знул из-под самого носа.
Прихожане идут к  отцу Лаврентию с  приношениями,  а  кто угодит ему,  будет
иметь приношения безграничные и бесконтрольные.  Кто же от такого откажется,
какой дурак? Кики-брики!
     - Могу посоветовать, - великодушно заявил Рекордя.
     - Секундочку! Запишем, - спохватился Пшонь.
     Тавромахиенко нетерпеливо отмахнулся от его назойливости.
     - Так что у тебя? - обратился он к Рекорде.
     - Значит, так, - принялся тот загибать пальцы. - Батюшка - раз, асфальт
- два. Поднять его над асфальтом - три.
     - Не морочь головы, знаем без тебя.
     - А как поднять, могу посоветовать.
     - Ну?
     - За уши!
     - Как, как?
     - Уже сказал, кики-брики!
     Идея граничила с гениальной.  В самом деле, кто и как мог бы управиться
с  гигантской поповской плотью,  с  ее стальными мышцами,  налитой свинцовой
тяжестью,   задубевшей,   как   тысячелетние  догматы  той  великой  химеры,
служителем которой был отец Лаврентий!  А тут так просто и весело: за уши! А
что такое ухо?  Хрящ.  Мертвая субстанция.  Ни мышц,  ни силы, ни прочности.
Рудиментный пережиток, как сама церковь и религия.
     - Слыхали, отче? - спросил Тавромахиенко.
     - Слыхал и внял.
     - Согласны?
     - Нимало вопреки глаголю.
     Тавромахиенко еще  раз ударил стальным глазом по  батюшке.  Уши у  того
маленькие,  как две фасолинки,  не за что и ухватиться.  Да еще и приросли к
голове  -  пальца  не  просунешь.  И  все  же  маленькие хрящики  -  это  не
полторацентнерный сгусток мышц и дикой поповско-штангистской силы.
     Согласие  было   двусторонним.   Теперь  надлежало  решить  процедурные
вопросы.
     Судейство.
     Пшонь не годился,  потому что все время записывал. Рекордя возникал сам
собой.  Место  для  соревнования.  Возле храма негоже,  да  и  асфальта нет.
Рекордя заявил,  что знает такое местечко, как железный ток. Получалось, что
он еще не забыл сказок времен детства. Тогда возник вопрос спортивной формы.
Батюшка настаивал на рясе. Тавромахиенко не соглашался. Он будет отрывать от
асфальта  и  поднимать над  асфальтом не  священнослужителя,  а  спортсмена.
Поэтому -  трусы и  только трусы!  Поп не  соглашался:  он не мог появляться
перед  паствой  голым.  После  затяжных дискуссий сошлись  на  тренировочном
костюме.  Для Тавромахиенко свой хлопчатобумажный костюм уступал Пшонь. Но и
на этом процедурные вопросы не исчерпывались.
     - Спорт есть спорт,  - сделал глубокомысленное заявление Тавромахиенко.
- Он украшается и увенчивается медалями, призами, наградами. А что у нас?
     Отец Лаврентий развел руками и благодушно улыбнулся.  В противовес всем
хищно-корыстолюбивым священнослужителям он хотел быть бескорыстным.
     - О спорт! - изрек он вдохновенно.
     Но   Конон   Орестович  не   подхватил  этого  платонического  призыва.
Материальная сторона дела заинтересовала его так, что он проявил неожиданную
для спортивного деятеля эрудицию:
     - Только  Зевс  и  Посейдон  могли  наслаждаться самим  лишь  дымом  от
жертвоприношений у эпиопов.  А мы люди темные,  нам подай выпивку и шамовку!
Ставлю ящик коньяка против твоего ящика, отче! Оторву тебя от аспальта - мои
оба ящика. Не оторву - твои! Как?
     - Нимало вопреки глаголю, - скромно промолвил отец Лаврентий.
     После  этого  начали  готовиться.  Съездили  домой  к  отцу  Лаврентию,
подождали,   пока  он  переоденется,   потом  к  Несвежему,  где  переоделся
Тавромахиенко, затем ко двору Панько, где асфальт был шире, поскольку Панько
поставил дорожникам пол-литра и  они  высыпали лишнюю машину битума напротив
его двора,  так что там теперь свободно разворачивались не только машины, но
и комбайны.
     Никто  никому ничего не  говорил о  предстоящем соревновании,  но  слух
мигом разлетелся по Веселоярску.  Когда-то говорили:  сбежались стар и млад.
Но  такое  выражение  годится  для  эпох  неопределенного  способа  жизни  и
хаотического хозяйствования.  Теперь же  млад в  пионерском лагере,  стар на
пенсии,  но продолжает работать не покладая рук, зато в селе появилась новая
сфера обслуживания,  а  в  сфере люди,  много людей,  а  к ним еще множество
специалистов со средним специальным и  высшим образованием,  а  к ним еще...
Одним словом, мы скажем так: сбежались все, кто мог сбежаться.
     И стали смотреть.
     Поп лег на асфальт. Тавромахиенко стал над ним, засучил рукава. Рекордя
свистнул  в   милицейский  свисток,   подаренный  ему   Иваном  Беззаботным.
Спортивное соревнование началось.
     Соревнование в самом деле началось бы именно так и именно тогда, как мы
сейчас провозгласили,  но  при условии,  что соревнуются,  деликатно говоря,
нормальные  и  полноправные  граждане  (если  бы  они  были  еще  и  членами
спортобщества "Урожай" или "Буревестник",  то такая ситуация соответствовала
бы идеальной).
     Но  тут  ведь  участником  спортивного соревнования выступал  служитель
культа!  Представитель институции,  отделенной от  государства.  Так  как же
быть?  И  могла ли  эта институция не  продемонстрировать каким-либо образом
свою  заинтересованность в  течении этого  не  совсем обычного соревнования?
Разумеется,  отец Лаврентий хорошо знал, что его возможные спортивные успехи
вряд ли будут касаться высоких церковных иерархов. Поэтому он на собственный
страх  и   риск  позаботился  о  надлежащем,   если  так  можно  выразиться,
оформлении,  украшении и оглашении своих спортивных поступков, которые могли
бы (хотя и не каноническим способом) умножить его церкви хвалу и славу.
     Автор  выпутывается из  этого  страшно  запутанного словоизлияния очень
просто.   Когда  Рекордя  засвистел  в  милицейский  свисток,  из-за  буйных
веселоярских холмов,  из-за тыквенно-орхидейных сочных цветов, из-за высоких
многокрасочных мальв, растревоживая экзотическую нежность настурций, ласково
гладя загадочность ноготков,  над  полем состязания прозвучало давно забытое
пение,  не  имеющее никакого отношения к  нашим  высоким временам,  пение из
времен обскурантизма, то есть сплошной темноты и безнадежности.
     Баба  Параска,  добровольно отдавшая выделенный ей  колхозом домик  под
культовое сооружение,  сама  переселившись к  бабе Палажке,  теперь вместе с
бабой Палажкой организовали певчих и в надежде на победу своего батюшки отца
Лаврентия,  прибыв своевременно к  месту соревнования и  расставив певчих по
чину с  двух сторон для  антифонного пения,  затянули ирмос:  "Мироправители
тьмы века своего и духов злобы поднебесных". А потом: "Воинство выспренне на
высоте..."
     Но  еще перед этим тот же самый слух,  который облетел весь Веселоярск,
проник  и  в  сельсовет,   однако  распространился  там  не  стихийно,  а  с
соблюдением субординации,  то есть прежде всего попал к Ганне Афанасьевне, а
уже потом и к молодому председателю.
     - Слышали?  -  входя к Грише,  спросила Ганна Афанасьевна.  -  Этот ваш
консультант нашего попа Лаврентия за уши отрывает от асфальта.
     - Кто вам сказал такое? - спросил из-за стола Гриша.
     - Люди говорят.
     Гриша не переспрашивал. Когда говорят люди, надо верить. И действовать.
Он побежал к мотоциклу.  Забыл даже спросить, где все это происходит, но это
уже не имело значения. Асфальта в Веселоярске было столько, что на мотоцикле
промчишься и пролетишь за пять минут. Живем в эпоху космических скоростей!
     Но  пока  Гриша заводил мотоцикл,  пока осуществлял поисковую операцию,
события возле  Панькова двора достигли высшей точки,  то  есть  кульминации.
После  свистка  Рекорди Тавромахиенко,  не  обращая внимания на  певчих,  не
оказывавших ему никакой помощи,  кинулся на лежащего отца Лаврентия, ухватил
за  маленькие,  как  две  фасолины,  уши своими железными пальцами,  дернул,
рванул,  потащил изо всех сил, - поп ни с места. Конон Орестович, призвав на
помощь весь свой спортивный опыт, мобилизовав все знания и хитрость, кинулся
туда,  кинулся сюда,  тяжело вздохнул,  крякнул, прыгнул так и прыгнул этак,
повозился и  надулся для приличия и по-настоящему,  -  поп лежал камнем,  ни
отрываться от асфальта, ни подниматься над ним хотя бы на один сантиметр и в
помыслах своих  не  имел,  одним словом,  поп  был,  как  возглашали певчие,
крепкостоятельным. Тогда Тавромахиенко прибег к приему недозволенному. Начал
крутить попу уши, снова попытался поднять его тяжелую, как двухпудовая гиря,
голову над  асфальтом -  все напрасно.  А  тут еще проклятые певчие заметили
недозволенные приемы  и  возопили:  "Дилаша на  хребте моем  все  начальницы
страстей!"  Одним  глазом  Тавромахиенко успел  заметить  громыхающий черный
мотоцикл,   а   на   нем   председателя  сельсовета;   мотоцикл  приближался
неотвратимо,  как судьба и закон, Тавромахиенко отчаянно рванул батюшку так,
что у того за ушами выступила кровь, но поп даже не пошевельнулся.
     - Прекратить безобразие!  -  соскакивая с мотоцикла,  закричал Гриша. -
Кто позволил? Что за бесчинство!
     Тавромахиенко даже  обрадовался  такому  вмешательству высших  сил.  Он
видел,  что попа все равно над асфальтом не поднимет,  а уши может оторвать.
Кому нужна такая морока?  Поэтому он  радостно отступил от лежащего батюшки,
приветливо махнул Грише.
     - Ставь,  председатель,  отцу-священнослужителю два  ящика  коньяка,  и
пусть благоденствует.
     - Какие два ящика? О чем речь? - возмутился Гриша.
     - Такая у нас договоренность. Кто проиграет - ставит два ящика.
     - На какие же средства, интересно знать?
     - Я консультант - мне положен гонорар?
     - У нас консультации на общественных началах, - объяснил Гриша.
     - На  общественных  началах  теперь  только  воробьям  кукиши  дают,  -
захохотал Конон Орестович. - Пшонь, запиши!
     - А шефство? - имел неосторожность сказать Гриша.
     - Шепство? Не смешите меня, а то я заплачу!
     "Ну,   гадство,   -  подумал  Гриша,  -  это  уже  не  тот  ассирийский
Навуходоносор,   о  котором  в  школе  рассказывала  Одария  Трофимовна,   а
Заухоподносор. Накликал на свою голову!" А вслух заявил:
     - Предлагаю вам  очистить территорию нашего сельского Совета в  течение
двадцати четырех часов!
     - Очистить? - не очень и удивился Конон Орестович. - Можно. Я все могу,
глобцы! А только же мой Пшонь остается с вами. Примите мои соболезнования!
     И  поклонился насмешливо над  батюшкой Лаврентием,  который  постепенно
собирал вместе  свои  полтора центнера живого веса,  поднимаясь с  нагретого
солнцем асфальта.


        "ЗАКУСКА ВОСТОЧНЫХ ДЕСПОТОВ"

     Когда в городе,  скажем, назначают или избирают нового руководителя, да
если  он  к  тому  же  еще  и  новатор,  -  что  прежде  всего  делает такой
руководитель,  на чем сосредоточивается?  На людях и на их проблемах, потому
что все другое - это только окружающая среда. А как в селе? Что здесь прежде
всего -  люди или природа?  Село -  это земля,  и солнце,  и теплые дожди, и
птичье пение,  и все растет, развивается, расцветает и дает урожаи, приносит
радость,  благосостояние и  желание жить дальше,  расти и  действовать,  как
говорил  поэт.  Но  когда  засуха,  град,  заморозки,  стихии,  долгоносики,
колорадский  жук,   который,   вцепившись  в  обшивку  реактивных  лайнеров,
перекочевывает с  материка на  материк и  пожирает все на свете,  чуть ли не
добираясь уже  до  стали и  камней,  -  как  тут жить и  на  каких проблемах
сосредоточиваться, на человеческих или космических?
     Гриша  Левенец  имел   намерение  со   всей   страстностью  юности,   с
нерастраченной силой  окунуться  в  водоворот  проблем.  Неудачная затея  со
спортивным комплексом его не испугала,  он уже думал о бассейне с подогретой
водой, и о Дворце пионеров, и о станции юных техников, и о...
     Но, как говорят, жизнь вносит коррективы.
     В  Веселоярск  неожиданно  (и  неслыханно,   добавим  мы)  прибыли  два
сельскохозяйственных критика,  добрались туда на попутном транспорте и, хотя
дело,  судя по всему,  у  них было к колхозному руководству,  явились прежде
всего в сельсовет:  позаботься,  организуй,  похлопочи,  окружи вниманием, а
заодно и дай ответ.
     Автора могут спросить:  бывают ли  вообще сельскохозяйственные критики?
Странный вопрос.  Не  может же автор назвать их литературными.  Сразу начнут
докапываться,  кого имел в виду.  А так -  никого. Два критика - два петушка
горох молотили...  Один -  Подчеревный.  Может, еще от пророка Ионы из чрева
китового.  Вечное сомнение,  желание все  пощупать,  увидеть даже невидимое,
проникнуть в непроницаемое,  миф,  подтекст, подсознание, подчревие, синдром
Санчо Пансо и всего,  что сто пудов съедает,  а никакого следа не оставляет.
Другой  -  Слимаченко-Эспараго.  Вечный антагонист Подчеревного,  всю  жизнь
преследовал его,  разоблачал  и  клеймил,  прославился не  этим,  а  конским
вопросом. Имел здесь свое особое мнение. Votum separatum, как говорят автору
друзья юристы.  Мысль так сильно билась в голове Слимаченко, что сбивала его
с  ног,  или,  как говорят в  Веселоярске,  -  с прыгу,  то есть -  с толку.
Слимаченко  специализировался по  коням.  Не  по  тем,  которых  съела  наша
безжалостная  статистика  (не  предусматриваются  корма  -   кони,  или  еще
какие-нибудь  там  известные  животные,  дохнут),  а  по  тем,  которые  под
королями.  Необычайно глубокие  наблюдения и  открытия еще  более  глубокие.
Какими  красками  рисовали  художники  коней,  а  какими  королей  и  других
вельможных  классово  враждебных  нам   всадников  из   отдаленных  эпох   -
рабовладельческой,   феодальной,  плутократических?  Оказывается:  на  коней
выделялись краски настоящие,  доброкачественные,  иногда - просто редкостные
(художники сами растирали и смешивали их), а на персон - так себе, кое-какое
мазило,  чуть ли не то,  которым украинские чумаки когда-то смазывали колеса
своих  деревянных возов.  От  того  великого открытия голова  Слимаченко так
вскружилась,  что  ему захотелось добавить к  своей украинской фамилии еще и
иностранный  псевдоним,   и  тут  ему  кто-то  подсказал  французское  слово
"эспараго",  обозначавшее то  же,  что и  слимак*,  но звучавшее несравненно
роскошнее.  Еще  кто-то  попытался напугать Слимаченко,  что  этих  эспараго
французы поедают,  как деликатес,  но он отмахнулся пренебрежительно: пускай
там  своих поедают,  а  мною подавятся!  Еще  кто-то  посоветовал Слимаченко
взяться за сельское хозяйство (после глубокого изучения королевских коней на
картинах),  - и он, быть может, и не послушал бы, но именно тогда в сельском
хозяйстве уже вовсю действовал Подчеревный,  главный соперник, следовательно
- и враг Слимаченко, поэтому он тоже охотно взялся за эту отрасль.
     ______________
     * Слимак - слизняк, слизень (зоолог.)

     - Ко мне? - не поверил Гриша.
     - Точно, - подтвердил Подчеревный.
     У  Подчеревного были шляхетские усы  с  подусниками,  пышные,  хоть пол
подметай,  он  посматривал на  председателя сельсовета весьма  благодушно и,
можно даже  сказать,  либерально.  Слимаченко же  уставился в  него колючими
глазами так,  будто это был не представитель народной власти,  а  презренный
феодальный всадник,  и  Гриша никак не  мог понять,  что же объединяло таких
двух неодинаковых людей. Он попытался разъединить их.
     - Может,  мы разработаем для вас отдельную программу?  - обратился он к
Подчеревному. Но Слимаченко вмиг разгадал все коварство такого предложения.
     - Никаких отдельных программ! Мы расследуем один и тот же вопрос.
     - Точно,  -  подтвердил Подчеревный, безвольно и бесхарактерно, и Гриша
потерял к  нему всякий интерес.  Теперь оба  сельхозкритика слились для него
воедино,  в какую-то серую массу. В замазку. Вопрос заключался в том, как от
них отвязаться.  Тут у  него не  было ни  знаний,  ни  опыта.  Поэтому решил
осуществить предварительную разведку.
     - Так вы ко мне или к председателю колхоза?
     - Ко   всем,   -   заявил  Слимаченко.   -   Мы   проводим  комплексное
расследование.  Получен  тревожный  сигнал,  нам  поручено  все  проверить и
сделать выводы.
     - И выводы?
     - Точно, - пошевелил усами Подчеревный.
     - О чем же выводы?
     - Козы на территории вашего сельского Совета есть?  -  уставился в него
Слимаченко.
     - Могут быть.
     - Я спрашиваю: есть или нет?
     - Ну есть!
     - Какие козы?
     - Ну какие же? Те, которые говорят: ме-ке-ке! - Гриша засмеялся.
     - Не  вижу причин для смеха,  -  сурово бросил Слимаченко.  -  Не  вижу
никакой причины. Козы валютные?
     Гриша снова засмеялся,  потому что  слово "валютные" напомнило ему бабу
Валюту.
     - Вы напрасно смеетесь,  -  предостерег его Слимаченко.  -  У  нас есть
данные, что зарубежную поездку за козами оформляли именно вы.
     Гриша мог  бы  возразить,  сказав,  что  это  делал его предшественник,
однако нужно  было  поддерживать честь своего учреждения,  поэтому он  молча
кивнул, соглашаясь.
     - То-то  и  оно!  То-то  и  оно!  -  восторжествовал Слимаченко.  -  Вы
оформляете поездку,  посылаете человека,  закупаете коз, а как вы их везете?
Вам  известны правила железнодорожных перевозок?  Мелких животных,  например
собак,  следует перевозить непременно в  намордниках.  Козы  же  относятся к
мелким животным, и их следует приравнивать к собакам. Спрашивается: а как вы
перевозили своих коз - в намордниках или без?
     Гриша не  мог  опомниться от  слов этого умника.  Вот кого следовало бы
возить в  наморднике и  показывать людям,  как тигра в  клетке.  Но  что тут
поделаешь,  когда ты  официальное лицо  и  должен только улыбаться и  кивать
головой?
     - Намордников не было,  - сказал Гриша, изо всех сил стараясь проявлять
спокойствие. - До Веселоярска идея намордников еще не дошла.
     - Ага!  - забегал по кабинету Слимаченко. - Ага! А мы еще спросим: куда
девалось молоко?
     - Какое молоко? - аж подпрыгнул Гриша.
     - То есть как какое?  Коз сколько -  двадцать штук? По два литра молока
от  каждой -  уже сорок литров.  У  нас есть данные,  что коз везли двадцать
дней,  следовательно -  восемьсот литров!  Восемьсот литров  ценного козьего
молока! Где они?
     - Можно и  не восемьсот литров,  а  все восемьсот тонн насчитать -  это
бесплатно. Да только козы были недойные.
     - Недойные? А зачем покупали недойных?
     - Каких продали,  таких и купили.  Вы еще спросите,  почему у них не по
четыре соска,  как у  коров,  а только по два?  Так это уже такими их создал
бог.
     - Вы за бога не прячьтесь,  -  пригрозил ему пальцем Слимаченко.  -  Не
прячьтесь за широкую спину!
     - А разве у бога есть спина?
     Сельскохозяйственные критики забыли про  свою ученость и  на  миг стали
похожими  на  наших  неграмотных пращуров (очень,  очень  далеких,  успокоим
придирчивых читателей):  разинули рты.  Первым спохватился Подчеревный,  как
более грамотный и эрудированный.
     - Вы нам головы всякими спинами не морочьте,  -  солидно кашлянул он. -
Проблема бога здесь не обсуждается.
     - Да я ничего,  - скромно потупился Гриша, - это так, к слову пришлось.
Товарищ Слимаченко мне про широкую спину богову,  а  я  и вспомнил,  что бог
ведь всегда к  нам лицом,  а  не спиной.  Борода и живот у него в самом деле
есть, а что касается всего прочего...
     - Не  откручивайтесь,   не  откручивайтесь!  -  спохватился  наконец  и
Слимаченко.
     - А я не откручиваюсь.
     - Мы не позволим.
     - Да сколько угодно.
     - А   знаете,   в   каком  состоянии  пребывают  эти  приобретенные  на
драгоценную валюту козы?
     - В каком же? - наивно поинтересовался Гриша.
     - Они  безрогие и  немытые.  Рога  у  них  не  растут  от  хронического
недоедания и  несоблюдения научно обоснованных рационов,  за которые должна,
кстати,  отвечать главный зоотехник Одарка Левенец,  являющаяся вашей  женой
(вот гадство,  подумал Гриша,  уже и  до Дашуньки добрались!),  а  немытые -
из-за  недосмотра и  сплошной запущенности,  на  которую вы  должны были  бы
своевременно указать