человек,  с  которым  я  сидел  в
Коктейль-Холле - как давно? Иной цвет и длина волос, другая одежда,  очки,
но та же линия челюсти, те же черты лица, морщины...
     Пока он пытался навести пистолет, чтобы сделать еще один  выстрел,  я
поднял левую руку. Гленда все еще кричала, а я,  укусив  себя  за  большой
палец, пристально смотрел на  него  и  услышал  его  последний  выстрел  и
почувствовал, как он разрывает мне внутренности.
     Потом он рухнул навзничь, а я  повалился  лицом  вниз,  и  чернильное
облако, казалось, поднялось из моей груди, устремляясь к голове.
     Звенящее эхо выстрела стихло, исчезло, но я  все  еще  ощущал  сквозь
сырость, как вибрационные толчки механизма  складываются  в  повторяющиеся
слова "Вытащи седьмую булавку", а Гленда всхлипывала, "Библиотека!  Ячейка
18237! Важно! Библиотека! Ячейка 18237!..."
     Потом наступило обволакивающее ничто.



                                    4

     Я поставил себя на ноги и опять побежал. Безумие, но я ничего не  мог
поделать.
     Хорошо, что никто из тех, кого я мог разглядеть, не был  в  состоянии
это заметить.
     Потом появилась группа живых, и оставалось  либо  притормозить,  либо
вызвать подозрение  -  этого  я  хотел  меньше  всего.  Я  прикусил  губу,
огляделся по сторонам, остановился, сделал  несколько  глубоких  вдохов  и
выдохов.
     Крепкий.  Кто  бы  мог  подумать,  что  Энджел  способен  так  хорошо
держаться. Как это ему удалось?  Стареющий  кларнетист,  тихий,  спокойный
малый. Только теперь я/он/мы узнали, что было в нем, а я уже  другой,  мне
никогда снова не стать таким же, каким я был, все еще изменяясь, зная, что
во  мне   идет   процесс,   подобный   ртутному,   неудержимый,   сложный,
стремительный, нарастающий, дающий силу, твердость... Крепче мы оказались,
крепче, чем я думал. Просто двигателю нужно  было  прокашляться  несколько
раз, прежде чем он начал нормально работать. Теперь мы уже  были  почти  у
цели и я, Пол Кэраб, стал связующим звеном...
     Мое бегство, начавшееся, как явление нежелательное и даже,  вероятно,
слегка позорное, теперь обрело смысл. Я сделал то, что  следовало,  но  по
ложным мотивам.
     ...Пол Кэраб, сравнительно здоровый, тридцатипятилетний Представитель
Жилой Комнаты, Крыло 1, самый молодой член Обслуживающего Персонала  Дома,
удирающий от страха.
     Теперь фактор страха значительно уменьшился,  именно  теперь,  теперь
потому что Энджел/Лэндж был здесь. Лучше и лучше с каждым мигом.
     Все эти убийства  повергали  меня  в  панику,  каждое  последующее  в
большую, чем предшествующее. Я каждый раз отключался и приходил в  себя  в
худшем состоянии, чем был до этого. Я был готов удрать во  время  слияния,
но оно восстановило во  мне  равновесие.  Потом,  когда  это  случилось  с
Серафисом и Дэвисом, здравый смысл растаял, как дым. Я  почувствовал,  что
даже мое положение со всеми его гарантиями безопасности не спасет от такой
атаки, атаки, безусловно представляющей собой тщательно продуманную  акцию
по уничтожению всей семьи. Не было во мне ни присущего Лэнджу любопытства,
ни гнева, как Энджела. Все это придет со временем, в этом я был уверен, но
мой страх подавлял эти важнейшие факторы выживания. Мне  стало  стыдно  за
свой страх, но лишь на мгновение. Он пошел на пользу, а я уже не  был  тем
человеком, который был охвачен ужасом.
     Я наблюдал за медленным шествием людей, провожавших в последний  путь
усопшего, идущих следом за ящиком на  конвейере.  Во  главе  их,  рядом  с
гробом, шел проповедник, читая погребальные молитвы. С того места,  где  я
стоял, был виден участок, где отслужили панихиду, но разные перегородки  и
предметы обстановки закрывали от меня черную  дверь,  к  которой  они  все
направлялись. В моей голове возникла очевидная аналогия и свила там гнездо
с его птичьим попискиванием, темными перышками  и  мельтешением:  тот  Пол
Кэраб, которого я знал всю свою жизнь, мертв, умерла половина семьи,  весь
наш образ жизни, вполне возможно, испустил последний вздох.
     Нет.
     Этого я не допущу.
     Моя решимость поразила меня, но так оно и было. Я  знал,  что  сделаю
то, что должен сделать. Я не принимал обдуманного решения. Я просто  знал.
Остальным это могло не понравиться. В любом  случае,  выбор  оставался  за
мной.
     Часовня, как всегда, напоминала шахматную доску чередованием  светлых
и темных квадратов. Я двинулся по диагонали в левую  сторону,  переходя  к
входу на затемненный участок. Быстро оглянувшись по сторонам, я лег на пол
и прополз внутрь, не желая попадать под луч оповещения, который бы включил
сумрачный свет, запах ладана, умиротворяющую  музыку  и  огни  на  алтаре.
Потом я юркнул на церковную скамью со спинкой и уселся боком,  так,  чтобы
можно было видеть вход и держать похоронную процессию в поле  зрения.  Мне
захотелось выкурить сигарету, но закуривать  здесь  было  как-то  неловко,
поэтому я воздержался.
     С того места, где я сидел, была видна черная дверь, врата в вечность,
в преисподнюю, в загробную жизнь, куда бы там ни было.  Конвейерная  лента
доходила до самой двери, поворачивалась там вокруг  своих  роликов  и  шла
назад понизу. Когда провожающие со скорбными  лицами  и  одетые  в  черное
медленно приблизились, представитель распорядителя похорон выступил вперед
и привел в действие открывающее устройство на пульте, незаметном на темном
фоне двери.
     Дверь беззвучно распахнулась внутрь, и гроб проехал  в  нее,  за  ним
отправилось довольно много цветов, искусственных, по всей видимости, хотя,
конечно, с моего места трудно было судить  об  этом  наверняка,  но  такое
количество настоящих цветов стоило бы целое состояние,  что  опровергалось
малочисленностью процессии, и так как дальше колея  наклонялась  вниз  под
соответствующим углом и была оборудована роликами, вся  экспозиция  плавно
скрылась с глаз. Потом дверь закрылась. Похожий на церковника тип произнес
какие-то  последние  слова,   и   люди   стали   постепенно   расходиться,
переговариваясь между собой, либо в молчании, в зависимости от настроения.
     Я посмотрел, как они уходят, подождал минут десять,  пока  вокруг  не
стало  темно,  подождал  еще  некоторое  время.  Потом  поднялся,  пересек
помещение, выполз наружу.
     Покой, тишина... Был выключен  даже  конвейер.  Ближайший  освещенный
участок находился на значительном расстоянии, настолько далеко,  что  даже
музыка не доносилась до меня.
     Я подошел к конвейеру. Зачем-то протянул руку и  коснулся  ленты,  и,
ведя по ней рукой, пошел к стене. Человек, склонный  постигать  реальность
на ощупь? Я подумал о Гленде. Что она сейчас делает? Где  она?  Обратилась
ли она в полицию или просто сбежала? Наконец мои  мысли  вернулись  к  тем
последним мгновениям, что до сих пор оставались где-то  в  уголке  памяти.
Что она там бормотала в самом конце? Не обычный истерический  вздор,  чего
можно было ожидать  от  молодой  женщины,  присутствующей  при  внезапной,
насильственной смерти. Нет, на это было не похоже.  Она  повторяла  адрес,
говорила мне, как это важно. Впрочем, если это не было своеобразной формой
истерики, то альтернативный вариант приводил в замешательство. Зачем нужна
информация умирающему, если он вдруг не окажется мной?
     Но знать она не могла. Я не мог представить себе, откуда бы она могла
знать.
     ...Или кто-нибудь еще, в данном случае. Скажем, мистер Блэк.
     ...Которого она безусловно узнала.
     А если углубиться еще чуть-чуть, то было нечто необычное в  том,  как
мы встретились...
     Конечно, мне предстоит это выяснить. Жизненно важно  все,  что  может
иметь хоть какое-то отношение к текущим неприятностям.
     ...И это кажущееся иррациональным настойчивое стремление сопровождать
меня...
     Да, мне придется в этом разобраться. И очень скоро.
     Я перелез через конвейер, пошел вдоль него, приближаясь к двери.  Мне
нужно было находиться с правой стороны от него, чтобы добраться до пульта.
     Подойдя к  черной  двери,  я  остановился;  этим  маршрутом  из  Дома
отправлялись покойники, по этой единственной дороге  можно  было  покинуть
Дом. Дверь была сделана из легкого сплава, размерами примерно шесть  футов
на восемь, и в тусклом свете казалась скорее кляксой, или черной дырой.  Я
разобрался с пультом, и дверь бесшумно распахнулась  внутрь.  Еще  чернее.
Даже с того места, где я стоял, трудно было сказать, что она открыта.  Это
меня вполне устраивало.
     Я залез на конвейер и шагнул  за  дверь,  отклонившись  назад,  чтобы
удержать равновесие, и упираясь одной  рукой  в  гладкую  стену.  Потом  я
схватился за дверь и потянул ее к  себе,  отклоняясь  назад,  прикрыл  ее.
По-настоящему она не захлопнется, пока я не приведу в  действие  механизм,
но это произойдет, если кто-нибудь приблизится к ней в  течение  следующих
нескольких минут.
     Я опустился на четвереньки и  пополз  вниз  по  туннелю.  Он  был  не
длиннее сорока футов. Когда я добрался до задней стены, то встал, опираясь
на  нее,  и  начал  шарить  пальцами  по  поверхности,   отыскивая   пульт
управления.
     Совсем немного времени  ушло  на  то,  чтобы  найти  его  и  открыть,
отодвинув крышку. После этого зажглось слабое внутреннее освещение, и  мне
опять стало видно, что я  делаю.  Этот  блок  крайне  редко,  если  вообще
кто-нибудь, нуждался в техническом обслуживании, а то, что я с  ним  тогда
сделал, определенно не предусматривалось инструкцией по  эксплуатации.  Во
всяком случае ни у кого не было оснований валять дурака с координатами, по
которым  покойники  отправлялись  на  свою  межзвездную  прогулку  в  одну
сторону.
     То есть, ни у кого, кроме одного из нас.
     Я закончил, захлопнул панель и стал ждать. Должно  пройти  пятнадцать
секунд, прежде чем пульт сработает. После этого он сам  вернется  к  своим
старым координатам.
     Я услышал, как где-то позади меня  и  наверху  тихонько  захлопнулась
дверь. Очень хорошо. Это было нечто, что мне полагалось запомнить...
     Внезапно меня швырнуло на землю. Я упал на руки, перекатился на бок и
поднялся. Да, мне полагалось помнить, что,  хотя  в  туннеле  я  стоял  на
наклонной плоскости, поверхность, на которую меня перенесло, была не такой
пологой.
     Потом вокруг меня вспыхнули огни. Я стоял в ярко освещенном, коротком
коридоре, стены которого светились таким сильным и  ослепительным  светом,
что стало больно глазам. Я прикрыл их рукой и пошел  по  коридору,  а  моя
персона, тем временем,  анализировалась  на  сотнях,  может  быть  тысячах
уровнях скрытыми приборами, которые позволили бы  только  одному  человеку
пройти через дверь в его конце.
     Когда я приблизился к двери, она плавно скользнула вверх, обдав  меня
ветерком, и я вступил в Крыло, Которого Нет.
     Внезапное чувство облегчения, освобождения охватило  меня.  Я  пришел
домой. Я был в безопасности. Врагу здесь до меня не добраться.
     Я пошел по изгибающемуся влево, покрытому  красным  ковром  коридору,
минуя  самый  центр  крепости,  великие  запечатанные  своды  Лаборатории,
Компьютера, Хранилища и Архива. Пока я шел, я  размышлял  о  том  душевном
состоянии, в котором  мог  пребывать  некий  предшествующий  вариант  меня
самого, давший им такие прозаические наименования, учитывая то, что в  них
действительно находилось. В скептическом, Я полагаю.
     Я проследовал мимо них и вошел  в  кабинет,  или  в  комнату  отдыха,
которая  наконец  появилась  справа  от  меня.  Сразу  же  вспыхнули  огни
освещения, и я притушил их шлепком ладони;  довольно  было  иллюминации  в
коридоре. Это была небольшая комната со светлыми стенами, устланная темным
ковром,  где  стояли  письменный  стол,  два  легких  стула,  диванчик  со
столиками по бокам, застекленный  книжный  шкаф.  Все  было  так  же,  как
всегда, на моей памяти.
     Я  пересек  комнату,  подошел  к  дальней,  пустой   стене,   включил
контроллер на спинке стула и стена стала прозрачной.
     Снаружи  была  ночь,  и  полная  оранжевая  луна  висела  над  белыми
каменистыми холмами, видневшимися примерно в полумиле от  меня,  делая  их
похожими на челюсть со сломанными зубами. Скалы, что были ближе,  казались
темными и влажными, словно над ними  недавно  прошел  дождь.  Вдали  таяли
бледные облака, в небе  ярко  горели  звезды.  Индикатор  справа  от  меня
показывал, что  температура  там,  снаружи,  слегка  превышала  тринадцать
градусов по Цельсию. Я отошел, развернул стул к панораме и уселся.
     Не отрывая взгляда, я отыскал сигарету, прикурил, затянулся.
     Неважно, что ситуация требовала безотлагательных решений,  мне  нужны
были и этот миг отдыха, и эта сигарета, и этот вид за окном перед тем, как
я сделаю следующий шаг. Мне необходимо было побыть в  состоянии  душевного
покоя, прежде чем я смогу продолжать. Это скажется потом.
     Сводилось все к тому, что мне предстояло нарушить несколько  директив
ради того, чтобы выполнить одну из них. Было над чем подумать. Если бы  мы
сейчас  провели  слияние,  то,  думалось  мне,  возникли  бы  значительные
разногласия, но связующим звеном был я, и я же был единоличным наследником
последних познаний Энджела и единственным, кто  мог  действовать.  Решение
было за мной, и я его принял.
     - Браво!  Наконец-то  у  нас  за  рулем  оказался  кто-то  не  совсем
безмозглый!
     - В этом нет никакой твоей заслуги, сторожил, - сказал я.
     - Конечно есть! Во всех отношениях!
     - Ну, я не собираюсь спорить с тобой на эту тему. Сейчас это не имеет
значения и не будет иметь вообще никакого в ближайшем будущем.
     Может быть.
     - Что значит "может быть"?
     Давай подождем и посмотрим - в ближайшем будущем.
     - Ты не лучше меня представляешь себе,  что  будет.  Ну,  не  намного
лучше.
     Полагаю, ты прав. Может, пойдем и выясним?
     - Ты ждал до сих пор. Ты вполне можешь подождать  еще,  черт  возьми,
пока я докурю сигарету.
     Ладно. Наслаждайся своими раздумьями. Ты даже не  понимаешь,  на  что
глядишь.
     - Видимо, ты понимаешь?
     Лучше, чем ты.
     - Поглядим.
     Увидим.
     Ночь  была  настолько  светла,  что  я  мог  разглядеть  в  отдалении
несколько здоровенных воронок от снарядов, их очертания размывались  низко
поросшей  темной  растительностью.  Приглядевшись,  я  мог  еще  различить
контуры огромного, разрушенного, похожего на крепость строения у  подножия
скал. Этот вид завораживал меня. Может быть мне предстоит узнать о нем еще
что-нибудь...
     Хватит! Слишком много всего! Эти руины... Сколько сотен раз  видел  я
их? А глазами своих предшественников?
     Поднявшись, я затушил сигарету в пепельнице, повернулся  и  вышел  из
комнаты.
     Я сильно волновался, подходя  к  своду  Архива.  Там  я  приступил  к
деликатным, сложным и потенциально роковым  манипуляциям  с  его  запорным
механизмом.
     Еще через четверть часа я открыл его. Я вошел и зажегся свет.
     Через несколько секунд дверь закрылась и заперлась за  мной.  Размеры
комнаты составляли около 40 футов вдоль и примерно 60 поперек.  Задняя  ее
стена была вогнутой и изгибалась вокруг рабочей площадки, приподнимавшейся
над полом где-то на фут. По всей стене на  уровне  бедра  тянулся  выступ,
выдаваясь вперед дюймов на тридцать.  Над  ним  были  смонтированы  рядами
блоки управления, что, как крылья, вытягивались от центральной панели и ее
пульта управления. Массивное  кресло  рядом  с  центральной  панелью  было
развернуто в мою сторону, словно приглашая меня.
     На ходу я сбросил куртку, сложил ее, положил на полку, потом  уселся,
повернулся к пульту  управления  и  начал  прогревать  аппаратуру.  На  ее
подготовку, вместе с проверкой  систем  и  включением  всех  блоков  в  их
должной последовательности, ушло около десяти минут. Я  занимался  этим  с
удовольствием, ибо это дело на время полностью отвлекло мои мысли от всего
прочего.
     Но, наконец, огоньки на панели выстроились в должном порядке и пришло
время начинать.
     Я открыл шкафчик слева от  себя,  вытянул  оттуда  шлем  на  длинном,
тяжелом рычаге. И шлем я тоже проверил несколько раз. Отлично.
     Я опустил его на голову так, что его края  легли  мне  на  плечи.  На
уровне глаз было отверстие, позволяющее мне видеть, что я делаю. Я  привел
в действие механизм, что должен был теперь проверить меня.
     Его внутренности, вибрируя, пришли во вращение,  примериваясь  к  тем
участкам моей черепной анатомии, которые представлялись им  заслуживающими
внимания. Потом мне немного сдавило голову, когда  прокладки  прижались  к
моему черепу в нужных местах. Потом последовал легкий толчок  и  несколько
влажных струек скользнуло вниз по голове. Анестезия. Когда  она  вводилась
сквозь кожу, немного помешали волосы. Впрочем, все было в  порядке.  Я  не
хотел обривать себе голову или носить парик.  Я  мог  выдержать  несколько
капель, попавших за шиворот.
     Не думаю я, что кому-нибудь  может  доставить  удовольствие  ожидание
вторжения в его внутренности, а уж тем более в содержимое его черепа.  При
любых знаниях и опыте, мысли об ощущениях вызывают подъем эмоций. Нет даже
необходимости в том, чтобы эти ощущения действительно возникали.  Впрочем,
через считанные  секунды  передо  мной  вспыхнул  голубой  индикатор  и  я
осознал, что все необходимые щупальца  успешно  и  безболезненно  проникли
сквозь мой скальп, череп, кору головного мозга,  его  паутинную  и  мягкую
оболочки, попали в соответствующие участки моего мозга и образовали  сеть,
способную выполнить ту работу, для которой они предназначались.  А  я  все
еще грыз свою нижнюю губу. Так шутит с нами наш собственный мозжечок.
     Аппаратура была готова. Пришло время для  технологического  процесса,
осуществляемого каждым новым связующим звеном. Я должен  был  возвращаться
назад по своему/нашему сознанию,  систематически  стирая  все  те  участки
Лэнджа  и  Энджела,  которые,  по  моим  ощущениям,   противоречили   моей
собственной личности, и уничтожая их воспоминания, относящиеся к тому, что
происходило  до  меня.  Пришло  время  для  жертвоприношения,   частичного
самоубийства, вышвыривания за борт лишнего груза, всего  того,  что  могло
лишь смущать разум, создавать конфликты, делать жизнь менее сносной. Никто
же не знает, сколько может  вместить  человеческий  разум,  и  поэтому  мы
когда-то решили не испытывать его пределы. Мне казалось, что дело в  этом.
Где-то, когда-то, в  незапамятные  времена  такое  решение  было  принято.
Насколько я знал, мы всегда действовали, исходя из этого суждения, и,  так
как семья все еще существовала, это всегда оправдывало себя. До  сих  пор,
конечно. Теперь Лэнджу и Энджелу пришла пора  отправляться,  чтобы  стать,
быть может, самостоятельными единицами, или моими персональными демонами в
преисподней подсознания.
     Однако  сейчас  мои  мысли,  в  основном,  занимала   угроза   нашему
существованию, и  я  хотел  вырасти,  а  не  уменьшиться,  расширить  свои
познания, а не наоборот. В  памяти,  вместе  с  настоятельным  побуждением
ничего из нее  не  стирать,  оставалось  знание  о  том,  что  в  качестве
чрезвычайной меры во времена  великой  угрозы  можно  было  бы  воскресить
мертвых. Я не верил, что это когда-либо осуществлялось и, конечно, понятия
не имел о том, к чему это может привести.  Впрочем  ясно  было,  что  дело
здесь совсем не в воспоминаниях. Все же я со всей  определенностью  ощущал
себя самым подлинным самим собой, несмотря  на  то,  что  я  был  частично
Энджелом и частично Лэнджем. Суровые меры оправдывались ситуацией.
     Когда я взглянул на тот участок панели,  где  торчали  семь  булавок,
рядом  с  которыми  оставалось  место  еще  для  многих,  я   очень   ясно
почувствовал, как колотится мое сердце.
     Каждая булавка - жизнь связующего звена; каждая - это целое поколение
нашей семьи, приколотое там, словно невидимая бабочка...
     Когда я протянул руку, ладонь моя была влажной.
     Булавка втыка