- Когда жертва - это мы, да?
     - Ты употребил не то местоимение.
     - Нет, но будь по-твоему. Твои руки в крови, как и у любого.
     - Я не убийца! Я никогда никого не убивал!
     Я подавил другой смешок в самом его начале.
     - Как насчет самоубийства? Как насчет меня?
     - Человек имеет право распоряжаться собой как ему угодно! Ты?
     - Ты - ничто! Ты даже не существуешь!
     - Тогда чего ты так беспокоишься? Может, психопатия? Нет, Лэндж. Я  -
настоящий. Ты убил меня. Ты прикончил  меня!  Но  я  существую.  И  придет
время, когда я буду воскрешен. Твоей собственной рукой.
     - Никогда!
     - Так будет, потому что я тебе понадоблюсь. Скоро!
     Задыхаясь от ярости, я опять отправил  своего  предка  во  вполне  им
заслуженное забвение.
     Некоторое время я проклинал то обстоятельство, что я был тем,  кем  я
был, одновременно понимая,  что  ругань  -  тоже  патологическая  вспышка,
вызванная травмой смерти. Это не слишком затянулось. Я знал, что пока люди
остаются людьми, необходимо, чтобы я продолжался,  в  любой  форме,  какая
потребуется на текущий день.
     Мы должны были ждать момента, когда я начну  двигаться.  Я  это  тоже
знал. Ждать и  прикрывать.  Чем  больше  времени  пройдет,  пока  я  смогу
действовать, тем сложнее все может стать при обычном порядке наблюдения за
человеком. Мы все это знали, но мы ценили глубину моих чувств и  понимали,
что необходима пауза, прежде чем я опять смогу нормально функционировать.
     Я стиснул зубы и сжал кулаки. Такое потакание своим  слабостям  может
дорого обойтись. Его придется отложить.
     Я заставил себя подняться  и  пересек  комнату,  чтобы  вглядеться  в
седоволосое,  темноглазое  отражение  моих  пятидесяти  годов  в  зеркале,
висящем над умывальником. Я провел рукой по волосам. Я  ухмыльнулся  своей
кривой усмешкой, но это не выглядело слишком убедительным.
     - Ты выглядишь чертовски погано, - сказал я себе, и мы кивнули в знак
согласия.
     Я  пустил  холодную  воду,  окатил  морщинистую   поверхность   своей
физиономии, вымыл руки и почувствовал себя немного лучше. Потом, изо  всех
сил стараясь не думать ни о чем, кроме непосредственной задачи,  я  извлек
из стенного шкафа  свою  одежду  и  оделся.  Сразу,  как  только  я  начал
двигаться, возникла неотвратимая необходимость действовать. Я  должен  был
выбраться отсюда. Я  нажал  на  звонок  и  стал  расхаживать  по  комнате.
Несколько раз я останавливался у окна и смотрел на маленький,  огороженный
парк, где почти никого не было, кроме нескольких  больных  и  посетителей.
Высоко в небе уже  тускнели  огни.  Я  мог  разглядеть  три  винтообразных
переходника, широкие балконы галереи вдалеке по левую сторону  от  меня  и
яркий блеск заградительных покрытий на фоне теней. Движение  на  ленточных
дорожках и на их перекрестках было небольшим, и не было видно  находящихся
в полете индивидуальных летательных аппаратов.
     Дежурная  медсестра  привела  ко  мне  молодого  врача,  еще   раньше
говорившего, что со  мной  все  в  порядке.  Так  как  теперь  между  нами
существовало безусловное согласие в данном вопросе, он сказал, что я  могу
идти домой. Я поблагодарил его и, спускаясь вниз по пандусу в  направлении
ближайшей ленточной дорожки, обнаружил, что мне действительно стало лучше.
     Сначала было в общем-то все  равно  куда  идти.  Я  просто  стремился
выбраться из Амбулатории со  всеми  ее  запахами  и  напоминаниями  о  том
прискорбном состоянии,  в  коем  мне  так  недавно  довелось  побывать.  Я
проходил мимо огромных складов с медикаментами; над моей головой время  от
времени проплывали воздушные кареты  скорой  помощи.  Стены,  перегородки,
полки, штабеля, платформы, пандусы - все вокруг меня выглядело белоснежным
и было обработано карболкой. Постепенно я  добрался  до  самой  скоростной
дорожки. Санитары медсестры, врачи, пациенты и  родственники  усопших  или
недужных проносились мимо меня со  все  увеличивающейся  скоростью  и  чем
быстрее бы, тем  лучше.  Я  испытывал  отвращение  к  этому  месту  с  его
потайными медицинскими припасами, клиническими  отделениями,  находящимися
под   наблюдением   обителями   для   выздоравливающих   и   следующих   в
противоположном направлении. Дорожка плавно свернула за  угол  парка,  где
эти несчастные, сидя на скамейках, или в  самодвижущихся  креслах,  ждали,
когда для них распахнется черная дверь. Высоко над  головой  птицеподобные
электрокраны перевозили людей и оборудование, дабы поддерживать на должном
уровне  беспрестанно  изменяющиеся  потребности   в   перемещении   людей;
предметов; энергии; равновесия в пространстве, издавая при  движении  лишь
еле слышимые звуки, доносящиеся  с  перечеркнутых  перекрестными  штрихами
небес и напоминавшие кудахтанье курицы-несушки. Я,  не  переводя  дыхания,
сменил дорожек двенадцать, пока не очутился в сутолоке освещенной  дневным
светом Кухни с ее запахами и суетой, звуками и красками, напоминавшими мне
о моей постоянной принадлежности к этому миру, а не к тому, другому.
     Я поел в небольшой, ярко освещенной закусочной. Я очень проголодался,
но уже через минуту еда потеряла вкус, а ее пережевывание и  проглатывание
стали машинальными. Я постоянно  бросал  взгляды  на  других  посетителей.
Голову мне сверлила непрошенная мысль: может ли это быть один из них?  Как
может выглядеть убийца?
     Как  угодно.  Это  может  быть  любой...  любой,  имеющий   повод   и
способность к насилию, и ничто из  этого  не  отражается  на  человеческом
лице. Моя неспособность вообразить себе  кого-нибудь,  наделенного  такими
качествами, не отменяла  того  обстоятельства,  что  они  проявились  лишь
несколько часов назад.
     У меня пропал аппетит.
     Совсем.
     Было  чертовски  неподходящее  время  впадать  в  паранойю,  но  мной
овладело внезапное желание к новой перемене мест, желание убраться отсюда.
Все вокруг казалось зловещим. Случайные взгляды и жесты других посетителей
стали угрожающими. Я почувствовал, как напряглись мои мышцы, когда за моей
спиной прошел какой-то толстяк с подносом. Я знал, что если он толкнет мой
стул, или ненароком заденет меня, то я, завопив, подпрыгну.
     Я встал, как только освободился проход. Это все, что я  мог  сделать,
чтобы сдержаться и не побежать на пути к трассе ленточной дорожки. Потом я
некоторое время просто ехал, не думая ни о  чем,  не  желая  оставаться  в
толпе,  но  и  не  мечтая  оказаться  в  одиночестве.  Я  расслышал   свои
собственные приглушенные проклятия.
     Конечно, есть место, где будут люди, и где мне не  будет  страшно.  В
этом я был уверен. Получить подтверждение можно просто, но мое  настроение
могло оказаться заразительным, а я хотел сдержать его в себе, пока  но  не
пройдет вовсе. Самым легким  было  просто  отправиться  туда  -  на  место
убийства.
     Я решил, что сначала нужно выпить.  Но  мне  не  хотелось  заказывать
выпивку в этом Крыле. Почему? Опять нелогично.  Мне  было  не  по  себе  в
собственных владениях.
     Я двигался поверху, дорожка несла меня к ближайшей станции тоннеля.
     Наконец в отдалении я увидел возвышающуюся стену  с  ее  переменчивым
рисунком светящихся цифр и букв. Я сошел на станции и  изучил  расписание.
Тоненький людской ручеек струился сквозь ворота прибытия, а другие  стояли
или сидели на открытой платформе, поглядывая на табло. Посмотрев на  него,
я выяснил, что через Проход 2 я за шесть минут доберусь до  Коктейль-холла
Крыла 19.
     Я вошел в клеть при Проходе, очереди здесь не было, и предъявил  свое
удостоверение для считывания. Раздалось гудение, потом последовал  щелчок,
после которого открылась решетчатая дверь в противоположном конце.
     Я прошел в нее и направился вверх  по  пандусу  к  месту  ожидания  у
Прохода. Там были трое мужчин и девушка.  На  ней  была  форменная  одежда
медсестры. Один из мужчин, чудаковатый старик  в  движущемся  кресле,  как
видно, находился  под  ее  присмотром,  хотя  она  и  стояла  на  солидном
расстоянии от него. Он бросил  на  меня  быстрый,  острый  взгляд  и  чуть
заметно  улыбнулся,  как  бы  проявляя  интерес  к  тому,  чтобы  завязать
разговор. Я отвернулся,  по-прежнему  не  испытывая  желания  общаться,  и
прошел подальше вперед и влево от него. Что касается еще двоих, то один из
них стоял около Прохода, читая  газету,  закрывавшую  часть  его  лица,  а
другой  прохаживался  туда-сюда,  держа  в  руке  портфель   и   постоянно
поглядывая на часы.
     Когда загорелся красный  сигнал,  сопровождаемый  звуком  зуммера,  я
пропустил их всех вперед и только потом направился к Проходу.
     Я снова  предъявил  свое  удостоверение  и  прошел  внутрь.  Когда  я
оказался в туннеле, до меня донеслось слабое потрескивание, и в ноздри мне
ударил  запах  озона.  Мне  предстояло  пройти  около   сотни   ярдов   по
облицованному  металлом  туннелю,  тускло  освещаемому  висящими   наверху
грязными  светильниками.  Стены  были  беспорядочно  залеплены  множеством
рекламных объявлений,  покрыты  надписями  и  рисунками  на  полу  валялся
всевозможный мусор.
     Где-то посередине туннеля  стоял  маленький,  смуглый  человечек;  он
читал объявление, сложив руки  за  спиной  и  грызя  зубочистку.  Когда  я
приблизился, он повернулся ко мне и ухмыльнулся.
     Я подался влево, но тогда он направился ко мне, все так же ухмыляясь.
Когда он приблизился, я остановился и  сложил  руки  на  груди,  кончиками
пальцев правой руки расстегивая слева застежку на своей куртке и нащупывая
маленькую рукоятку транквилизирующего пистолета. Я всегда носил его там.
     Его усмешка стала  еще  более  заговорщицкой,  и  он  подтвердил  это
кивком, сказав: "Карточки".
     Прежде чем я успел среагировать, он распахнул  свою  куртку  и  сунул
туда руку. Я расслабился, убедившись, что он не лезет за оружием, но что у
него из внутреннего кармана  действительно  торчит  пачка  фотографий.  Он
вытащил их и сделал шаг вперед, медленно их тасуя.
     Где-либо еще, в какое-нибудь другое время я, может быть, арестовал бы
его, либо послал подальше, в зависимости от настроения. Но здесь,  в  этом
экстремальном  проходе  сквозь   подпространство,   проблема   отправления
правосудия всегда была непростой. Она была бы особенно сложной, если,  как
я подозревал, он ждал здесь в течение нескольких перемещений. Кроме  того,
я не был при исполнении служебных обязанностей, и все мои профессиональные
чувства в настоящий момент отсутствовали. Я двинулся вправо, чтобы  обойти
его.
     Он схватил меня за руку и сунул мне под нос свои фотографии.
     - Как насчет этого? - спросил он.
     Я опустил взгляд. Должно быть, я находился в состоянии, гораздо более
близком к патологическому, чем я предполагал, потому что я, не  отрываясь,
смотрел, как он неторопливо играет со своими глянцевитыми картинками.
     По причинам, которые я и не пытался проанализировать,  эта  выставка,
оказалось, произвела на меня  впечатление,  хотя  я  наблюдал  все  это  в
прошлом, в том или ином варианте, бессчетное число раз.
     Там были три снимка Земли, сделанных из глубокого космоса, по  снимку
других планет, может быть, дюжины планет в  других  солнечных  системах  и
пара десятков фотографий созвездий. Меня они странным образом  растрогали,
и я слегка разозлился на себя за это.
     - Красиво, да? - спросил он.
     Я кивнул.
     - Пятьдесят,  -  сказал  он.  -  Можешь  забирать  все  за  пятьдесят
долларов.
     - Ты спятил? - поинтересовался я. - Слишком дорого.
     - Фотки очень хорошие.
     - Да, хорошие, - признал я. - Но для меня они столько не стоят. Кроме
того, пятидесяти у меня нет.
     - Можешь взять любые шесть за двадцать пять.
     - Нет.
     Я мог просто  сказать,  что  никогда  не  ношу  с  собой  наличные  и
покончить  с  этим.  Теоретически,  мне  не  нужны  были  купюры  так  как
удостоверение личности также вполне годилось для  оплаты  чего  угодно  по
моему лицевому счету, баланс которого тотчас же проверялся.  Но,  конечно,
каждый носил с собой некоторую сумму наличными  для  покупок,  регистрация
которых представлялась нежелательной. Кроме того, я просто мог послать его
ко всем чертям и пойти своей дорогой.
     Ладно,  по  какой-то  причине  я  застрял.  Причина,   должно   быть,
заключалась в том, что эти фотографии прельщали меня. И  чтобы  как  можно
скорее рассчитаться со своей послекончинной травмой, я решил ублажить свои
неврозы и купить парочку.
     Я отобрал для себя четкий, ясный снимок Земли и изображение мрачной и
яркой россыпи Млечного пути. Я отдал ему по два доллара за штуку,  спрятал
их рядом со своим пистолетом и оставил его там вместе с его зубочисткой  и
усмешкой.
     Через несколько  мгновений  я  вошел  в  Коктейль-холл  в  Крыле  19.
Спустился вниз по пандусу и покинул станцию. Затем  вскочил  на  ленточную
дорожку. Здесь всегда царил вечер, и именно поэтому мне здесь было  уютно.
Потолок скрывался в темноте, а  маленькие  освещенные  участки  напоминали
бивачные костры в необозримом поле. Я  оставался  на  медленно  движущейся
дорожке в гордом одиночестве. Тех четверых, что прошли передо мной  сквозь
Проход, нигде не было видно. Несколько раз я менял дорожки,  пробираясь  к
одному из самых затемненных участков  левее.  Я  двигался  мимо  затейливо
декорированных укромных уголков и  сокровенных  местечек,  выполненных  во
всевозможных стилях; некоторые из них  были  заняты,  но  многие  нет.  То
здесь, то там я наталкивался на вечеринки, иногда до меня доносились звуки
музыки и смеха. Случайно  я  заметил  парочку,  их  пальцы  соприкасались,
головы склонялись  над  столиком,  на  котором  мерцал  маленький  огонек.
Однажды на глаза мне попалась одинокая фигура, тяжело облокачивающаяся  на
столик, пьющая в темноте. Я, должно быть,  проехал  несколько  миль,  пока
мной не овладело умиротворяющее чувство  уединенности,  и  я  сошел  вниз,
чтобы найти для себя местечко.
     Я прошел между  затемненными  столиками,  свернул  за  угол,  перешел
небольшой мостик и быстро проскочил сквозь рощицу искусственных пальм,  не
обращая внимания на этот полинезийский интерьер. Еще несколько поворотов и
я очутился в удивительно маленьком закутке. Усевшись в плетеное кресло  за
столиком, я наклонился  вперед  и  включил  имитацию  масляной  лампы.  Ее
нежный, желтоватый свет высветил для  меня  кресла  с  подлокотниками,  на
спинки  которых  были  наброшены  кружевные  салфеточки,   пианино,   пару
невыразительных портретов, полку книг в дорогих  переплетах.  Я  забрел  в
гостиную  викторианской  эпохи,  и  ее  величественная  основательность  и
умиротворенность подействовали на меня так  успокаивающе,  как  мне  этого
требовалось.
     Я нашел заказник, засунул его под стол. Вставив свое удостоверение, я
заказал джин с тоником. Вслед за этим я попросил сигару.  Через  мгновение
они появились, я приподнял решетку и перенес их на стол.
     Я сделал первый освежающий глоток и закурил сигару. И  то,  и  другое
было изумительным по вкусу. Какое-то время я просто сидел и, не думая ни о
чем, предавался приятным ощущениям. Но, наконец,  что-то  шевельнулось  во
мне, и я вытащил из куртки две фотографии. Положив их  на  стол  рядышком,
стал рассматривать.
     И снова  очарование  и  нечто,  странно  напоминающее  ностальгию  по
невиданному...
     Размышляя о Земле и  об  этой  великой  звездной  реке,  я  попытался
проанализировать  свои  ощущения.  Попытка  провалилась  и  меня  охватила
тревога, перерастающая в почти неоспоримую догадку о их происхождении.
     Старина  Лэндж,  мой  покойный  предшественник.  Это  имело  какое-то
отношение к нему, к пожертвованной части...
     Существовал  только  один-единственный  способ  узнать  наверняка   -
крайняя мера, и я даже не мог припомнить, применялась ли  она  когда-либо.
Даже несмотря на то, что со мной произошло жуткое ужасающее  событие,  мне
не казалось, что исследование моих посттравматических реакций на  какие-то
фотографии   обосновывает   ее   применение.   Мертвые   были   мертвы   и
подразумевалось,  что  они  и  должны  оставаться   таковыми   по   вполне
обоснованным причинам. Хотя  сложившаяся  ситуация  представлялась  весьма
серьезной, я не мог представить себе  какое-либо  стечение  обстоятельств,
при котором извлечение седьмой булавки стало бы обоснованным...
     Боже мой! Словно некто, кого я не мог вспомнить, и  чья  судьба  была
мне неведома прислал мне  нежданный  привет.  Моя  безумная,  предсмертная
мысль, подавляемая болью, страхом... Вытащи седьмую булавку...
     Зачем, я по-прежнему понятия не имел.
     Не   прозвучало   издевательского   смешка,   не   было    горячечной
шизофренической реакции.  Но  тогда  я  обрадовался  бы  даже  этому,  ибо
испытывал чувство полного одиночества и ужаса пробиравшего меня  почти  до
костей.
     Я боялся того, что за  этим  скрывалось,  что  это  значило.  Седьмая
булавка страшила меня больше самой смерти.
     Почему я должен нести ответственность?
     Я выпил  залпом,  не  разрешив  себе  заявить:  "Это  несправедливо."
Существовал быстрый, простой способ избавиться от одиночества, но это было
бы  нечестно  по  отношению  к  другим.  Нет.  Я  должен  был  попотеть  и
разобраться самостоятельно. Только так. Я проклинал свою слабость  и  свой
страх, но понимал, что по эту сторону черной двери помощи  мне  не  будет.
Проклятье!
     Я заказал еще порцию выпивки, на  этот  раз  медленно  ее  потягивая,
потом затянулся сигарой. Я пристально вглядывался  в  фотографии,  пытаясь
проникнуть в их тайну простым напряжением глазных яблок. Ничего. Манящие и
запретные, но кто из живущих помнит, что осталось от Земли,  и  кто,  черт
возьми, когда-нибудь видел звезду? Несмотря на свой  возраст,  я  все-таки
чувствовал себя в чем-то повинным и мне было неловко, что  я  сижу  здесь,
уставившись  на  изображения  того  места,  откуда  мы   пришли,   и   его
галактической  декорации.  Однако,  я  все  же  не  испытывал   похотливых
вожделений.
     Мне показалось, что я слышу шум, но все эти перегородки и  меблировки
не  позволяли  определить  его  направление.  Вряд  ли  это  имеет  особое
значение, подумалось мне. Если бы кто-нибудь сидел в нескольких  футах  от
меня, то ни один из  нас  не  ведал  бы  о  присутствии  другого.  Хотя  я
предпочитал  реальность,  мне  казалось,  что  с  меня  хватит  и  иллюзии
одиночества. Я еще не был готов встать и отправиться дальше.
     Я прислушался к тиканью часов в их стеклянном футляре.  Мне  нравился
этот  закуток.  Мне  следовало  отметить  его  координаты,  чтобы  я  смог
вернуться сюда. Я...
     Я услышал шум, на этот раз не вызвавший  сомнений  и  громче.  Кто-то
налетел на какой-то предмет меблировки. Но теперь донесся и  другой  звук:
мягкое механическое жужжание. Ну и хорошо. Это  означало,  что,  вероятно,
работает автоматический уборщик и, в  таком  случае,  он  обойдет  занятый
участок.
     Я сделал еще глоток и вяло улыбнулся, снимая  руку  с  фотографий.  Я
машинально прикрыл их, когда понял, что кто-то направляется в эту сторону.
     Через несколько секунд я снова услышал его  совсем  отчетливо,  очень
близко. Потом он появился из-за угла в  дальнем  конце  комнаты.  Это  был
старик в движущемся кресле, прошедший передо  мной  сквозь  Проход  2.  Он
кивнул мне и улыбнулся.
     - Привет, - сказал он, плавно приближаясь.  -  Моя  фамилия  Блэк.  Я
видел вас на станции тоннеля - Амбулатория, Крыло 3.
     Я кивнул.
     - Я вас тоже заметил.
     Остановившись перед столиком, он хихикнул.
     - Когда я заметил,  как  вы  сходите  с  дорожки,  я  решил,  что  вы
остановились здесь, чтобы выпить.
     Он глянул на мой стакан.
     - Я не видел вас на дорожке.
     - Я был довольно далеко впереди вас. Как бы там ни было, я оказался в
затруднительном  положении  и  мне  подумалось,  что,   может   быть,   вы
соблаговолите помочь мне.