емногу отогревалось. И все  же,
между ними было что-то... какая-то недосказанность, тайна, о
которой  знали  оба, но ни один не хотел говорить.  Им  было
хорошо  вместе.  Когда  Марита спросила,  собирается  ли  он
продолжить  прерванное путешествие, Роланд,  как  мальчишка,
замотал  головой и заявил, что ни под каким видом не покинет
ее.  Ведь  впереди еще много времени, почти целая  вечность.
Еще только однажды у них случился разговор на тему, о которой
предпочитали молчать оба.
 Они  гуляли  за  стенами  замка.  Марита  ехала  на  лошади
Роланда,  а  он шел рядом, держась за подпругу.  Был  вечер,
усталое солнце, как тусклый от долгого употребления золотой,
падало  в  горизонт. Здесь не было багровых закатов.  Просто
становилось все темнее, и никаких звезд. Роланд говорил, что
звезды есть, просто они остались позади...
 Неожиданно   лошадь  споткнулась,  и  прянула  в   сторону,
испуганно   ржа.  Марита  еле  удержалась  в  седле.   Из-за
скопления  стоячих  камней  поднялась  смутная  тень,   едва
отличимая  от  сумерек,  и  стала  расползаться  в  стороны,
окружая  путников.  Марите пришлось соскочить  с  лошади,  и
крепко  взять ее под уздцы, чтоб животное не  убежало.  Тень
расползалась,   как   красноватый  туман,   заполняя   собой
пространство  между  камней, и уже  приближалось  к  Марите,
старающейся  справится  с лошадью, и ничего  не  замечающей.
Только   когда   холодное   щупальце   коснулось   ее,   она
почувствовала   нестерпимый   ужас,   выворачивающий   душу,
заставляющий опустится на колени, зажать голову между колен,
прикрыть   ее   руками,  и  только  тихо   поскуливать   при
накатывающихся   волнах  страха.  Лошадь,  вырвав   поводья,
понеслась,  и  скрылась в темноте. Марита уже находилась  на
грани  безумия, когда Роланд, рыча, как дикий зверь, подполз
к  ней, загребая землю скрюченными, как когти, руками,  сжав
зубы,  подхватил почти бесчувственное тело Мариты  на  руки,
все так же задавленно рыча поднялся, и, шатаясь, пошел прочь
из тени.
 Шаг.
 Как  будто  двигаешь  гору, и она,  что  самое  интересное,
подается.
 Шаг.
 Титаны, дети Земли, смотрите и завидуйте мне!
 Шаг.
 Нога по щиколотку уходит в землю.
 Шаг...
 Сколько лет прошло? Сколько шагов?
 Они  очнулись  от  холода.  Днем  раскаленная  равнина  без
солнца быстро остывала, оставляя для жизни время на рассвете
и  недолго перед закатом. Теперь, видимо, глубокая  ночь.  И
очень,  очень  холодно. Теперь пришла очередь Мариты  помочь
Роланду  подняться, сделать несколько шагов, отдохнуть,  еще
несколько   шагов...  Движение  превратилось  в  пытку.   Но
неподвижность означала смерть. Марита не сразу заметила, что
упирается  в  стену,  продолжая  упрямо  переставлять  ноги.
Просто воздух впереди, раньше просто вязкий, обрел плотность
камня. Там, где они наткнулись на стену, двери не было, и ее
предстояло  еще найти. К счастью, уходя, они  не  плотно  ее
закрыли:  здесь, в пустыне, нечего было опасаться  незванный
гостей.

                             ***
 Роланд,  неся  зажженную  свечу, вошел  в  комнату  Мариты.
Прошло  уже несколько дней с той роковой прогулки, а  Марита
была все еще очень слаба, для того, чтобы встать.
 -  Вы  поняли, что это было предупреждение, Роланд? -  тихо
произнесла  она,  когда  Роланд, поставив  свечу  на  низкий
столик, сел рядом с ее ложем.
 Он кивнул, грустно улыбнувшись.
 -  Он скоро придет сюда. Если раньше я отгоняла от себя это
знание,  теперь я не прячу его: Он придет, чтобы убить  вас,
Роланд.
 -  Скорее,  ему  нужны вы. - Возразил он. - В  вас  столько
жизненной  силы, он захочет получить ее. А что я?  Такой  же
призрак,  как и он сам. Но мы подготовимся. Живите спокойно,
и ничего не бойтесь.

 Роланд  поднялся  на  башню,  и  остановился  на  смотровой
площадке.  Сколько  счастливых часов  они  провели  здесь  с
Маритой.  Но...  за  все  нужно платить.  Своеобычный  ветер
налетел  резким порывом, с ходу попытался опрокинуть  мощным
толчком  в  грудь, потерпел поражение и обиженно  завыл,  со
свистом  врезаясь в острые каменные зубцы. Роланд отвернулся
от  равнины,  подставив  ветру спину,  и  стал  смотреть  на
каменные  плиты  пола.  Орландо!  Мой  преданный  враг.  Мой
ненавистный  друг. Приходи, и мы сразимся, в который  раз...
Чья  голова станет трофеем? Я приложу все усилия,  чтоб  это
была  твоя  голова.  Только я не  стану  дарить  ее  любимой
женщине. Раньше было все равно, победить или нет. Равновесие
все равно сохранялось. Теперь я должен победить. Ради нее. И
плевать на равновесие.
 Боже  мой,  какие же мы, к черту, рыцари Сохранения?!  Ведь
всегда было все равно, кто победит. Все равно, уцелеет такой-
то  город, или будет стерт с лица земли волной ярости.  Лишь
бы  не  дать  пропасть энергии. Успеть  вовремя,  и  собрать
готовую вспыхнуть огненной вспышкой и рассыпаться на тлеющие
искры  силу...  Все  равно,  выкипит  ли  из-за  чудовищного
взрыва,  произведенного глупыми людьми море,  или  останется
спокойно  колыхать  свои  воды... Важен  не  взрыв,  унесший
миллионы   жизней,   важно   не   дать   пропасть   энергии,
выплескиваемой  каждым  существом в  момент  смерти.  А  что
жизни?
 И  только  теперь,  когда  миры почти  пусты,  мы  начинаем
понимать.  Медленно, не хотя, со скрипом,  до  нас  начинает
доходить, что без жизни нет и энергии. Только когда в  мирах
остались  лишь  тлеющие угольки, мы спохватились,  и  теперь
пытаемся  на  остывшем кострище раздуть  новое  пламя...  Да
только  всякому  известно, пока не убрана из  очага  старая,
прогоревшая  зола,  новый огонь не займется.  Вот  и  ломаем
головы   теперь,  когда  уже  стало  почти  слишком  поздно.
Странно...  Почти слишком..., значит, если не "слишком",  то
почти  поздно?  И  если все-таки поздно, но  не  совсем,  не
слишком?

 Мы   беспечно  растрясли  время  по  пустым  дорогам,   как
прохожий,  у которого прореха в кошельке, а он  об  этом  не
знает. И сыплются на дорогу монеты - капли времени. И совсем
мелкие,  медные,  которым цена - одна  черствая  лепешка,  и
серебро,  и  совсем большие - золотые мгновения, которых  не
вернуть,  ни восстановить... А прохожий идет себе  беспечно,
остановится,  поболтает с кем-нибудь, и в  том  месте  целая
горсть  просыпана. Или редкими блестками отмечает  путь  его
бесцельный в дорожной пыли... И не разыскать уже те монетки,
не   поднять,  не  сложить  обратно  в  дырявый  кошель.   А
спохватится  глупец, - там, на дне, лишь  несколько  медяков
завалялось.  И думает  теперь, как ему на эти медяки  и  дом
поставить,   и  корову  купить,  да  еще  жене  гостинец   с
ярмарки...
 И  теперь  за все нужно платить. Платить теми завалявшимися
грошами,  что  еще остались. И за беспечность тоже.  За  все
нужно. За все.

                            XIII

                     И вслед волхвам, кудесникам и грандам -
                     Сын Человеческий с неистовым Роландом.
                                                    Ф.Лорка.
 И настал тот час. И пришел тот миг.
 Марита  первой почувствовала приближение Его.  Черная  тень
накрыла  равнину  от  горизонта  до  горизонта.  И  раздался
низкий,  свербящий  гул  -  то  камни,  усеивающие  равнину,
вибрировали  в такт стуку копыт его черного коня.  Миг  -  и
черный всадник стоит посреди крепостного двора, и смеется  в
предвкушении битвы. В предвкушении смерти.
 Навстречу  черному  рыцарю  выходит  другой,  облаченный  в
доспехи цвета лунного серебра. И шпага с острием, теряющимся
в  бесконечности, противостоит громадному, поглощающему свет
мечу.

 Клинки  скрестились. Как гром и молния, как  ночь  и  день,
как  свет и тьма... А что получается, когда смешиваются тьма
и свет? Серые сумерки.
 Могуч стал Орландо. Силен и велик. Череп, обтянутый  сухой
кожей мелькает в прорезях шлема, похожего на звериную маску.
И  безумен  оскал  смеющегося трупа.  Стальные  руки  крепко
сжимают  черный меч. И беспощадный, жаждущий  смерти  клинок
опускается все ниже, ниже...

 Ты  правильно  сделал, Роланд, что ждал меня здесь.  Рыцарь
ордена  Несохранения.  Я  возьму твою  ничтожную  жизнь,  до
следующего витка. А вот Она умрет навсегда. И это  для  тебя
страшней, чем собственная смерть. Каково тебе будет  жить  с
сознанием  того,  что не сумел ее защитить, любовничек?  Ха!
Ха!  Ха! А я буду пить твое горе, и будет оно сладостно  для
меня, как терпкое вино, и будет невыносимо горек каждый  миг
твоей вечной жизни.

 А  черный  меч  опускается  все ниже.  И  кости  трещат  от
напряжения,  стараясь удержать эфес шпаги,  и  тонкая  сталь
жалобно  звенит,  подаваясь под  напором  слепой  мощи,  имя
которой  -  Ненависть. Вот уже сминается тонкий клинок,  как
травинка  под  косой,  и меч касается  серебряных  доспехов.
Фигура  серебряного рыцаря начинает струиться, течь,  теряет
форму и расползается зыбким маревом.

 Марита,  не  отдавая себе отчета, сбегает  по  ступеням  во
двор,  туда,  где  только что был Роланд.  Холодная  пустота
только  начинает   обволакивать  все  внутри,   еще   только
шевелится, пробуя слабые крылышки, Отчаянье, но сквозь  него
пробивается уверенность, что так и нужно. Только сейчас  она
понимает,  что Роланд никак, никогда не мог убить  его.  Это
должна  сделать  она, и только она. Ведь  они  предназначены
друг для друга. Марита и Орландо.

 Эфес  шпаги еще хранит тепло руки Роланда, клинок  раскален
и еще звенит от удара черного меча...

 И  тогда  рождается крик. Как это больно,  когда  режут  по
живому.
 По живой душе.
 Режут кривым мясницким ножом с иззубренным краем.
 Когда  отрывают  еще  теплые, дымящиеся,  сочащиеся  свежей
сукровицей куски души, и бросают их в пыль.
 И  само небо кричит и сворачивается в тугую воронку,  чтобы
не смотреть, не видеть, как убивают душу.
 Последнюю на земле.

                             XIV

                              Дорогой, обрамленной плачем,
                              Шагает смерть в венке увядшем.
                              Она шагает с песней старой...
                                                   Ф. Лорка.

 Она  совсем  не удивилась, когда шпага легко,  как  воздух,
пронзила черные доспехи Орландо.
 Черный   меч,  готовый  уже  пасть  на  голову  Мариты,   в
недоумении  застывает  в  верхней точке,  а  затем  неловко,
неуклюже  валится на каменные плиты. И звенит. И  со  звоном
разбивается на осколки.
 Грохочут, рушатся рядом пустые доспехи, лишенные опоры.
 Осенним  листом опускается рядом женщина, покойно  закрывая
глаза.
 С   ревом  разворачивается  тугой  жгут  неба  и  накрывает
пронзительной синью пустую равнину.
 Теперь совсем пустую. Только ветер бездумно гонит по  степи
кусты перекати-поля, с сухим шелестом бьющиеся о разрушенные
стены мертвой крепости.


                           Эпилог

                        Пусть! Я приму! Но как же те, другие
                        Чьей мыслью мы теперь живем и дышим
                        Чьи имена звучат нам как призывы?
                        Искупят чем они свое величье?
                        Как им заплатит воля равновесья?
                                                    Гумилев.

 Тереза открыла глаза. Недоуменно посмотрела вокруг.
 Узкий  высокий коридор. На стенах висят портреты.  Нет,  не
портреты...  зеркала.  В золоченых рамах.  Висят,  отражаясь
друг  в  друге,  и создавая уходящий в никуда  путь.  Тереза
приподняла  подол платья и осторожно сошла с этой  замкнутой
бесконечности,  встав рядом с человеком с черными  раскосыми
глазами и светлыми, оттеняющими лицо волосами.
 Как  только  она  отошла  от зеркал,  те  пошли  трещинами,
покрылись  тонкой паутинной сеткой и замутнились.  Теперь  в
них отражалось Ничего.
 Она покачнулась, почувствовав головокружение, и оперлась  о
подставленную   руку  Мендеса.  Промелькнул  перед   глазами
серебряный рыцарь, и в груди жалобно и непонятно защемило.
 Появился   тонкий,   уходящий   в   бесконечность   клинок,
дымящийся кровью...  Беззвучно рушатся  наземь пустые черные
доспехи...
 Тереза  вскрикнула,  и стала оседать на  пол,  несмотря  на
поддержку  Мендеса. Окружила плотная ватная темнота,  сквозь
которую доносилось невнятное бормотанье, шелест шагов...
 Тереза  пришла в себя от какого-то резкого запаха.  Открыла
глаза. Мендес убрал руку с открытым флаконом от ее лица.
 - Она дождалась его. - Тихо произнесла Тереза.
 - Да. - Коротко подтвердил Мендес.
 - И убила.
 - Да.
 - И теперь они вместе. Марита и Орландо.
 - ... Да. Теперь они вместе.

 Терезой    постепенно   овладевала    ярость.    -    Вы...
воспользовались  мной! Все вы! - Она вырвалась  от  Мендеса,
резко встала и опять покачнулась. Чтоб не упасть, оперлась о
стену.  Нет,  рука попала на помутневшее зеркальное  стекло,
которое  под  напором посыпалось на пол  серебряной  пудрой.
Тереза  отдернула  руку. Ладонь покрылась зеркальной  пылью.
Nна  осторожно поднесла руку к губам, и подула. Пыль  легким
облачком  слетела  с ладони, закружилась  в  воздухе,  мягко
опустилась  на  пол, на золоченые рамы,  на  ее  платье,  на
светлые волосы Мендеса, украсив их звездной пыльцой...
 Тереза бессильно опустилась рядом с Мендесом.
 - Но теперь, теперь-то я могу быть свободной?
 -  Ты всегда была свободна. - Ответил Мендес. - Ты могла бы
отвергнуть Мариту с самого начала, но не сделала этого.  Что
определило дальнейший ход событий. Раз ступив на бесконечный
путь, нельзя сойти, пока не пройдешь виток до конца.
 Тереза   молча  кивнула,  и  осторожно  встала.   Раз   она
свободна, то не намерена оставаться здесь.
 -  И  еще, - произнес Мендес. Тереза повернулась к нему.  -
Ты  уплатила  свой долг Бельфегору Тогарини. Сполна.  Отныне
ничто  и никто не может заставить тебя делать то, чего  тебе
не   хочется.  Например,  ты  можешь  не  являться  на   бал
Архидемонов, даже если они хором начнут упрашивать  тебя.  -
Мендес  привстал и снял с ее руки браслет с  желтым  камнем.
Камень на мгновение вспыхнул и браслет исчез.
 Тереза вздохнула, и опять села рядом с Мендесом. - Что  мне
теперь делать?
 -   Все,   что   захочешь,  -  ровно  ответил  Мендес.   Но
чувствовалось, что он чего-то не договаривает, что есть что-
то еще, о чем он пока молчит. Наконец, он решился.
 -  У  меня есть кое-что, что я должен передать тебе.  Но  я
должен подчеркнуть, что решать ты должна сама.
 - Давай, - устало произнесла Тереза. Ее клонило в сон.
 - Это тебе просил передать Он...
 -  Орландо?  -  встрепенулась  Тереза,  чувствуя  на  спине
нехороший холодок.
 - Нет... Да. Это просил передать Роланд.
 Тереза сильно сжала его локоть: - Ну!
 Мендес  вытянул руку, и на ладони у него появился небольшой
клинок.  Корд,  длиной всего с ладонь. С рукояткой  в  форме
креста, и тонким трехгранным лезвием. Тереза осторожно взяла
клинок.    На   перекрестье   рукоятки   светилась   искусно
выгравированная роза.
 -  Ты принимаешь это послание? - спросил Мендес. И что-то в
его   голосе   заставило  Терезу  не   отвечать   сразу,   а
прислушаться к себе, к своим ощущениям. Она помолчала, легко
держа  клинок  на  ладони.  Чувствуя,  как  холодное  лезвие
постепенно теплеет, впитывая тепло ее руки.
 - Да. Я принимаю.
 -  Спасибо,  Госпожа.  - Мендес встал,  а  потом  преклонил
колено.


                          Но дремлет мир в молчаньи строгом,
                          Он знает правду, знает сны,
                          И Смерть и Кровь даны нам Богом
                          Для оттененья белизны.
                                                    Гумилев.

                             ***
                                 Но стены белые добры:
                                 Пришельца от дождя укроют.
                                 Глядит на север Цитадель.
                                 Туда, где речка берег роет,
                                 И где оружие героев
                                 Мальчишки ищут для игры.

 Одинокая  равнина. Тут и там однообразный  пейзаж  нарушают
глыбы  камней.  На  горизонте виднеются громадные  развалины
замка. От них вьется дорога, перечеркивающая равнину на  две
части.  По  дороге  мчится всадник. Точнее,  всадница.  Плащ
белым  крылом летит по ветру. Тереза откинула со лба длинные
волосы,  тут же разметавшиеся по спине золотым водопадом,  и
еще  подстегнула коня. Нужно успеть найти врата  в  соседний
мир,  пока  не началась буря. Умный конь сам чуял дорогу,  и
всадница  пересекла  границу. Теперь путь  ее  лежал  не  от
замка,  темнеющего  на  горизонте,  а  к  нему.  Все   ближе
белокаменные  стены, башни как будто плывут над  равниной  в
прозрачном воздухе...
 Над   вратами  сияет  белый  крест,  весь  увитый  зелеными
плетями цветущих роз. Тереза спрыгнула с коня, взяла его под
уздцы, и с бьющимся сердцем постучала в ворота.
 Последний оплот веры и надежды, оставшийся в мирах.  Отсюда
еще иногда выезжают рыцари в белых плащах, и путешествуют из
мира в  мир,  собирая  последние  крупицы мудрости, доброты,
силы,  света... Ведь  они так понадобятся новому миру, миру-
младенцу, когда он наконец родится.