руководству колхоза.
     Слимаченко  нанизывал  слова,   подобно  тому  как  когда-то   девчатам
нанизывали на  шею дукаты или кораллы.  Только тут уж  было не до украшений,
тут дело клонилось к несчастью:  камни тебе на шею -  и в воду! И где только
может научиться такому человек?
     - Коз вы мне не навешивайте,  -  спокойно промолвил Гриша. - Козы - это
товарищ Жмак,  а его надо искать не тут,  а в области.  Если же хотите, могу
предварительно и популярно объяснить.  Безрогие,  потому что такая порода, и
ни  от  каких  витаминов рога  не  вырастут.  А  немытые -  потому  что  так
называемой золотистой масти,  мы бы сказали -  глиняной. На вид же словно бы
всегда  замызганные.  Не  мы  этих  коз  выдумывали,  не  нам  и  голову ими
задуривать.   Давайте  договоримся  так:  я  дам  вам  исполнителя  товарища
Надутого, вы пройдите по территории, посмотрите, что вас интересует, а потом
я вас догоню, где-нибудь пообедаем и продолжим наши интересные разговоры.
     Критики подхватили предложение,  в  особенности ту  его часть,  которая
касалась обеда,  Гриша  передал их  в  распоряжение дядьки Обелиска,  а  сам
поскорее кинулся к  дядьке Вновьизбрать почерпнуть из его бездонного кладезя
опыта.
     Вновьизбрать внимательно выслушал Гришу,  задумчиво почесал  за  правым
ухом, помолчал, вздохнул:
     - Говорится-молвится,  все уже было,  такого еще не  было.  Ну да мы их
спровадим!  Я  беру на себя торговую сеть,  а ты ищи свою Дашуньку,  а потом
бери этих умников - и малость проучим их.
     И  дядька  Вновьизбрать изложил  Грише  стратегический план  действий в
отношении сельскохозяйственных критиков.
     Гриша план  принял и  одобрил,  побежал к  мотоциклу,  нашел на  фермах
Дашуньку,  завез ее домой, предупредив, чтобы точно придерживалась данных ей
инструкций, потом поехал искать Слимаченко и Подчеревного.
     Те  кипели и  неистовствовали.  Дядька Обелиск вывел их  из модернового
здания сельского Совета и довольно по-старосветски зашаркал босыми ногами по
асфальту.
     - Эй, товарищ, - не выдержал Подчеревный, который в глубине души считал
себя  натурой  несравненно  более  тонкой  и  изысканной,   чем  примитивный
Слимаченко, - что же нам вот так и идти за вами?
     - Вот так и идти, - сказал Обелиск.
     - Разве сельский Совет не имеет никакого транспорта?
     - Есть мотоцикл, так я не умею на нем ездить.
     - Председатель мог бы вызвать для нас машину. Пойдите и скажите ему.
     - А у нас неоткуда вызывать,  -  объяснил дядька Обелиск.  -  У нас все
пешком. Только женщин на свеклу - на грузовиках. А так - пешком. А почему бы
и нет?
     - И  вы  предлагаете пешком  и  нам?  -  включился  в  разговор  уже  и
Слимаченко.
     - А что ж тут плохого? Не хотите? Тогда ликвидируем как класс.
     - Кого ликвидируете? - настороженно спросил Слимаченко.
     - Ну, вашу так называемую комиссию.
     - Вы хотите сказать: и нас?
     - И  вас же,  и  вас!  Но  вы  не беспокойтесь.  Я  пошутил.  Не хотите
ликвидироваться,  так пойдем дальше.  Что вам показать? Животноводство у нас
богатое и передовое.  Все отсталое мы ликвидировали как класс.  Теперь у нас
много  всего  есть.  Может,  посмотрите быков?  У  нас  их  три  штуки.  Все
племенные.  По тонне каждый.  Злые,  как черти. Протыкают рогом человека как
класс.  Не хотите быков - можно свиноферму. Миргородская порода. Есть свиньи
черные с белыми латками, а есть белые с черными латками. Ученые не вылазят с
фермы,  все эти латки измеряют:  на какой свинье каких больше. Козья ферма у
нас не  в  этом комплексе,  а  за  Шпилями,  так что извините.  Туда надо на
грузовике или самосвалом. Мы вам в кузов сенца подбросим, оно и ничего...
     Дядька  Обелиск,  наверное,  тоже  получил  соответствующие указания  у
своего предыдущего председателя,  потому что разговорился с  непривычной для
него  оживленностью,  вел  комиссию так,  чтобы ее  могли увидеть как  можно
больше веселоярцев,  вгонял непривычных к  таким хождениям по солнцу в пот и
изнеможение,  задуривал  голову  и  забивал  те  штуки,  которые  называются
панталыками,  на фермах же сопровождал Слимаченко и  Подчеревного так хитро,
что  они оказались перед деревянным станком для случки коров и  остановились
перед ним, как бараны перед новыми воротами.
     - Что это? - воскликнул Слимаченко.
     - В самом деле, что это? - поинтересовался и Подчеревный.
     Именно  здесь  догнал  их   наконец  Гриша  и   присоединился  к   этой
сельскохозяйственной экскурсии,  роль  ученого  гида  в  которой должен  был
играть дядька Обелиск.
     - Это, извините, станок для случки коров, - объяснил Обелиск.
     - То есть вы хотите сказать:  любовное ложе для колхозных коров, начало
которого  углубляется  в  праисторические времена  ориньяка  и  мезолита?  -
прокомментировал это объяснение Подчеревный.
     - Да, углубляются, углубляются...
     Слимаченко не стерпел такого кощунства:
     - Наша  современная  корова  не   нуждается  в   этом  пережитке!   Она
оплодотворяется искусственно...
     - Да оно,  может,  и искусственно, - пожал плечами Обелиск, - мне разве
что?  Да только же у нас,  извините,  три племенных бугая,  и без работы они
стоять не могут.  Злые,  как черти. Протыкают человека рогом как класс. Один
бык Демагог, другой Мифик...
     - Не я ли говорил?  -  обрадовался Подчеревный.  - Вот где углубление в
пракорни мифа!
     Остерегаясь,  чтобы они не  углубились так,  что и  не вытащишь,  Гриша
предложил критикам поехать к нему домой.
     Слимаченко посадили в коляску. Подчеревный разместился позади Гриши, но
и тут не унимался, объясняя неизвестно кому:
     - И  обратите внимание,  как  народ с  высоты своей силы по-панибратски
относится к  духовным достояниям прошлых эпох.  Уже вам и  не миф,  а только
мифик.
     - Да не очень он и  прошлый,  этот бык,  -  вдогонку им объяснил дядька
Обелиск, - трехлетний или же годика на четыре, не больше...
     Дома  Гриша  познакомил  критиков  с  Дашунькой.   Удивление,  восторг,
остолбенение.
     Долго  мыли  руки,  сели  за  стол,  застеленный чистой  накрахмаленной
скатертью (Дашунька хотя  домашним хозяйством и  не  увлекалась,  но,  когда
нужно,  могла  утереть  нос  кому  угодно!),  Гриша  поставил посреди  стола
граненую бутылку с перцем, зазвенел рюмками.
     Кто бы отказался в ожидании жирного борща,  карасей в сметане,  куриной
печенки на сале,  вареников с  вишнями и  медом?  Гриша плеснул себе на дно,
гостям - полные рюмки, позвал и Дашуньку, провозгласил:
     - За успех всех безнадежных дел!
     Критики вмиг опустошили рюмки и уже смотрели на граненую бутылку снова,
Дашунька воскликнула:  "Ой,  моя сковорода!" -  и побежала на кухню. Критики
налили уже сами.  На  кухне зашипело со  страшной силой.  Критики выпили без
тоста и без задержки,  хорошо зная, что закуска появится непременно, если не
после второй, то после третьей. Подчеревный, заранее смакуя, как он обыграет
в  своих  научных трудах проблемы мифотворчества с  колхозным быком Мификом,
принялся объяснять роль, значение и происхождение закуски.
     - Закуска -  это могучий фактор истории,  должен вам сказать, - выпивая
третью рюмку,  разглагольствовал он. - Если хотите, она помогала завоевывать
государства.  В  восточных деспотиях существовал целый  ритуал закуски перед
обедом.  От персидских царей его переняли турецкие султаны. Римляне, которые
в  походах не разрешали себе излишней роскоши,  все же не садились есть,  не
закусив перед тем круто сваренными яйцами.
     - Мы  с  Дашунькой кур не держим,  некогда с  ними возиться,  -  сказал
Гриша,  -  так что яиц я  вам не предложу.  У нас любят закусывать салом или
раками.  Раки и сало -  залог здоровья. Но сала нет, потому что кабана я еще
не  колол,  а  раков  не  наловил,  поскольку вы  нагрянули неожиданно,  без
предупреждения...
     - На Востоке очень популярны жареные баклажаны и холодный бараний мозг,
- не унимался Подчеревный.
     - Дашунька ученый зоотехник,  а  не  агроном,  потому мы  баклажанов не
разводим, - снова объяснил Гриша, - а баранов вы не найдете и в области, так
как у нас зона индустриализации способов развития животноводства, а к барану
индустриализацию применить еще никому не удавалось.  Так что бараньих мозгов
не будет.
     Такие заявления не очень и разочаровывали гостей:  бутылка была высокая
и емкая, а на кухне с каждой минутой шипело все сильнее и сильнее.
     Ни Слимаченко,  ни Подчеревный при всей глубине их научного мировидения
не  могли догадаться,  что шипело на  кухне не сало,  не масло,  не мясо,  а
обыкновеннейшая вода,  которую Дашунька,  твердо  выполняя Гришино указание,
щедро  лила  из  кружки на  раскаленную сковороду,  лила  умело,  с  нужными
паузами,  не  одинаковыми порциями,  -  вот тебе полнейшее впечатление,  что
жарят полкабана, и не меньше!
     Когда  же  в  бутылке  не  осталось даже  двух  перчинок (их  проглотил
Слимаченко),  а  шипение на  кухне  достигло,  как  говорят,  апогея,  Гриша
незаметно оглянулся -  и  в  тот  же  миг  в  хате появился дядька Обелиск и
закричал:
     - Товарищ голова,  там в  сельсовете Зинька Федоровна и  еще кто-то  из
района или из области и спрашивают вас!
     - Зинька  Федоровна  -  это  председатель колхоза,  -  объяснил  членам
комиссии Гриша,  поднимаясь из-за стола. - Давайте, чтобы не терять времени,
подскочим к сельсовету.
     - А  как  же  будет  с  этим...  с  этим  самым?  -  пожевал  свои  усы
Подчеревный. - Мы тут про закуски, а...
     - Пообедать надо, - категорично заявил Слимаченко. - Я привык обедать.
     - Я тоже привык,  -  сказал Гриша.  - Когда никто не мешает. Но обедают
все,  а  проверяет коз  кто?  Только доверенные люди.  У  нас нет времени на
рассиживание за обедом, там нас ждут.
     Критики неохотно встали, еще неохотнее выходили из дома, сопровождаемые
соблазнительным шипеньем,  Подчеревный  замялся  было,  чтобы  попрощаться с
хозяйкой,  но  Гриша не  дал  сделать и  этого,  объяснил,  что  тут  не  до
церемоний.
     Однако на дворе,  когда в  распаренные головы ударило жгучее солнце,  а
кишки заиграли такие марши,  что услышал даже привычный к  голоданию у своей
Феньки  дядька Обелиск,  критики объявили забастовку,  на  мотоцикл садиться
отказались и заявили, что хотят пройтись пешком с товарищем исполнителем.
     - Пешком так пешком,  -  не стал возражать Гриша и  поехал в  сельсовет
один.
     А  Подчеревный и  Слимаченко,  окружив дядьку Обелиска с  двух  сторон,
закричали в один голос:
     - У вас тут какое-нибудь кафе, или столовая, или что-нибудь такое есть?
     - Да есть кафе у тетки Наталки.
     - Ведите нас туда поскорее!
     - Можно было бы на мотоцикле, - сказал Обелиск.
     - Мы не хотели беспокоить председателя. Ведите!
     Обелиск повел их  к  Наталкиному кафе,  но  на двери висело объявление:
"Закрыто на переучет".
     - Задняя дверь здесь есть? - спросил Слимаченко.
     - Да где?
     - А боковушка?
     - Да какая? У нас все уничтожено как класс.
     Критики посмотрели друг на друга немного растерянно.
     - Где ваш сельмаг?
     - Ведите в сельмаг!
     На дверях сельмага было написано: "Закрыто по случаю поездки за товаром
в райцентр".
     - Где у вас тут можно перекусить? - спросил Слимаченко дядьку Обелиска.
     - А где? Все в степи, никто борща не варит. Разве ж что в детском саду.
     - Ведите!
     В  детсаду голодным критикам объяснили,  что  обед давно уже прошел,  а
ужинают дети дома. Продуктов никаких не держат, чтобы не портились.
     - Та-ак,  -  покусал губы Слимаченко.  -  Говорил я,  не надо было сюда
ехать, так и не надо было. Какие тут у вас ближайшие населенные пункты?
     - Морозо-Забегайловка - девять верст, - спокойно ответил Обелиск.
     - А ближе?
     - Зашматковка - семь верст.
     - Как туда идти?
     - А вон через ту гору, мимо склада ядохимикатов...
     ...Дядька Вновьизбрать и  Гриша стояли на балконе сельсовета и смотрели
вслед Подчеревному и  Слимаченко,  которые чуть ли не бегом одолевали крутую
зашматковскую гору.
     - Ну,  рванули,  говорится-молвится!  Вот так и надо отучивать от чарки
всех, кто падок к ней, - улыбнувшись, хмыкнул дядька Вновьизбрать.


        "ЖМАКИАДА"

     Но природа не терпит пустоты,  и на смену сельскохозяйственным критикам
появился товарищ Жмак.  Перед этим  в  районе нарушилась инфраструктура,  то
есть  под  тяжестью "КамАЗа" обрушился один  мостик.  Однако машина товарища
Жмака, обогнав "КамАЗ", проскочила этот мостик. Жмак любил быструю езду. Все
ли уполномоченные любят быструю езду?  Не будем обобщать,  тем более что эта
институция,  как уже отмечал автор, благополучно отмирает, а потому товарища
Жмака следует воспринимать как курьез.
     Итак,   товарищ  Жмак  мчался  в  Веселоярск.   Может,  чтобы  защитить
веселоярцев  от   новых   козопроверяльщиков  или   просто  поинтересоваться
самочувствием валютных коз,  как дед в  сказке:  "Козочка моя милая,  что ты
пила,  что ела?" Гай-гай,  какая наивность! Козы для товарища Жмака были уже
давно пройденным этапом.  Он про них забыл навеки,  заклепал в памяти такими
заклепками,  что не разварил бы их и  прославленный патоновский институт.  В
объемной голове товарища Жмака зрели уже  новые замыслы,  там  роились такие
грандиозные идеи,  что ни  в  сказке сказать ни  пером описать.  Шофер Жмака
хорошо знал,  какими замыслами полнится голова его  начальника и  какая  она
тяжелая  от  этих  замыслов и  починов.  Поэтому он  уже  давно  пристроил к
переднему сиденью высокий и крепкий подголовник.  Но не помогало и это,  ибо
товарищ Жмак  главным образом дремал  то  от  быстрой езды,  то  от  хорошей
закуски в  чайной,  и тогда его голова раскачивалась довольно угрожающе.  Во
избежание неприятностей,  водитель пристроил еще и  ремешок и  прикреплял им
голову товарища Жмака так хитро, что из-под шляпы не было и видно.
     Дремля,  товарищ Жмак включал свое мощное сознание,  и  в  его фантазии
рисовались  грандиозные картины,  смелые  перевороты в  сельскохозяйственном
производстве,   фантастические  преобразования  природы   и   чуть   ли   не
опрокидывание вселенной (с полезной целью, с полезной целью!).
     Перед его мысленным взором простирались зеленые поля свеклы без конца и
без края, и он над этими полями проносится, будто лермонтовский Демон, но не
печальный и безнадежный,  а полный энтузиазма и энергии творения. Ну, что мы
копаем  по  одному  бурячку даже  самыми  мощными свеклокомбайнами?  А  если
сделать  такую  машину,   чтобы  сразу  накрывала  не  менее  десяти  соток,
охватывала каждый  корень свеклы сверху,  а  потом  включался бы  вибратор и
свекла извлекалась бы  из  земли чистенькой,  без почвы,  только пыль с  нее
сдувай -  и в нутро машины, где она перемалывается, передавливается, так что
в  один шнек вталкиваются свекловичные выжимки,  а в другой вытекает сладкий
сок,  который вези на завод и вари из него сахар. Такую машину можно было бы
сделать, если бы корни росли ровные, как брусочки. Но ведь они сегодня имеют
такую форму, что никакая техника их не берет и никакая наука не может ничего
с этим поделать.
     От  огорчения Жмак  даже  прерывал свою  сладкую  дрему  и  обращался к
водителю,  спросонок произнося его  короткое  имя  в  два  приема,  так  что
получалось вроде бы по-китайски: И-ван!
     - Г-га! - откликался, будто из двустволки, Иван.
     - А что, если бы сахарная свекла была ровненькой, как брусочки?
     Иван не одобрял экспериментов над природой.
     - Не трогайте бураков, а то без сахара останемся, - говорил он.
     Но  Жмак  уже  не  слышал ничего,  потому что  парил теперь над  полями
кукурузы,  высокой,  как пальмы, а початки на каждом стебле - как поднятые к
небу  оглобли.  Только в  их  области в  этом  году  кукуруза может дать  до
миллиона тонн зерна!  А ломать же надо с початками - получится миллиона два,
а то и три.  Ни техники,  ни рук не напасешь. А что, если... не убирать? Ну,
не всю, а какую-то там часть. Пустить туда свиней - и пускай пасутся. Был же
когда-то  один новатор,  который приучал свиней к  сыроедению.  Пускал их на
поле:  что выроешь рылом,  то и съешь.  Правда,  там была свекла, картофель,
все,  что в  земле,  внизу.  Кукурузные же початки вверху,  а у свиньи глаза
смотрят только вниз.
     - И-ван!
     - Г-га!
     - А что, если вывести такую свинью, у которой глаза смотрели бы вверх?
     - Как у крокодила?
     - И такую шуструю, чтобы сама себе корм добывала.
     - Тогда и нам и вами уши объест.
     Вечным   скептицизмом  Иван   только   лишний   раз   подчеркивал  свою
ограниченность, но в машине не было другого собеседника, поэтому он вынужден
был каждый раз обращаться к своему водителю.
     - И-ван!
     - Г-га!
     - А ты слыхал миф про Европу?
     - Миф? А что это такое?
     - Ну, это такая легенда, красивая выдумка...
     - Побасенка?
     - Не опошляй и не вульгаризируй.  Миф - это краса и мудрость. У древних
греков на  мифах строилось все  мировоззрение.  И  был  такой у  них миф про
Европу.  Так  называлась очень  красивая  женщина,  в  которую  влюбился  их
верховный бог Зевс.  Ну,  так он, чтобы жена его не ревновала, стал быком, а
Европу сделал коровой.
     - Нам бы такого бога! Вот бы подняли животноводство!
     - Ты слушай!
     - Да слушаю.
     - Сделал он Европу коровой и так оставил.  Вот я смотрю и делаю выводы.
Как эта мифологическая корова поставлена?  Вымя у  нее в Западной Европе,  а
голова к нам обращена. Мы кормим, а там доят. Там доят, а мы - кормим!
     - Вот тебе и миф! - присвистнул Иван.
     - Вопрос стоит так,  -  вслух раздумывал Жмак, - чтобы повернуть Европу
выменем к нам. Вот был бы почин! Всем починам почин!
     - Как корову ни крути,  а без кормов не обойдешься,  -  глубокомысленно
заявил Иван.
     Но Жмак уже его не слушал.
     Въезжали в Веселоярск.
     - Туда? - спросил для приличия Иван.
     - Туда, - почмокал толстыми губами Жмак.
     Это означало: к чайной тетки Наталки, где была персональная пристройка,
этакая скромненькая веселая боковушка,  о которой Жмак любил говорить Зиньке
Федоровне: "Интерьер сплошь импортный, а харч наш!"
     Жмак ел  все  только черное.  Черные баклажаны,  черную редьку,  черных
поросят, сметану от черных коров, черных цыплят, черный виноград.
     Когда  тетка  Наталка  приносила миску,  в  которой  плавали в  сметане
поджаренные цыплята, Жмак строго допытывался:
     - А цыплята черные, домашние, не те блондинистые с птицефабрики?
     - Да черные,  черные!  -  заверяла его тетка Наталка. - Вон и перышко в
решете еще сохранилось. Может, показать?
     - Верю   и   так,   -   обгладывая  вкусные  косточки,   мурлыкал  Жмак
самодовольно.  Он  знал,  что  тетка  Наталка  такая  же  лукавая,  как  все
веселоярцы,  обманывает его, что решето с черным пером стоит у нее под рукой
с  давних пор,  но  даже  постоянно обманываемому приятно было показать свою
власть хотя бы на глупости и удовлетвориться послушанием хотя бы мнимым.
     Насытившись всем  черным,  Жмак  позволял себе  остроту:  "Женщин люблю
белявых, потому что все черные - ведьмы!"
     Тетка Наталка с  лукавой покорностью сносила и  про  ведьм (у  нее ведь
были черные волосы),  и  эта ее покорность тоже лила елей на толстую Жмакову
душу.
     После плотной закуски в  веселой боковушке начиналась икота,  поэтому и
приходилось обращаться к своему шоферу по-китайски:
     - И-ван!
     Однако  сегодня икота  напала на  Жмака  по  причинам,  можно  сказать,
противоестественным:  не от пресыщения,  а  от недосыщения,  или точнее -  с
голоду.
     Тетка Наталка,  как  всегда ласково,  усадила товарища Жмака за  стол в
веселой  боковушке,  но  не  метнулась по  обыкновению туда,  где  жарится и
парится, а остановилась у двери, опершись круглой спиной о косяк.
     Жмак  застыл от  удивления:  стол пуст,  как  каток,  уполномоченный за
столом,