Они думают, что вы работаете на да Сильву, Так вы считаете, мама
останется?
   - Вам пришлось бы идти пешком в "Каса гранде" или в дом дяди.  Телефоны
не работают,  так  что  попросить  автомобиль  у  да  Сильвы  не  удастся.
Сомневаюсь, чтобы твоя мама решилась отправиться ночью, да к тому же еще и
пешком... Она будет бояться, как бы ты снова не сбежал.
   - И убегу!
   - Не  говори  глупостей!  Прежде  всего  надо  действовать  спокойно  и
разумно. Так, говоришь, ты нужен отцу?
   - Я должен остаться здесь. Я ему нужен,  -  у  Марио  нервно  задрожали
губы. - Он не может остаться один... Для него это... -  он  вдруг  осекся,
словно чего-то опасаясь. - Это мне не кажется.  Профессор  говорит  то  же
самое. Он сейчас чувствует себя совсем иначе... Уже не думает о... смерти,
- докончил мальчик сдавленным голосом.
   - О смерти?
   Я был удивлен. Правда, из слов Боннара следовало, что Браго не особенно
счастлив. Но неужели зашло так далеко?
   - Теперь вы понимаете? - прошептал Марио едва слышно.
   Молча поднимаясь по лестнице, мы  еще  издали  услышали  громкий  голос
сеньоры де Лима.
   - ...и тебя уже успели одурачить! - возмущенно кричала она. - Ты всегда
был глуп, Эст! Глуп и наивен! Но я-то не дам водить себя за нос!  Меня  не
проведешь!
   - Но, Долорес! Прекрати истерику! - послышался  голос  Альберди.  -  Ты
совершенно не понимаешь, о  чем  я  говорю.  Я  действительно  только  что
разговаривал с Хозе!
   - Ты лжешь! Хозе мертв! А если ты с кем-то  и  разговаривал,  то  не  с
Хозе. Или и ты тоже свихнулся? Что здесь вообще происходит? Где Марио?  Вы
говорили, сеньорина, что он здоров, нормален... Но я-то знаю, что он  тоже
бредит отцом. Именно поэтому мне не разрешают увидеться с ним! Вы боитесь,
что...
   - Не волнуйтесь, - Катарина была удивительно спокойна. -  Ваш  брат  не
лжет. Я понимаю, услышанное вами на первый взгляд кажется  абсурдом.  И  я
тоже сначала думала так же. Профессор Боннар все вам объяснит...
   - Я хочу только найти сына! Меня не обманешь!
   - Скорее! - бросил я Марио, таща его за собой.
   На лестничной площадке мы едва не столкнулись с Боннаром.
   - Куда вы запропастились? - гневно спросил он, испытующе глядя на  нас.
Потом взял мальчика за руку и подтолкнул к сеньоре Долорес.
   - Марио! - радостно воскликнула сеньора де Лима. Подбежав к  сыну,  она
схватила его в объятия и начала осыпать лицо мальчика поцелуями.
   Я украдкой взглянул на профессора. Мне  показалось,  что  на  его  лице
появилось что-то вроде волнения, но как только он заметил мой взгляд,  его
губы скривила уже хорошо знакомая мне неприятная, ироническая улыбка.
   События разворачивались совсем иначе, чем я планировал.
   -  Ну,  теперь  многое  зависит  от  вашего  адвокатского   умения,   -
полунасмешливо бросил мне Боннар.
   - Марио! Марио! - всхлипывала сеньора  Долорес,  не  выпуская  сына  из
объятий. - Ты, правда, вернешься домой? Ты не будешь  больше  убегать?  Ну
скажи, Марио! Все будет хорошо!
   - Да, мама! - сказал мальчик дрожащим голосом.
   - Прости меня, дитя мое. Знаю, я плохо относилась к тебе... Теперь  все
будет иначе... Совсем иначе. Вот увидишь!
   - Да, мама... Сеньор адвокат говорил...
   Долорес выпустила мальчика из рук и подошла ко мне.
   - Сеньор Эспиноза! - схватила она меня за руку. - Я знала, что  вы  его
найдете! Знала! Я никогда этого не забуду!
   Я решил тут же воспользоваться обстановкой.
   - У меня есть к вам просьба,  прошу  мне  верить  и  послушаться  моего
совета, - сказал я многозначительно.
   - Конечно, сеньор адвокат. Я хочу только, чтобы Марио вернулся домой.
   - Вернется. Самое позднее завтра пополудни вы оба будете дома. А сейчас
выслушайте  меня  спокойно  и  внимательно.  Нам  придется  взять  обратно
обвинение против института Барта, а  также  отказаться  от  всяких  надежд
получить деньги, заработанные вашим бывшим мужем, Хозе Браго.
   - Да, конечно, - сеньора де Лима кивнула головой, понимающе глядя мне в
глаза.
   Я понял, что Долорес приняла мои слова как маневр в борьбе с  Боннаром,
необходимый для безопасности Марио. Может быть, такой оборот дела  был  бы
удобным, но наверняка - не очень честным.
   - Не знаю, правильно ли вы оцениваете положение, - решил я подвести  ее
к  тому,  что  она  ошибается.  -  Я  не  принадлежу  к  категории   людей
легковерных, но должен вам сказать, что вы напрасно обвиняете своего брата
во лжи и наивности. Хозе Браго действительно жив, хотя и не в том  смысле,
в каком мы привыкли это понимать. Живо не его тело, а  его  личность,  его
"я", словом то, что принято  называть  "душой".  Впрочем,  вам  это  лучше
объяснит профессор Боннар...
   - Я понимаю. Все понимаю, - поспешно заверила меня сеньора де Лима.
   - Но, мама! Ты не веришь?! - Марио с упреком смотрел на мать.
   - Верю, сынок, верю! Может, ты прав. Я еще не совсем понимаю, но... Раз
сеньор адвокат говорит и ты тоже... и сеньорина Дали...  Сеньор  профессор
позволил тебе вернуться домой, правда? - неожиданно переменила она тему.
   - Но... я всегда мог вернуться. Тут другая причина,  -  мальчик  послал
мне вопросительный взгляд.
   - Какая? Скажи мне, - в голосе Долорес я почувствовал беспокойство.
   - Вы напрасно  продолжаете  подозревать  профессора  Боннара  в  дурных
намерениях, - сказал я,  чтобы  предотвратить  путаницу.  -  Профессор  не
заставлял Марио оставаться здесь. В присутствии сына нуждается Хозе Браго.
   - Ах, Хозе... - Долорес кивнула, в отчаянии глядя на меня.
   Я решил довести разговор до конца.
   - Долгое отсутствие Марио может отрицательно сказаться  на  психическом
состоянии Хозе Браго. Не так ли, профессор?
   - Я вижу, вы отлично осведомлены или невероятно  догадливы,  -  ответил
ученый тоном, который, увы, не мог рассеять сомнений сеньоры де Лимы.
   - Поэтому Марио, - продолжал я, -  должен  время  от  времени  навещать
своего отца.
   - Да, мама, - взволнованно подхватил  мальчик.  -  Я  должен  приезжать
сюда! Я ему нужен!
   - Конечно! Ты будешь навещать его, когда захочешь, - поспешила ответить
Долорес, хотя было видно, что она не принимает ни одного слова всерьез.  -
Я  сама  буду  привозить  тебя  сюда.  Но  мы,  наверное,  мешаем  сеньору
профессору, - опять сменила она тему. - Быть может, нам уже пора... -  она
неуверенно посмотрела на меня.
   Теперь мне предстояла самая сложная часть  дела.  Будет  ли  достаточно
моего авторитета, чтобы убедить ее остаться на ночь в институте?
   - Я думаю, нам пока незачем спешить... - начал я подготавливать  почву.
-  Уже  довольно  поздно,  а  ночные  поездки  не  из  приятных...  Сеньор
профессор, у вас найдется для нас какая-нибудь комната?
   Долорес с изумлением смотрела на меня.
   - А может быть, мы не станем мешать профессору...
   - А вы и не мешаете, - буркнул Боннар, что должно было, видно, означать
приглашение.
   - Почему вы  хотите  остаться  здесь  на  ночь?  -  прошептала  сеньора
Долорес, умоляюще глядя на меня. - Мы же можем заночевать в "Каса гранде",
если вы не хотите возвращаться ночью.
   - Мы должны здесь остаться, чтобы выяснить все до  конца.  Это  раз!  А
если говорить о "Каса гранде", то не знаю,  согласится  ли  Марио...  -  я
замолчал, вопросительно глядя на мальчика.
   - Я туда не поеду! - поспешил на помощь Марио.
   - Ну так можно заночевать у дяди! - не сдавалась Долорес.
   - Я остаюсь здесь, - поспешно сказал Альберди.  -  А  впрочем...  я  же
говорил тебе, Долорес... Ты должна сама поговорить с Хозе.
   - Да ты шутишь...
   - Нет, Долорес. Этого хочет Хозе. Ему нельзя отказывать.
   - Хозе требует этого разговора, - спокойно сказала молчавшая до сих пор
Катарина.
   Глаза Долорес были полны ужаса.
   - Я пойду с тобой, мама, - мягко сказал Марио.
   Она конвульсивно схватила его за руку.
   - Будет лучше, если вы побеседуете  без  свидетелей,  -  твердо  сказал
Боннар.
   - Я не пойду туда  одна!  -  крикнула  отчаянно  Долорес,  бледная  как
полотно.
   - Ты не можешь ему отказать... - мягко сказал Альберди.
   - Я... Я боюсь, - сдалась она.
   - Эст! Ты пойдешь с ней. Так будет лучше, - решил Боннар.
   Священник взял сестру под руку и повел  ее  к  лестнице.  Боннар  молча
следовал за ними.
   Марио смотрел, как они поднимаются, и  вдруг,  когда  их  уже  не  было
видно, помчался следом.
   Мы остались с Катариной.
   - Скажи честно, - я взял ее за руку. - Действительно ли  Боннару  можно
полностью доверять?
   - Абсолютно, - она освободила руку и уселась в кресло.
   - Его взгляды по меньшей мере странны. Я слышал от де Лимы,  что  Браго
симпатизировал коммунистам... Может быть, и  Боннар...  Все  это  довольно
подозрительно...
   - Глупости. Каждого имеющего радикальные взгляды люди  типа  да  Сильвы
готовы считать  коммунистическим  агентом.  Ну  а  если  даже  он  был  бы
коммунистом?
   - Ну хорошо. Не в этом дело... Я  в  вашей  политике  не  разбираюсь  и
разбираться не хочу. Скажи мне лучше,  что  это  за  история  с  дневником
Браго?
   - Неприятная история. Это работа твоей сеньоры Долорес: у нее  остались
первая повесть,  несколько  рассказов  и  дневник  Хозе,  который  он  вел
некоторое время. Дневник был куда-то спрятан,  но  Долорес  его  нашла  и,
прочитав, сожгла. Она утверждает, что это был  пасквиль  на  нее,  но,  по
словам Хозе,  только  небольшие  отрывки  касались  его  жены.  Она  также
уничтожила и его произведения, то ли желая отомстить, то ли просто потому,
что не верила в их ценность. Быть может, определенную роль в этом  сыграла
ревность к сыну, который был влюблен в отца. Позже оказалось, что  дневник
она сожгла лишь после смерти  Хозе,  а  до  этого  несколько  лет  прятала
записки мужа, вероятно, преследуя какие-то свои, не известные нам цели.
   - И Марио об этом узнал?
   - Да. Но лишь три месяца назад. Дело с дневником тянется уже  несколько
лет. Началось оно, пожалуй, через год после официальной смерти  Браго.  Не
знаю, говорил ли тебе Боннар, но в ходе переноса личности в  памяти  Браго
появились значительные пробелы. Его это страшно угнетало, особенно  позже,
когда мыслительные способности полностью восстановились. И тут он вспомнил
о дневнике, который мог бы ему очень  помочь.  Поэтому  Боннар  предпринял
попытку добыть у Долорес эти записки. Однако она утверждала, что  Хозе  ей
ничего не оставлял.  Профессор,  решив,  что  Хозе  страдает  парамнезией,
поставил на этом крест.  Правда,  существование  произведений  подтвердили
редакции, которым Хозе предлагал в свое время рукописи, но ведь он мог  их
затерять. После развода он много пил и  порой  бывал  в  состоянии  полной
невменяемости. Пить он перестал только  за  год  до  смерти  под  влиянием
Боннара и Альберди. Вопрос о дневнике вновь всплыл лишь несколько  месяцев
назад в разговоре Хозе с Марио. Мальчик припомнил, что лет пять или  шесть
назад видел у матери толстые блокноты в характерных обложках.  По  просьбе
Хозе он начал искать их дома, и не знаю, как уж там было, только  в  конце
концов оказалось, что все сожжено матерью.
   - Так вот зачем Хозе звонил сыну? Ему был нужен дневник...
   - Нет! - возмутилась Катарина. -  Хозе  просто  тосковал  по  сыну.  Он
действительно его очень любил и любит... Боннар решился на  этот  довольно
рискованный шаг, учитывая психическое состояние Хозе.  Вопрос  о  дневнике
совершенно случайно был затронут лишь при третьем или четвертом разговоре.
   - Мне кажется, ты идеализируешь Браго.
   - Что ты! - вздохнула она. - Ты не знаешь Хозе! Ты видишь  его  глазами
этой ведьмы. Представляю себе, что она о нем наплела... Ведь она принудила
своего сына поклясться, что он никому не скажет об уничтожении  рукописей!
И теперь от него ты не услышишь об этом ни слова. Он  поделился  только  с
отцом, так как считает, что на него клятва не распространяется.
   - Почему ты так ее ненавидишь? Мне кажется, несмотря на все недостатки,
это несчастная женщина.
   - Что  ты  плетешь?  -  возмутилась  Катарина.  -  Это  корыстолюбивая,
коварная, беспринципная баба. Если б ты знал, что вытерпел от нее Хозе!..
   Я смотрел на Катарину и думал, почему она, всегда такая  объективная  и
трезвая, не находит в себе и тени сочувствия к матери Марио. Разве она  не
видела, что происходило  несколько  минут  назад?  Разве  не  поняла,  что
Долорес только ради сына согласилась на разговор с покойным мужем?..
   - Дорогая, да ты, часом, не была ли влюблена в Хозе?
   Она резко отвернулась.
   - Вот как!.. - сказал я сочувственно. - И, может быть, даже сейчас...
   Она повернула ко мне лицо и молча глядела  на  меня  широко  раскрытыми
глазами, но я видел, что мысли ее где-то очень далеко...
   - Ты думаешь, что...  бессмысленно  любить...  -  прошептала  она  едва
слышно.



14

   День опять стоял солнечный. Небо было без единого облачка, и когда мы с
Катариной и  Альберди  отъезжали  от  института,  я  пожалел,  что  должен
возвращаться в душный город.
   Сеньора до Лима и Марио выехали с Боннаром четыре с лишним часа  назад,
как вчера и намечалось. Я виделся с ними  утром.  Долорес  была  бледна  и
измучена. Круги под глазами свидетельствовали о том, что последние дни она
пережила немало тяжелых минут. Я знал, что она до поздней ночи просидела в
кабинете у Боннара. Видимо, они до чего-то договорились без  моей  помощи,
так как я заметил, что она стала относиться  к  нему  с  явным  уважением.
Перед отъездом она сказала мне,  что  я  действительно  должен  как  можно
скорее взять  иск  обратно,  а  она  постарается  убедить  своего  мужа  в
правильности этого решения. Меня уже  ничто  не  задерживало  в  Пунто  де
Виста, и мы с Катариной решили, что завезем Альберди домой и тут же поедем
в столицу.
   Священник не принимал участия в  разговоре.  Хмурый  и  молчаливый,  он
сидел на заднем сиденье, задумчиво глядя перед собой усталыми глазами.
   В двух километрах от института шоссе  сворачивало  влево  и  постепенно
поднималось в гору, к холму,  на  склонах  которого  раскинулось  соление.
Солнце светило здесь прямо в глаза, и его  свет,  отраженный  от  нагретой
поверхности дороги, слепил глаза. Я потянулся  за  темными  очками,  когда
Катарина неожиданно воскликнула:
   - Смотри!
   По шоссе в облаке пыли двигалась толпа людей.  Они  шли  навстречу  нам
плотной массой, занимая все полотно шоссе, а над  их  головами  колыхались
какие-то цветные предметы или транспаранты. Вскоре мы уже могли различить,
что это были церковные хоругви с ликами святых и божьей матери.
   Я немного  сбавил  скорость,  внимательно  рассматривая  приближавшуюся
толпу. В первой группе людей какой-то плечистый атлет нес на длинном шесте
крест. Большинство мужчин было вооружено палками и лопатами, а кое-где  на
солнце блестели мачете и даже ружья. Женщины шли  в  основном  по  обочине
шоссе, как бы сопровождая мужчин. Детей почти не  было,  если  не  считать
нескольких подростков, опережавших шествие.
   Расстояние быстро уменьшалось, так что мне пришлось сбавить скорость.
   - Стой! - неожиданно крикнула Катарина. - Падре, вы видите?!
   Я остановил машину на  середине  шоссе.  Толпа  с  враждебными  криками
бросилась нам навстречу.
   - Боже! Боже! - услышал я за спиной отчаянный голос священника.
   -  Поворачивай!  -  приказала  Катарина.  Но   прежде   чем   я   успел
развернуться,  Альберди  открыл  дверцу,  выскочил  на  дорогу  и  побежал
навстречу, приближавшимся, что-то крича и размахивая руками.
   Появление священника  вызвало  в  толпе  явное  замешательство.  Шедшие
впереди даже приумолкли, на лицах можно было увидеть  удивление,  если  не
радость. Однако толпа продолжала двигаться вперед и наконец плотной массой
окружила Альберди, а спустя минуту и нашу машину.
   Встреча со священником как бы разрядила обстановку. Он не был нам виден
в толпе. Сквозь говор и гул мы слышали только его голос, но понять, что он
говорит, было невозможно.
   Постепенно шум начал стихать. Все больше голосов призывало к тишине.
   - Пусть говорит! Пусть говорит падре! Тихо! Тихо!
   Неподалеку от нашей машины усилилось движение.  Альберди  проталкивался
сквозь толпу в нашу сторону. Немного погодя он был уже у машины,  вошел  в
нее и по заднему сиденью забрался на плоскую крышку багажника.  Теперь  он
возвышался над толпой, видимый отовсюду.
   - Тихо! Тихо! - опять послышались голоса.
   Альберди  водил  глазами  по  лицам.  Было  видно,  что   он   пытается
сосредоточиться. Наконец он поднял руку  и,  сотворив  крестное  знамение,
начал медленно говорить, словцо произносил давно выученную проповедь.
   - Во имя отца и сына и святого духа!
   - Аминь! - прошел по толпе шепот.  Стоявшие  ближе  женщины  попытались
упасть на колени, хотя в толпе, окружавшей нас, было очень тесно.
   - Да хранит вас господь от злых мыслей  и  поступков!  -  сурово  начал
священник. - Хвала ему, что я мог  встретить  вас  вовремя  и  призвать  к
спокойствию! Не знаю, кто вам сказал,  будто  меня  опутали  злые  силы...
Теперь-то вы сами видите, что это неправда! Я  стою  перед  вами  живой  и
здоровый... и говорю вам: не верьте лживым словам!..
   - Но вы, падре, там были? Правда? - неожиданно прорезал тишину крик  из
толпы.
   - Был! - сказал Альберди довольно спокойно. - И, как видите, ничего  со
мной не случилось! Я уже не раз говорил вам: не верьте наивным и глупым...
Скажите тем, кто говорил вам о знамениях на небе, что они им приснились! Я
был с вечера до утра у Барта и могу вас уверить, что  никаких  сатанинских
знамений не видел и никто никаких кар на наше село послать не хочет  и  не
может. Только мы сами можем навлечь на себя заботы и несчастья!..
   - А то, что говорил Игнацио, сын Диего?  Это  тоже  неправда?  -  снова
послышался вопрос.
   Сквозь толпу пробился широкоплечий молодой метис. Встав у самого капота
машины и повернувшись к Альберди, он  громко  подавал  реплики,  чтобы  их
слышали остальные:
   - Ваше преподобие, скажите, как было с Игнацио?
   - А что он такого рассказывает? - спросил  священник,  видимо,  пытаясь
выиграть время. Однако в его голосе можно было  уловить  не  очень  хорошо
скрытое беспокойство.
   - Ведь вы, падре, лучше знаете... - послышался откуда-то  сбоку  другой
мужской голос. - Ведь вы, ваше преподобие, сами отвезли Игнацио к  сеньору
полковнику и слышали, что и как... о той душе... Ну, вы  же  знаете,  ваше
преподобие.
   - Вы, святой отец, на нас не гневайтесь за то, что мы  спрашиваем...  -
вставила стоявшая поблизости женщина. - Мы только хотим  знать,  как  было
дело...
   - Это правда, что у Барта души человеческие заточены  в  клетки?..  Что
они бьются, словно птицы, и просят живых о спасении?
   - Человек не может ни минуты жить спокойно,  пока  эти  бесовы  отродья
измываются над душами человеческими...
   - А правда, ваше  преподобие,  будто  душа  того,  которого  из  могилы
вынули, напрасно просит смилостивиться над ней?..
   Вопросы сыпались один за другим. Гул усиливался.
   Альберди  изменился  в  лице,  все  более  волнуясь.  Необходимо   было
немедленно нейтрализовать возрастающее возбуждение толпы, но он, казалось,
не замечал серьезности положения.
   К счастью, а может к несчастью, инициативу взял  в  свои  руки  молодой
метис, тот, что задал первый вопрос. Он вскочил на багажник и, встав рядом
с Альберди, гаркнул во весь голос:
   - Тихо! Не орите! Дайте его преподобию говорить!
   Толпа немного успокоилась.
   - Падре нам скажет! - сказал метис, обращаясь к Альберди и одновременно
к стоявшим внизу женщинам и мужчинам. -  Падре  никогда  не  лжет!  Вы  же
знаете! Его преподобие скажет нам, как все было!
   Альберди смотрел на меня глазами, полными напряжения и беспокойства. На
его щеках выступили красные пятна.
   - Не знаю, поймете ли вы то, что я скажу, - наконец произнес он.  Голос
его дрожал.  -  До  сих  пор  человеческая  душа  после  смерти  пребывала
исключительно в руце божией...  И  пребывает!  Только  он  имеет