внутрь
куртки столь популярным в художественной  литературе  движением  человека,
хватающегося за смертоносное оружие.
     Тогда он сорвался с места, спрыгнул с дорожки и нырнул за  простенок,
доходящий почти до края дорожки. Только тут я заметил, что он  хромает.  Я
этого не уловил, когда он направлялся прямо ко мне, но  он  явно  старался
оберегать свою левую ногу.
     Я сразу же сошел с дорожки. Мне не следовало проезжать  на  ней  мимо
него, если он сам вооружен. Я устремился в правую  сторону  направляясь  к
другой перегородке. Насколько я понимал в данный момент, сам факт, что  он
сбежал, позволял предположить, что он вынашивал в  отношении  меня  черные
замыслы.
     Проскочив вдоль перегородки, я пробирался  назад  и  внутрь;  пересек
пустующую нишу и  двинулся  вдоль  другой  перегородки,  образующей  стену
коридора, ведущего в левую от меня сторону,  и  заканчивающегося  тупиком,
комнатой, образуемой тремя стенками,  где  стояли  четыре  мягких  дивана,
кресла и потрескивал огонь в камине. Я рывком пересек коридор и  отважился
выглянуть на мгновение из-за ближайшего угла.
     Никого не было видно.
     Просматривались несколько пустующих секций, а дальше, на  расстоянии,
примерно, в сто пятьдесят футов, взгляд  упирался  в  другие  перегородки.
Однако, еще оставалось пять или шесть закоулков и комнаток, куда я не  мог
заглянуть.
     Я, крадучись, двинулся вперед, уже вытащив пистолет и  сжимая  его  в
руке. И  преодолел  этот  участок  пути  за  несколько  минут,  никого  не
обнаружив. Еще через  пару  минут  я  оказался  там,  где  он  скрылся,  и
тщательно обыскал это место.
     Его здесь не было. У него хватило времени, чтобы ускользнуть в  одном
из нескольких направлений. Мне было очень не по себе, когда я  стоял  там,
думая об этом. Он мог кружить,  проскользнуть  мне  в  тыл,  притаиться  в
засаде. Мне пришло в  голову,  что,  возможно,  он  даже  действует  не  в
одиночку, что он намеренно попался мне на глаза, в то время, как другой...
     Самым для меня безопасным, решил я, было убраться  отсюда  как  можно
быстрее, сбить со следа любую возможную  погоню  и  прорываться  к  Крылу,
Которого Нет.
     Я проделал обратный  путь  к  дорожке,  подождал,  пока  со  мной  не
поравняется группа  пассажиров,  вскочил  на  дорожку  и  сразу  же  начал
протискиваться в середину этой  группы.  Пассажиры,  которых  я  толкал  и
распихивал локтями, бросали на меня косые взгляды и возмущенные взоры,  но
это было все, что выпало на мою долю, пока мы проезжали по этому  участку.
Я стоял так, что попасть в меня было почти невозможно.
     - ...Вы очень невежливы, - сказала мне рослая рыжеволосая  женщина  с
глазами подведенными синими тенями.
     Я согласно кивнул и продолжал наблюдать за обстановкой и людьми, мимо
которых мы проезжали. Того человека нигде не было видно.
     Проехав еще около полумили, мы подъехали к перекрестку, и  я  перешел
на другую дорожку, движущуюся влево. Люди, которыми я прикрывался, поехали
дальше, отпустив мне вслед  несколько  замечаний.  Они  все  были  вместе,
очевидно направлялись куда-то группой.
     На другой дорожке пассажиров было побольше, и вскоре она донесла меня
до многодорожечной трассы  с  двусторонним  движением.  Здесь  были  толпы
людей, спертый  воздух  и  повышенный  уровень  шума.  Я  встал  на  самую
скоростную дорожку и проехал по ней несколько минут. Потом  я  снова  стал
менять направления следуя указателям, ведущим к ближайшему переходнику.
     Это была ведущая вниз, прозрачная, отражающая  звуки  труба,  навечно
ввинтившаяся в Дом. Появился бегущий вверх маленький мальчик, он смеялся и
оглядывался через плечо. Я поймал его за руку.  Он  попробовал  вырваться,
потом повернулся и уставился  на  меня.  Через  секунду  снизу  показалась
запыхавшаяся женщина, по всех видимости его мать, ее раскрасневшееся  лицо
выдавало еще более  решительные  намерения.  Она  шлепнула  его  и  крепко
схватила за другую руку.
     - Я говорила тебе! - сказала она. - Я говорила тебе  никогда  так  не
делать!
     Потом она посмотрела на меня.
     - Спасибо вам, - сказала она, - что остановили его. Ума  не  приложу,
почему им так нравится бегать вверх по ведущим  вниз  и  вниз  по  ведущим
вверх переходникам.
     Я улыбнулся.
     - Я тоже, - сказал я, с некоторым сожалением отпуская его руку.
     Они сошли на следующем уровне, на Кухне, и когда она  говорила:  "Вот
подожди придем домой!", мальчик обернулся и показал мне язык.
     Я попытался представить себе, что это значит - быть  ребенком,  иметь
родителей...
     Я спустился до следующего уровня, до Комнаты Активного Отдыха,  вышел
там и отыскал скоростную дорожку, пересекающую игровой комплекс. Здесь,  в
районе спортивных площадок, казалось, играли во все спортивные игры  какие
я только мог себе вообразить. Некоторое время дорожка шла  над  землей,  и
мне было видно далеко во всех  направлениях.  По  мячам  лупили  руками  и
ногами, их бросали, ловили, подавали, вели, с ними  носились  по  полям  и
площадкам, они перелетали через сетки, ударялись об стенки,  опускались  в
корзины. Болельщики на трибунах  кричали  и  топали  ногами;  на  широких,
высоко установленных табло вспыхивали результаты; громкоговорители  сверху
объявляли решения  и  сообщали  статистические  данные.  Потолок  светился
нежно-голубым, приятным для глаз, вполне уместным здесь светом.  В  данную
минуту для меня незаметна была работа кранов над этой мирной,  разделенной
на спортивные площадки территорией. Мерцала вода в  бассейнах,  отбрасывая
пляшущие блики на вышки и тумбы.  Воздушные  потоки,  насыщенные  запахами
пота  и  жидких  мазей  для  растираний,  устремлялись  к   вентиляционным
отверстиям и уносились сквозь них, чтобы очиститься.
     На дорожке было довольно много народу, поэтому  мне  было  невозможно
установить, следят ли за мной. Я стал менять дорожки, выбирая из них самые
узкие, но придерживаясь общего направления в  сторону  тускло  освещенного
района.  Когда  я  добрался  до   стоявших   длинными   рядами   столиков,
предназначенных для более спокойного времяпрепровождения, поток пассажиров
резко уменьшился. Маленькие группы и отдельные игроки развлекались картами
и настольными играми. Некоторые играли сами с собой, другие с  автоматами;
их везение, мастерство, знания оценивались  в  той  мере,  какая  была  им
желательна. Падали  кости,  крутились  колеса,  тасовались  и  раздавались
карты, продвигались вперед фишки; фигурки наступали, отступали, прыгали по
доскам, захватывали других и сами оказывались в плену; назывались  номера,
делались ставки, брались взятки; игроки блефовали,  нападали,  выигрывали,
набирали очки, ставили паты, отправлялись прямо на  исходную  позицию,  не
получив двух сотен долларов, деньги часто переходили под столами из рук  в
руки. Сам я не особо азартен.
     Голубизна над головой начала сгущаться, голоса  стихали,  и  тогда  я
услышал пронзительный звук телефонного звонка; зазвонил телефон в будке  в
отдаленном конце безлюдного прохода. Странное это вызвало чувство; телефон
слышен и виден, но нет вокруг никого, кто-бы ответил на звонок.
     В  глубине  этого  затемненного  района  находился  переходник,   его
прозрачная  спираль  выделялась  ярко  светящимися   бусинами.   Я   опять
переместился, на этот раз на пустующую,  одностороннюю  дорожку.  Примерно
через каждые сто ярдов на нее падал слабый свет; во мгле, по  обе  стороны
от меня, раздавались удары и  гудение  технического  оборудования.  Я  все
время оглядывался через плечо, проверяя, не появился  ли  на  дорожке  еще
кто-нибудь. Никто не появлялся.
     Еще несколько секунд и я добрался до другого перекрестка, решил опять
изменить направление. На  перекрестке  совсем  никого  не  было.  Поднятая
автоматическими уборщиками пыль кружилась в  желтоватом  свете  фонаря  на
угловой башне. Проезжая мимо нее, я снова  услышал  звонок.  На  этот  раз
задребезжал  другой  телефон,  спрятанный  где-то  в  закутке,  у   самого
основания башни. Еще долго до меня доносились его  настойчивые,  призывные
сигналы. В этом было нечто печальное, в попытке добраться до кого-то, кого
просто не было там,  звонок  по  неверному  номеру  никогда  не  поднимает
настроения.
     Я миновал пустое поле для игры в поло;  механические  лошади  стояли,
словно вереница унылых изваяний. Темные  поверхности  бассейнов  постоянно
клубились,  подобно  воспоминаниям.  Распахнутые  к   полу   серые   мешки
раздувались и  качались  в  воздухе,  горловины  автоматических  уборщиков
сновали между шкафчиками раздевалок и игорными столами, заглатывая  мусор.
С какой-то отдаленной площадки, или со спортивного поля поднялась  "скорая
помощь" и понеслась сквозь сумеречный воздух; на ней  ярко  пылал  красный
крест. Я проехал мимо обнимающейся в  нише  парочки.  Они  отвернулись.  Я
тоже. Потом я миновал внутреннюю стенку, на которой  была  еще  не  совсем
затерта надпись: "ЗВЕЗДЫ".  Проверив,  что  делается  за  моей  спиной,  я
убедился, что по-прежнему на дорожке один.
     Я снова поменял ленту,  переехал  несколько  открытых  трубопроводов,
сошел вниз и прошел пешком два квартала, чтобы  срезать  путь  к  дорожке,
ведущей к переходнику. Это  был  очень  тихий  и  почти  безлюдный  район.
Несколько человек направлялись с разных сторон к переходнику, из которого,
однако, пока никто не появлялся. Поблизости, возле киоска, где продавались
сладости и газеты, слонялись трое мужчин и у меня появилось  ощущение  что
там я  смог  бы  обменять  фотографии  Лэнджа,  или  заключить  пари,  или
наверняка сделать какие-либо запрещенные покупки.
     Когда я вошел в светящуюся трубу  и  стал  спускаться,  меня  накрыла
волна теплого воздуха. Теперь, вероятно, у меня все было в  порядке  и  я,
наконец, оказался в достаточной безопасности после того, как покинул Жилую
Комнату. Тем не менее, принимая во внимание цель своего  маршрута,  я  был
полон решимости совершать свое отступление как можно осторожнее. Насколько
мне было известно, прежде, когда кто-либо из нас уходил в Крыло,  Которого
Нет, никогда не возникал вопрос о погоне.
     Я вышел на  следующем  уровне  в  районе  Конторы,  которая  как  раз
закрывалась. Вид этих людей, готовящихся к выходу на свободу, напомнил мне
о том,  какая  во  мне  самом  накопилась  усталость.  Некоторое  время  я
прикидывал, не спуститься ли мне  еще  на  один  уровень,  чтобы  избежать
толчеи. Но затерявшись в толпе, я смогу еще  больше  запутать  свой  след,
поэтому я решил идти дальше.
     Я поднялся на главную трассу; через несколько минут раздался свисток,
и людские волны со всех сторон хлынули в мою сторону. Я  ехал  по  средней
линии трассы, и скоро  она  оказалась  забита  до  отказа;  меня  толкали,
сдавливали, не давали вздохнуть, меня несло, беспомощного, вперед. Однако,
повторял я себе, растворение в безликой толпе все это оправдывает.
     Повернув голову,  я  мог  разглядывать  кажущиеся  бесконечными  ряды
столов, от которых набежали все эти люди, расставленные на этих  столах  в
определенном порядке телефоны, разложенные книги  записей,  бумаги,  мягко
отсвечивающие в уже меркнущем  свете.  Скоро  там,  среди  столов,  начнут
совершать свои круги  автоматические  уборщики.  Я  попытался  представить
себе, что за работа совершается здесь каждый день,  потом  быстро  отогнал
эти мысли. Лучше об этом не задумываться.
     Я решил следовать по пути наименьшего сопротивления,  и  напор  толпы
переносил меня с одной  дорожки  на  другую  в  течение,  вероятно,  минут
десяти, прежде чем ослаб, спал, позволил мне снова  принимать  решения  по
своему усмотрению. Тогда я, в соответствии со своими прежними намерениями,
устремился в глубокий тыл.
     Вскоре я ехал по конвейерным лентам, приближаясь к совершенно темному
участку Конторы. В качестве эксперимента,  я  поставил  перед  собой  цель
добраться  до  другого   ведущего   вниз   переходника,   находящегося   в
противоположном конце этой унылой территории.
     Когда я зигзагами продвигался в  том  направлении,  я  вдруг  заметил
своего  вероятного  преследователя.  Я  не  был  в  этом  уверен,  но  мне
показалось, что одна из нескольких находящихся далеко  позади  меня  фигур
несколько  раз  вслед  за  мной  меняла  дорожки.  Но  моя  нервозность  в
значительной степени прошла, словно я располагал  только  ограниченным  ее
запасом и уже израсходовал большую часть. Я снова сменил  дорожку  и  стал
ждать. И вот, на ней  появился  некто.  Судя  по  моим  часам  и  по  моим
представлениям о скорости движения  ленты  и  расстоянии  между  нами,  он
вполне мог оказаться тем  самым  субъектом.  Ладно,  основываясь  на  этом
предложении, я принял решение о ходе действий: я совершу последнюю попытку
ускользнуть от него. Если не получится, подожду в засаде.
     Я двигался во тьму, он следовал за мной. Потом я менял дорожки,  пока
не добрался до короткой  и  не  побежал  за  ней.  Добежав  до  следующего
перекрестка я свернул, прежде  чем  он  появился.  Я  снова  побежал.  Эта
дорожка была длиннее и, когда я добежал до другого перекрестка, все  сорок
шест лет моей жизни напомнили о себе. Но я опять  изменил  направление,  и
его не было за моей спиной.
     Какое-то время я, тяжело дыша, стоял на месте. Я  не  слышал  никаких
настораживающих звуков. Здесь было довольно тихо и  достаточно  темно  для
моих целей.
     Я спустился  с  дорожки  влево.  Передо  мной  простирались  владения
служебных столов, исчезая за черным горизонтом, за который не проникал мой
взгляд, они словно удалялись в бесконечность. Я направился к ним.
     Переход все еще был довольно далеко от меня. Я не пошел прямо к нему,
а отправился по касательной, пробегая по  кажущемуся  бесконечным  проходу
сквозь служебную зону. Я бежал мимо темных, одинаковых  столов,  пока  как
следует не углубился во тьму.
     Когда я уже больше не мог бежать, я перешел на шаг и  оказалось,  что
мной  владеет  жуткое,  гнетущее  чувство  Неумолимо  тянущееся  по  обоим
сторонам однообразие: небольшое вращающееся кресло,  серый  стол,  зеленая
папка, телефон, корзина для входящих, корзина для исходящих бумаг,  -  все
это   создавало   ощущение   неподвижности.   Потом    возникло    чувство
неотвратимости, сопровождаемое  тем  странным  намеком  на  вечность,  что
иногда возникает при однообразном воздействии на органы  чувств,  и,  пока
тянулось это застывшее мгновение, казалось, что я  всегда  бежал  и  вечно
буду бежать на месте в центре вселенной служебных столов.
     Я остановился и прислонился к одному из них, чтобы  убедиться  а  его
реальности, а также и для того, чтобы на миг  перевести  дух.  Оглянувшись
назад, на освещенную трассу дорожки, я не увидел никого. Даже если  кто-то
преследовал меня, мне, по-видимому, удалось  от  него  ускользнуть.  Среди
темнеющих  сотен  столов,  мимо  которых  я  пробегал,  не  было  никакого
заметного движения.
     Потом, в нескольких дюймах от моей руки, зазвонил телефон.
     Я заорал и бросился бежать. Все, что было загнано вглубь,  подавлено,
отметено в сторону, отвергнуто, забыто, прорвалось наружу в этот ужасающий
миг.
     Я удирал, обезумевший клубок ощущений и реакций на  них;  и  напирая,
подгоняя, ударяя, раздирая на части даже этот  клубок,  телефонный  звонок
неотступно следовал за мной.
     ...Преследовал меня, казалось, двигался рядом со мной, затихая позади
и снова  раздаваясь  на  каждом  столе,  мимо  которого  я  пробегал;  мои
облаченные в черное медузы-горгоны, обвитые электрическими змеями.  И  эти
мгновения тоже казались застывшей частицей вечности.
     Я бежал, как безумный, как бешеный, налетая  на  мебель,  спотыкаясь,
изрыгая проклятия, не человек больше, но порыв  страха  в  дебрях  угрозы.
Казалось, что в какой-то части моего сознания может  скрываться  понимание
происходящего, но это ни в малейшей степени не спасало меня.
     Слишком большая тяжесть обрушилась на меня: смерти,  угроза,  травля,
это  нападение  неизвестности.  Я  боялся  оглянуться.  Я  боялся  увидеть
что-нибудь. Или, что еще хуже, ничего не увидеть. Здесь я сломался; каждый
звонок кинжалом вонзался в мою открытую рану.
     Мое тяжелое и горячее дыхание разрывало мне грудь, с  каждым  вздохом
дышать становилось  все  больнее.  Мои  глаза  и  лицо  были  мокрыми,  и,
по-моему, штаны тогда уже были мокрыми тоже.
     Сквозь  влажный  калейдоскоп  моего  зрения  мне  привиделся,  далеко
впереди, огонек, маленький, желтый  светящийся  ореол,  в  свете  которого
виднелась, кажется, склонившаяся человеческая фигурка.
     Всхлипывая, я рвался к нему, чем бы он ни оказался, наверно,  потому,
что он был теплым и ярким, так непохожим на все остальное.
     Потом взрыв, лишивший меня всех звуков,  вспышка  света,  отнявшая  у
меня зрение, потом обжигающий, раздирающий тело удар, разорвавший меня  на
куски, но за миг до  этого  отчаянные  слова  вспыхнули  на  экране  моего
разума: Вытащи седьмую булавку!
     Потом все кончилось.



                                    3

     Страдая каждой клеточкой тела, я вновь приходил в себя. Я  не  вполне
понимал, где нахожусь, что произошло, или как долго все это  продолжалось.
Я бы предпочел снова впасть в забытье, чем  сталкиваться  с  последствиями
происшедшего, какими бы они ни были.
     Но сознание  -  упрямая  вещь.  Оно  подступало  вместо  того,  чтобы
исчезнуть. Я только начинал понимать, что по-прежнему остаюсь самим собой,
и что я, кажется, никак  не  пострадал,  когда  глаза  мои  открылись  без
какого-либо особого намерения с моей стороны и стали собираться в фокус.
     - У нас все  в  порядке?  -  спросил  голос,  принадлежащий  чьему-то
расплывчатому изображению, находящемуся ближе, чем в футе от  моего  лица;
сразу самое идиотское и приятное из слышанного мной за долгое время.
     - Не знаю, - сказал я. - Я только что прибыл. Подождите минуту.
     Гигантская волна мыслей и чувств пронеслась в моей голове. Я вспомнил
все, что произошло, и понял это до конца. Дэвис и Серафис мертвы.  Серафис
отправился в Крыло 18, как и планировалось, и встретился там с Дэвисом.  И
там вместе, в Библиотеке, они вошли в ячейку 17641, в жилище  Хинкли.  Там
они наступили на что-то, вызвавшее взрыв,  погубивший  их.  Я  испытал  их
смерть на собственном опыте.
     Меня удивляло, что я  по-прежнему  могу  мыслить  разумно.  Я  бы  не
поверил, что  мне  удастся  сохранить  эту  способность,  пережив  процесс
умирания четыре раза за один день с чрезвычайным ущербом для себя. Либо  я
эмоционально отупел, либо  обладал  большей  способностью  восстанавливать
душевные и физические силы чем мне представлялось. Как бы там ни было, мне
было приятно, что на сей раз я переживал значительно меньше,  чем  в  двух
предыдущих случаях. Обеспокоен, естественно; встревожен, конечно. И крайне
раздражен.
     Я лежал на полу, чья-то рука приподнимала мою голову и плечи.
     Я вглядывался в лицо, которое было совсем рядом с моим: лицо девушки,
и оно выглядело более напуганным, чем на самом  деле  чувствовал  себя  я.
Красавицей я бы ее  не  назвал,  хотя  у  нее  были  для  этого  кое-какие
предпосылки: темноволосая, светлоглазая, с высоко  поднятыми  скулами;  но
мне стало вдвойне приятнее созерцать ее после того, как я представил  себе
возможную альтернативу. На ней были толстые,  бесцветные,  овальные  очки;
лицо не накрашенное. Что именно делало ее глаза такими большими,  тревога,
или стекла очков, я не мог определить.
     - Как вы себя чувствуете? - спросила она.
     Я несколько раз кивнул головой и с трудом принял сидячее положение. Я
протер глаза, пригладил волосы и пару раз глубоко вздохнул.
     - Спасибо, теперь хорошо, - сказал я. - Все в порядке.
     Она стояла на коленях рядом со мной в проходе.  На  ней  были  черные
брюки и серая блузка. Она по-прежнему поддерживала меня за плечи.
     - Чт