, встал перед
товарищем Жмаком,  как лист перед травой, извинился и даже предложил коляску
своего мотоцикла.
     Но  что там какая-то  коляска,  когда у  товарища Жмака машина.  Ну да.
Черная ему и не снилась. Белую не давали и не могли дать. Приходилось ездить
на чем-то невыразительном,  цвета сухой глины с гербицидами.  И хотя с таким
цветом не очень покрасуешься, но все же это машина, а не коляска мотоцикла!
     - У  меня  с  вами разговор,  -  сказал товарищ Жмак,  прибыв в  Гришин
кабинет. - Надо бы сюда и председателя колхоза, но ее сегодня нет.
     - Верно, - подтвердил Гриша. - Ее куда-то вызвали.
     - Я должен был бы знать об этом,  -  недовольно заметил Жмак,  -  но не
будем.
     - Не будем, - согласился Гриша.
     - Тут дело касается сельского Совета.
     - Например?
     - У вас были два представителя из области?
     - Это какие же? В отношении коз?
     - Допустим.
     - Ну, были.
     - Как вы их встретили?
     - Так, как они того заслуживают.
     - Вы  мне  не  накручивайте!  Двух  представителей из  области  как  вы
приняли? Вы их выгнали голодными?
     - А  кто  же  должен  был  их  кормить?  Сельсовет?  У  нас  нет  таких
ассигнований.  Колхоз? Колхозу надо выполнять Продовольственную программу. А
Продовольственная программа не для дармоедов. Вы знаете, что три человека за
год могут съесть быка?  А  где этого быка взять?  Да  и  разве к  нам за год
приезжают три человека? Мы образцовое село, к нам люди валом валят.
     - Вы тут наломаете дров, а мне хлопать глазами!
     - Кстати, - прищурил глаз Гриша, - вы слышали, как воробей свистит?
     - При чем тут воробей?  -  возмутился Жмак.  -  Воробей при чем,  когда
такое отношение к вышестоящим представителям?
     - Кстати,  -  сообщил не  без  торжества Гриша,  -  эти вышестоящие,  о
которых вы говорите, допытывались про ваших коз.
     Жмак встрепенулся, как внесенный в Красную книгу орел.
     - Мои козы?
     - А чьи же? - удивился Гриша.
     - Попрошу,  - солидно откашлялся Жмак. - При чем тут я? Козы ваши - вам
и отвечать.
     - Эту козью комиссию,  - вздохнул Гриша, - как-то еще удалось спихнуть,
а что делать с Пшонем?
     Пшоня Гриша подбросил Жмаку как тонкий намек на толстые обстоятельства.
До  него  дошел слух,  что  учителя физкультуры подарил (если это  можно так
назвать) Веселоярску товарищ Жмак.  Как оно было на самом деле, так или нет,
- этого ни проверишь,  ни докажешь. Слух летает, как дикая утка: бабахнут ее
из  ружья -  упадет к  твоим ногам мертвая;  не  бабахнут -  полетит дальше,
раздуваясь и  разрастаясь до размеров,  которых не знает ни живая ни мертвая
природа.
     Что  же  касается  товарища Жмака,  то  фамилия  Пшонь  вызвала  в  нем
настоящие катаклизмы,  то  есть перевернула и  переколотила в  нем все,  что
можно  перевернуть и  переколотить:  духовную и  телесную субстанцию,  самые
передовые достижения и пережитки проклятого прошлого, общественное и личное,
передовое  и  отсталое.  Жмак  в  один  миг  возненавидел и  испугался этого
Левенца, это непостижимое порождение новых времен, новых способов мышления и
нового  стиля  поведения.  До  сорока девяти лет  своей  жизни  товарищ Жмак
проскочил уже около тридцати должностей в  тридцати организациях (из чего мы
можем сделать вывод,  что все должности были только солидные),  и  всегда он
все  свои  силы  отдавал сфере  общественной,  о  личном не  вспоминал и  не
напоминал,  завоевывал себе авторитет,  значимость и бескорыстность. Но, как
заметил еще в пятом столетии нашей эры блаженный Августин,  образ обманывает
нас тем больше,  чем больше он  выдает себя за  натуру,  то  есть за правду.
Противоречие между правдой и враньем рано или поздно становится видимым, как
бы  человек  ни  старался спрятаться за  громкими фразами,  или  за  мнимыми
поступками, или за фальшивым пафосом. Так случилось и с товарищем Жмаком. Он
был честный,  преданный,  последовательный и  неотступный.  Но в его дебелом
теле природой были заложены соответствующие запасы нежности и даже любви,  о
чем он,  разумеется,  не  мог написать ни  в  каких отчетах.  Товарищи Борис
Борисович,  Петр Петрович,  Федор Федорович никогда не интересовались личной
сферой жизни  товарища Жмака  (их  можно  понять,  если  учесть то  огромное
количество  требований и  задач,  которое  они  несут  на  своих  далеко  не
атлетических плечах),  а  тем временем общественная сфера нежданно-негаданно
(точнее  говоря,  под  действием  законов  природы)  пересекается со  сферой
личной,  и  тут  мы  получаем  критическую массу,  к  которой  за  последние
десятилетия приучили нас ядерные физики, и со страхом и ужасом ждем взрыва и
катаклизма.
     Но...  Товарищ Жмак  меняет дочь  на  Пшоня,  и,  как  говорил когда-то
Самусь,  все  правильно.  Тут  автора  хранители языка  немедленно обвинят в
несоответствии терминологии и  в  некоторой  вульгаризации происходящего.  В
самом деле:  как  можно сказать "меняет"?  Ведь  речь  идет  не  о  каком-то
предмете,  а  о  живом существе,  о родной дочери!  Ну хорошо.  А что должен
делать  товарищ  Жмак,   который,   при   всех   своих  служебных  хлопотах,
переживаниях и  идеалах,  имел любимую жену и единственную дочурку,  которая
росла как репа, никакими талантами не отличалась, но без высшего образования
не представляла своего будущего точно так же, как и ее дебелый папенька?
     И  вот  тут приходится товарищу Жмаку поменять свою дочь на  Пшоня,  то
есть достичь договоренности в институте, где мечтают о том, чтобы избавиться
от коварного человека, а Жмак мечтает, чтобы его дочь стала студенткой.
     Автор никогда не  был  сторонником вульгарных выражений.  Мы  не  можем
сказать,  что  Жмак  поменял  свою  дочь  на  Пшоня,  которого препроводил в
Веселоярск.  Но  факт  -  это  такая  штука,  что  ее  не  завесишь никакими
полотнищами.  Окно закроешь,  а факт -  нет. А все потому, что мы забыли про
Магдебургские полушария.  Кто о  них знает?  Когда-то их рисовали в школьных
учебниках.  Стальные,  искусные,  совершенные,  как вселенная,  могучие кони
разрывают и  не  могут их разорвать,  -  вот так и  человеческая жизнь в  ее
вечной  располовиненности,   полушарности  и  неразрывности.   Автор  был  в
Магдебурге.  Но ни полушарий,  ни упоминаний о них не заметил.  Встретил там
своего  товарища  по  артучилищу Борю  Тетюева,  подарил  ему  шестиоктавный
аккордеон (редкостный инструмент -  на  шесть  октав!),  выпили  за  Победу,
вспомнили своих  боевых  товарищей,  плакали,  пели,  мой  товарищ играл  на
аккордеоне, - какие там Магдебургские полушария и к чему тут вся эта физика!
     - Так что же прикажете делать с  Пшонем?  -  снова возвратился к своему
Гриша,  заприметив, что Жмак то ли обескуражен этим вопросом, то ли испуган,
то ли просто задумался, ни о чем не думая.
     На  самом же  деле товарища Жмака бросало то  в  жар,  то в  холод,  он
попытался представить,  что будет, когда Пшоню не понравится в Веселоярске и
он убежит отсюда и снова объявится в институте, и что тогда произойдет с его
любимой дочерью и с ее надеждами на высшее образование. Страх и ужас!
     - О каком это вы Пшоне? - сухо спросил Жмак.
     - Я думал, вы слыхали. Прислал нам кто-то нового учителя физкультуры.
     - Правильно сделали,  что прислали.  Надо, чтобы подрастающее поколение
росло крепким и закаленным!
     - Пшонь  закалит!   Целый  день  спит  в  спортзале  возле  включенного
телевизора, а на телевизоре вместо антенны бутылка! Хотите взглянуть?
     - При чем тут взглянуть?  - почти испуганно замахал руками Жмак. - Ваши
кадры, вам и отвечать.
     - Многовато на меня навалили, - вздохнул Гриша. - И козы, и кадры.
     - Козы ваши и кадры ваши тоже!  - припечатал Жмак. - Что надо для этого
сделать?  Проявить внимание, окружить заботой, создать условия, прислушаться
к запросам, удовлетворить требования!
     От  таких указаний человек изнурился бы,  даже и  сытый,  а  у  Жмака с
самого дома ни  росинки во  рту  не  было.  Потеряв всякую надежду пообедать
сегодня в  Веселоярске,  он  со  снисходительным сочувствием окинул взглядом
Левенца (рано выдвинули,  ой рано!), небрежно кивнул ему, вынес свою дебелую
субстанцию из  кабинета,  спустился по  ступенькам,  сел в  машину,  хлопнул
дверцей, пробормотал:
     - И-ван!
     - Слушаю.
     - Пристегни.
     Иван пристегнул голову Жмака, чтобы не болталась, завел мотор, спросил:
     - Домой?
     - А куда же?
     - Вы хоть поспите.
     - Поспишь тут с этими молодыми кадрами! Кто же за них подумает, если не
я!
     Иван выруливал на Шпили и думал: захрапит товарищ Жмак или не захрапит?
Как-никак, а в животе ведь пусто - и сила уже не та.
     А  Гриша  побежал  к  телефону,  чтобы  похвалиться  Дашуньке,  как  он
спровадил уполномоченного.
     Могут подумать, что это и есть то изгнание из рая, которое автор обещал
в  начале своего повествования.  Но придется разочаровать слишком торопливых
читателей.  Эта  книга не  об  изгнании Жмака.  Ибо  что такое Жмак?  Только
административный эпизод. Сам себя рождает, сам себя и уничтожает.


        "КАТИЛАСЬ ТОРБА..."

     Ах,  какие это были благословенные времена,  когда наши дети беззаботно
напевали-восклицали:  "Котилася торба  з  великого  горба,  а  в  тiй  торбi
хлiб-паляниця..."
     Теперь сама торба почему-то  не  катится,  ее надо везти и  перевозить,
делать это, как поется, на земле, в небесах и на море, "хлiб-паляниця" весит
миллиарды пудов,  а люди?  Сколько их,  куда направляются,  кто и как,  кого
везут?
     Грише после тяжких переживаний от слишком жесткого контакта с товарищем
Жмаком  не  сиделось на  месте,  хотелось куда-нибудь катиться,  кататься на
мотоцикле с  Дашунькой,  и  он схватил телефонную трубку,  а  потом отдернул
руку, подумав: "А к лицу ли председателю сельсовета кататься на мотоцикле со
своей женой?" Но тут же подумал еще и по-другому "А с чьей же к лицу?"
     И позвонил Дашуньке на ферму:
     - Женщина в колхозе - великая сила.
     - Сам додумался или прочел в газете?
     - Когда-то  прочел,   потом  забыл,   а  теперь  вот  вспомнил.  Можешь
танцевать!
     - С какой же это стати?
     - Жмака нет.
     - Накормил его дрожжами с сахаром, как муравьев?
     - Да нет.  Пускай живет.  Но я отшил его отсюда надолго.  Спровадил без
коммюнике.
     - Позвони Зиньке Федоровне - пусть возрадуется.
     - А я хочу с тобой возрадоваться...
     - Как же ты будешь это делать? Прочтешь стихотворение: "И моей нелегкою
судьбою на Подолию,  Галич и на степь карим оком,  черной бровью ты в сердце
меня понесешь"? Это или какое-нибудь другое?
     - Ну... может, прокатимся?
     - Средь бела дня? На чем же?
     - Ну... Ты же знаешь...
     - Слушай,  Гриша,  я занята,  а ты со своими недомолвками!  Подумай,  а
потом и звони!
     Гриша вздохнул и задумался.  В самом деле:  на чем? Он катался на коне,
на корове,  на кабане,  на баране, на телеге, на санях, на лодке, на петухе,
на коньках,  на лыжах,  на ледянке,  на корыте, на вертушке, на пароходе, на
барже,  на карусели,  на приводе,  на ветряке,  на машине,  на самолете,  на
велосипеде,  на комбайне, на мотоцикле и еще на множестве устройств, которых
вспомнить не мог.  А  не катался на подводной лодке,  на воздушном шаре,  на
ковре-самолете,   на  ракете,   на  том  снаряде,  на  котором  летал  барон
Мюнхгаузен,  на метле -  излюбленном транспортном средстве украинских ведьм,
на верблюде,  на слоне,  на осле,  на буйволе,  на носороге, на бегемоте, на
крокодиле, на дельфине, на ките, на анаконде и на машине товарища Жмака.
     Ага,  не катался в царских каретах и на колесницах для героев. Но разве
автомобиль (даже  "Жигули")  не  комфортабельнее всех  царских  карет,  а  в
мотоцикле разве не больше геройства, чем во всех колесницах древности? С той
лишь разницей,  что в  мотоциклах колеса расположены вдоль,  а  у колесниц -
поперек.
     Скажут,  мысли не для председателя сельсовета да еще и в напряженнейший
период сельскохозяйственного сезона.  И,  говоря так,  будут  правы,  что  и
подтвердило   неожиданное   появление   перед    Гришей   нового   школьного
преподавателя физкультуры Пшоня.
     Пшонь был в угрожающем состоянии.  Он распространял вокруг себя ураганы
и  землетрясения,  его костистая фигура гремела,  из ошалевших глаз вылетали
молнии,  острия усов  вытянулись в  безбрежность,  будто  испепеляющие пучки
лазеров. Поэты сказали бы: "Пшонь был порывист".
     - Вы что здесь безобразничаете?  -  загремел он еще с порога, выставляя
свой блокнотище, длинный, как собачий язык.
     Гриша,   оторванный  от  идеи  катания,  с  молчаливым  неудовольствием
посмотрел на незваного посетителя.
     - Я вас не понимаю, - сказал он сдержанно.
     - Жмак был? - крикнул Пшонь.
     - Жмак? Какой Жмак?
     - Тот, что из области.
     - Вы его знаете?
     - И я его, а он меня еще больше! Куда вы его девали?
     - Странный вопрос.  - Гриша наконец опомнился и попытался быть суровым.
- В конце концов, какое вы имеете право?
     - Какое имею?  А вот такое!  Я на все имею право!  Почему не завезли ко
мне Жмака?
     - Я не обязан...
     - Сек-кундочку! Запишем... Пригодится для карасиков...
     - Может,  хотите,  чтобы  я  гнался  за  товарищем Жмаком и  кричал ему
вдогонку: "Вернитесь!"? - посмеялся Гриша.
     - А хотя бы и так.
     - Вам не кажется, что вы перегибаете палку?
     - Что-что?
     - Перегибаете палку.
     - То есть? Прошу уточнить. А мы запишем.
     - Еще  раз  попытаетесь поднять  здесь  крик  -  будете  иметь  дело  с
участковым милиционером Воскобойником, - пообещал Гриша.
     - Пустяковина!
     - Нет, обещание!
     - Вы еще очень молоды!
     - Не очень.
     - Очень и очень молоды. А я человек пенсионного возраста и попрошу!..
     - Что-то я не видел вашей пенсии.
     - Ее обкорнали те самые, которые откусили кусок моей фамилии! Но я всех
найду! От меня не убегут!
     - И для этого вы приехали в Веселоярск?
     - А хотя бы и так!
     - Как  приехали,  так и  уедете,  -  спокойно сказал Гриша,  вставая со
стула.  Он надеялся,  что после таких слов Пшонь сразу опомнится. Но ошибся,
да еще и глубоко. Он встал, намереваясь выйти из кабинета, а Пшонь расселся,
будто сваха на именинах.  Гриша умолк,  показывая,  что разговор закончен, а
Пшонь еще только прочищал глотку,  руководствуясь принципом:  прикусить язык
не  себе,  а  ближнему.  Гришу  охватило нетерпение,  а  Пшонь  подавлял его
нахальным спокойствием,  добиваясь того, чтобы, как говорил поэт, у человека
лопнуло терпение.
     - У меня к вам дело, как к сельскому руководителю, - заявил Пшонь.
     - Дело?
     - А вы как думали!
     - Что же за дело?
     - Надо повлиять на этого бюрократа!
     - На какого бюрократа?
     - Ну, на моего директора.
     - Вы же еще не работали в  нашей школе,  а  директор тут пять лет.  Его
знает весь район.
     - А меня знает весь мир! Мой род идет от гоголевского героя!
     - От Ивана Федоровича Шпоньки?
     - А хотя бы!
     - Неважнецкая, скажу вам, у вас родословная, герой ведь самый что ни на
есть никчемный.
     - Зато Гоголь!
     - Вы хоть читали Гоголя?
     - А зачем мне его читать, когда я и так живьем из него выпрыгнул!
     - Короче, - сказал Гриша, - какое у вас ко мне дело? Я спешу.
     - В служебное время устраиваете свидания со своей женой?
     - Не с чужой же! Так какое дело?
     - Дело такое, - сказал Пшонь. - Я хочу преподавать историю и географию.
А этот бюрократ, ваш директор, не дает.
     - Вы же преподаватель физкультуры!
     - Ну и что? А моя предшественница перед пенсией что здесь делала?
     - Одария Трофимовна?  Так  она  ведь  всю  жизнь  преподавала историю и
географию. Это ее специальность. А вы - физкультурник.
     - Ага, физкультурник? А что делала ваша Одария перед пенсией?
     - Ну, ее попросили по совместительству взять физкультуру.
     - Сек-кундочку!   Запишем.  Одария  совмещала  историю  и  географию  с
физкультурой,  а  я  буду  совмещать физкультуру с  историей  и  географией.
Совпадает?
     - Не совпадает,  -  сказал Гриша,  -  и  попрошу ко мне больше с такими
глупостями не приходить.
     - Не приду я,  так придут те, кому надо, - поднимаясь, угрожающе заявил
Пшонь.
     - Ну,  гадство! - с горечью вздохнул Гриша, закрывая за физкультурником
дверь.
     Звонить к Дашуньке не хотелось.  Вообще не хотелось ничего. Ни жить, ни
умереть.  Впечатление такое,  будто ты яйцо-болтун. То холодное, как камень,
яйцо, которым обманывают глупых кур, чтобы они неслись.
     Гриша все же  позвонил на ферму.  Одна из доярок сказала,  что Дашунька
поехала на  пастбище.  Теперь разве что  свистнешь ей  вслед.  Ведь  пастбищ
много,   разбросаны  они  вдоль  Днепра  на  территории,  равной  небольшому
европейскому государству,  станешь разыскивать там свою жену в рабочее время
- будут смеяться и стар и млад. В селе не смеются разве лишь коровы.
     Он подошел к  окну,  кинул взгляд вниз,  и  все в нем застыло,  а потом
закипело. Вокруг клумбы, как и в первый день его работы в сельсовете, сидела
оппозиция,  покуривала,  поплевывала и чего-то ждала.  Чего же?  Возвращения
Свиридона  Карповича?  Но  зачем  же  его  отпустили  на  заслуженный отды