систему
транспортировки. Она довольно простая. Вы сможете в этом разобраться, если
придется.
     Я привел ее в свою комнату и она, ахнув, прижалась ко мне. Окно  было
прозрачным. Прежняя луна скрылась, но заливающий весь ландшафт нежный свет
свидетельствовал о том, что уже взошла  и  скоро  покажется  вторая  луна,
более величественная, большая, яркая.
     - Это не просто картина. Это настоящее окно, правда? - спросила она.
     -  Да,  -  сказал  я,  осторожно  отстранил  ее,  обошел   и   достал
транквилизирующий пистолет. - Вы знаете, как таким пользоваться?
     Она приближалась к окну. Она взглянула на пистолет,  прошептала  "да"
и, не останавливаясь, двинулась дальше, словно зачарованная. Я  подошел  к
ней, взял ее руку, положил пистолет на  ее  ладонь  и  сомкнул  ее  пальцы
вокруг его рукоятки.
     - Мне никогда не приходилось видеть как там, снаружи, - сказала она.
     - Ну, смотрите сколько угодно. Мне уже пора. Там слева,  под  оконной
рамой, есть обыкновенный переключатель. Точно. Можете затемнить окно, если
захотите.
     - Почему я, вдруг, захочу? Это прекрасно.
     -  Существует  такой  оптический  феномен   -   ослепительный   свет,
вспыхивающий и исчезающий. И если он появится..
     - Ну, до тех пор я буду просто смотреть. Я...
     - Что же, расстанемся на время. До скорой встречи.
     - Подождите!
     - Я и так слишком долго ждал.
     - Но я заметила там кукую-то тень. Может быть, это человек.
     - Где?
     Она показала в сторону руин.
     - Вон там.
     Я не заметил ничего такого, и  она  сказала  "исчезло",  и  я  сказал
"спасибо" и оставил ее там смотреть в окно, сомневаясь,  заметила  ли  она
вообще, что я ушел.
     Я быстро прошел по коридору к  выходу,  располагающемуся  в  укромном
закоулке. На самом деле выход составляли  три  двери,  каждая  из  которых
способна  была  выстоять  под  напором  различной   силы   и   оборудована
разнообразными средствами защиты. Все они были открыты, и я приостановился
лишь для того, чтобы проверить свой револьвер.
     Было прохладно, и в ночном воздухе пахло сыростью и легкими ароматами
растений. Через секунду ощущение  новизны  исчезло.  Мне  уже  приходилось
выбираться наружу несколько раз, давно, и впечатления не  были  такими  уж
незнакомыми.
     Мне быстро удалось приспособиться к движению по неровной поверхности,
и я устремился в сторону развалин. Временами в тишине раздавались какие-то
слабые  звуки,  вроде  чириканья  или  щебетания,  но  мне   трудно   было
определить, птицы это, или насекомые. В ложбинках, иногда попадавшихся мне
по пути, висел легкий туман. Камни под ногами были влажными и  скользкими.
На открытых местах от меня даже падала тень, настолько ярким  стал  лунный
свет. В чистом  небе  сверкали  бесчисленные  звезды,  и  лишь  в  стороне
проплывали  редкие  облака.  Потом  мной  овладели  странные  чувства   и,
по-моему, все началось с каких-то смутных сомнений и тревог.
     Некое отношение имела к  этому  звездная  панорама,  вон  те  звезды,
которые мы пытались сделать чем-то непристойным, а еще  этот  неподвижный,
словно застывший ландшафт, и впервые за  бесконечные  столетия  я  брел  в
полном одиночестве за пределами Дома, преследуя самую загадочную для  меня
личность на свете, приближаясь к этим таинственным  руинам.  Странно,  что
такие мысли вообще могли посетить меня. До сих пор эти развалины  не  были
для меня таинственными. Они просто существовали, только и  всего,  и  этот
факт тоже был  важен  для  происходившего  в  эти  непостижимые  мгновения
самоанализа. Потом мне пришло в голову, что, быть  может,  те  странности,
которые раньше мне не  казались  таинственными,  были  теми  явлениями,  о
которых мне когда-то было что-то  известно,  и  лезвие  моего  любопытства
затупилось на уровне подсознания, как меч тупится о камень.
     Сколько  всего  я  знал  и  забыл?  Может  быть,  часть  этих  знаний
пригодилась бы мне сейчас? Не стремлюсь ли я к  собственному  уничтожению,
преследуя человека, который знает почти  все,  что  известно  мне,  а  еще
владеет накопленным за несколько жизней опытом, о котором  мне  неизвестно
ничего? Вероятно. Но я уже продумал план этой схватки.  Только  бы  он  не
сумел его разгадать.
     И почему именно это место выбрано им, как поле нашей битвы?  Я  знал,
что это наверняка имеет какое-то отношение к развалинам.  Я  понимал,  что
почему-то боюсь их. Почему?
     Если бы я вытащил побольше булавок...
     Я шел дальше, я был готов к его нападению, полагая, впрочем, что  его
не будет. Пока.
     Ни огонька,  ни  искорки  не  вспыхивало  в  развалинах.  Они  словно
притаились, поджидая меня, и только их тени медленно отступали под  лунным
светом.
     Почти не было слышно моих шагов. Мне  казалось,  что  если  что-то  и
можно различить, то только мое дыхание...
     Я поднялся на пригорок и быстро огляделся. Конечно, его нигде не было
видно.  Когда  я,  не  задерживаясь,  стал  спускаться,  повеял   ветерок,
прохладный, легкий и туман рассеялся, исчез.
     Во имя миролюбия, гармонии, братства и ради сохранения Дома собирался
я убить человека. Со своей  стороны  и  он  давно  уже  не  скрывал  своих
намерений по отношению ко мне. Хотя вдохновляющие  его  идеалы  оставались
для меня неясными, не вызывало сомнения, что он не  согласен  со  мной  по
поводу правомерности заточения человечества  в  монастырь.  С  моей  точки
зрения этого было вполне достаточно для его устранения. Однако, окажись на
его месте кто-нибудь другой, я просто отмахнулся бы от этого человека, как
от заблудшей овцы, но его упорство и способности не  могли  оставить  меня
равнодушным к мотивам его действий.
     Я не сомневался в справедливости своих  собственных  убеждений,  суть
которых заключалась в том, что человеческая натура  может  быть  изменена,
что  человека  можно  заставить  нравственно  совершенствоваться.   Обходя
большую пенистую лужу, образовавшуюся в яме, я  на  секунду  задумался,  а
почему, собственно? Это  не  было  шагом  к  изменению  своих  взглядов  и
убеждений; меня вдруг просто заинтересовало,  из  какого  источника  я  их
почерпнул. Выходило так, что они всегда были частью моего  менталитета.  И
тут меня осенило, что, учитывая  все  вытащенные  булавки,  нас  с  Блэком
теперь объединяло общее прошлое, причем ему  обо  всем  этом  должно  быть
известно гораздо больше, чем мне. И, следовательно, он должен был  обрести
соответствующий  философский  подход  к  жизни.   Существовало   несколько
возможностей...
     Либо он  получил  сильнейший  посыл  к  изменению  своих  взглядов  в
противоположную сторону, либо он уже изменился, либо наше  давнее  прошлое
оказалось для него достаточно двусмысленным, чтобы он мог и  дальше  жить,
не отступая от своих принципов и убеждений.
     Могло быть и так, что все три предположения были до известной степени
верными. В первом случае, я полагался  на  неведомый  мне  пока  первичный
источник моих собственных чувств. Я понимал, что мои собственные убеждения
были рациональными, не обязательно  при  этом  являясь  последовательными,
логически обоснованными, так сказать, дедуктивными. Они  составляли  часть
моей мыслительной... "традиции", вот, по-моему,  самое  подходящее  слово.
Предположим, что им владели столь же  сильные  чувства,  что  и  мной,  и,
возможно, что опыт четырех жизней, обрушившийся на него, когда он  вытащил
булавки, не заставил его сразу воспринять мой образ  мыслей.  Но  какое-то
воздействие это должно было оказать. Впрочем,  все  это  было  равносильно
попытке предугадать результаты химической  реакции,  когда  смешиваются  и
нагреваются два практически неизвестных химических элемента.
     Больше всего меня тревожила третья возможность  и,  думая  о  ней,  я
словно прикасался к больному месту, совсем недавно возникшему у меня...
     А именно вероятность того, что мое прошлое может оказаться  не  таким
незыблемым, как мое настоящее. Предположим, там действительно было что-то,
что  могло  утешить  и  подбодрить  его?   Ведь   частичное   самоубийство
посредством булавки при каждом переходе связующего звена  было  не  просто
корректировкой личности для перехода в новое состояние. Оно  также  каждый
раз являлось новым шагом по пути к прогрессу,  дальнейшим  избавлением  от
всего  того,  что   справедливо   расценивалось,   как   антиобщественное,
безнравственное, не соответствующее  новому  духу  времени.  Мое  нынешнее
состояние  наглядно  подтверждало  эффективность  такой  системы.  Я   был
способен на поступки, которые заставили бы Лэнджа или Энджела корчиться от
стыда, содрогаться от отвращения, может быть, они упали бы  в  обморок  от
одних моих мыслей. На секунду я даже  обрадовался  этому,  вспомнив,  кого
преследую. Но хотя я и ощущал себя необходимым злом,  я  сожалел  об  этой
необходимости.  Цель  оправдывала  такие  средства,  ведь  сам  Блэк   был
анахронизмом.
     Но что скрывалось за другими булавками? Вот что  меня  беспокоило.  Я
знал, кем я до недавнего времени был, и понимал,  в  кого  я  превратился.
Возвращение было приятным и естественным, и  я  поглотил  и  подавил  свои
более поздние "я" без особого труда, словно они были не более,  чем  моими
кратковременными настроениями. Все, что было сохранено от Джордана,  стало
частью моей памяти;  остальное  смутно  осознавалось  мной  в  те  моменты
кризисов, когда он становился  моим  персональным  демоном.  Я  мог  сразу
сказать, что он был злее меня и безнравственней. Но  тогда,  развивая  эту
мысль, можно предположить, что  еще  более  ранние  варианты  меня  самого
помогли бы мне сейчас справиться с Блэком, сделали бы меня сильнее,  а  не
наоборот. Я изо всех сил пытался выбраться из той ловушки, в  которую  сам
себя загнал. А если не получится? Если не хватит сил? Я и Блэк были  одной
плоти. Я не понимал, как или почему, но  это  было  именно  так.  Вот  что
мучило меня. По-настоящему нас разделяла только идея, или идеал. И мы, два
обличья одного лица, хотели из-за этого прикончить друг друга.
     В тот момент я испытал такое чувство, что сразу вспомнился Энджел,  в
панике бегущий мимо трезвонящих телефонов. Только, в отличие  от  него,  я
понимал, что если возьму трубку, то услышу свой собственный голос.
     Вглядываясь вперед, я пробирался между разбросанными  грудами  битого
камня. Я сдерживал свои чувства, подавлял их, держался настороже.
     Он мог поджидать меня в засаде где угодно.
     Я прошел по дну небольшой воронки, по краям которой валялись  большие
оплавленные куски валунов. Сразу же после этого  начался  довольно  крутой
подъем, и я стал взбираться наверх,  а  под  ногами  у  меня  поблескивали
осколки какой-то горной породы. Наконец подъем  кончился,  и  я  залез  на
груду валунов; до развалин мне оставалось примерно три четверти мили.
     Я быстро спрятался за валуны и, уже  выглядывая  оттуда,  осмотрелся.
Все в лунном свете выглядело тихим и спокойным: ни шороха,  ни  звука,  ни
движения,  и  только  какие-то  летучие  создания  чертили  в  небе   свои
стремительные круги. Света в развалинах не было. Я некоторое время  глядел
в их сторону, потом оглянулся на темнеющую громаду, заметил там  маленький
освещенный квадратик и отвернулся.
     Потом я увидел его.
     Он только что появился с противоположной  стороны  каменистой  гряды,
зигзагами пересекавшей долину почти посередине. Укрываясь за  камнями,  он
двигался к развалинам.
     Я сразу же бросился за ним  вниз  по  склону,  скользя  и  оступаясь,
раскидывая перед собой гравий. Я  уже  знал,  где  он,  и  можно  было  не
прятаться.  Как  только  у  меня  появилась  возможность,  я  побежал.  Он
действительно  направлялся  к   разрушенной   крепости,   и   я   внезапно
почувствовал, что должен догнать его раньше, чем он туда доберется.  Я  бы
предпочел, чтобы он просто сидел в засаде, а не рвался  туда.  Он  знал  о
прошлом больше меня, и я боялся, что он хочет найти там нечто,  что  может
дать ему преимущество в нашей неизбежной схватке.
     Вниз, потом снова вверх. Дальше откосов не было.  Сплошной  подъем  с
выбоинами, ямами, трещинами, усыпанный оплавленным  рваным  камнем.  Скоро
бежать стало невозможно, но я выжимал из себя все, что мог и приближался к
нему. Сколько пройдет времени, прежде чем он заметит меня?
     Несколькими минутами позже это было уже неважно. Я был ближе к  нему,
чем он к развалинам. Пару раз он оглянулся, но почему-то  проглядел  меня.
Мои силы были на исходе, кровь  бешено  колотилась  в  висках.  Я  побежал
медленней. Вынужден был.
     Вскоре  он  заметил  меня,  присмотрелся,  потом   бросился   бежать.
Проклиная все на свете, я кинулся за ним, выжимая из себя все, на что  был
способен. Мы все еще находились на  слишком  большом  расстоянии  друг  от
друга, чтобы имело смысл стрелять.
     Вскоре мне оставалось только надеяться, что он выдохнется раньше, чем
это позволю себе я. Если мне удастся продержаться еще чуть-чуть, он, может
быть, решит, что деваться уже некуда. Мне хотелось, чтобы для  него  стало
очевидно,  что  все  равно  ему  не  успеть  добежать  вовремя,  что  пора
остановиться, принять бой и со всем покончить, так или иначе.
     Он опять оглянулся, и я прибавил скорости, превозмогая боль. Мы  были
уже так близко друг от друга, что, наверно,  могли  бы  перекликаться.  Он
слегка споткнулся, побежал дальше.
     Мне постепенно  становилось  легче.  Казалось,  что  приходит  второе
дыхание. Было ясно, что я смогу продержаться. Когда он через минуту  снова
оглянулся на меня, то, по всей видимости, пришел к тому же выводу.
     Он резко  свернул  вправо,  бросившись  в  сторону  больших  валунов.
Отлично!  Я  поступил  точно  так  же,  не  собираясь  затягивать  игру  и
осторожничать, имея на себе свой пуленепробиваемый жилет.
     Я выхватил свой револьвер раньше, чем он исчез за ближайшим  валуном.
Добежав туда, я пригнулся, отпрыгнул в сторону, но его там уже не было. Он
не стал останавливаться и выстрелил  в  меня  в  первый  раз  из-за  груды
камней, примерно в футах ста от меня.
     Он тут  же  спрятался,  я  не  стрелял,  прикидывая,  куда  он  может
переместиться, выжидая, когда он опять покажется. Я не собирался  стрелять
на таком расстоянии по мелкой цели.
     Он появился приблизительно футах в  пятидесяти  от  меня,  и  мы  оба
выстрелили. Я почувствовал, что он попал мне в грудь, но там был жилет,  а
мой выстрел угодил в камень.
     Я бежал ему навстречу, и мы оба стреляли. На этот раз он не отступил.
По-моему, он еще  пару  раз  попал  мне  в  грудь.  Потом  он  дернулся  и
пошатнулся после моего выстрела. На миг во мне ожила надежда.
     Впрочем, мы еще раз обменялись выстрелами.
     Слепящая боль обожгла правую  сторону  моей  головы  и  я  оступился.
Револьвер выпал из моих онемевших пальцев.
     Я не мог допустить, чтобы все этим закончилось. Мне  показалось,  что
рядом с моей головой раздался сухой металлический щелчок. Повернув голову,
я увидел его ботинки. Моя правая рука была уже бесполезна,  но  я  не  мог
позволить ему просто перезарядить револьвер и еще раз спустить курок.
     Я попытался схватить его за ноги своей левой рукой и  поймал  его  за
лодыжку. Кажется, за левую. Он попытался  вырваться,  но  мне  удалось  не
разжать пальцы. Тогда он попробовал ударить меня своей правой ногой, но  в
этот момент я дернул его за левую и рванулся к нему всем телом.
     Он упал.
     Я отпустил его ногу и сумел выхватить из кармана погнутый стилет.
     Впрочем, до его сердца или горла мне было не  дотянуться,  а  он  уже
пришел в себя. Я мог попытаться сделать только одно, перерезать артерию  у
него на ноге единственным ударом,  на  который  я,  быть  может,  еще  был
способен. Возможно еще удастся навалиться на него и удерживать  на  земле,
пока он будет истекать кровью. У меня оставался последний шанс.
     Я нанес удар, и он отбил его. Он  поймал  мою  руку  за  запястье.  Я
попробовал вырвать руку, но ничего не вышло. Он был ранен, ослаб, я  видел
кровь на его одежде, но у него по-прежнему было преимущество. Другой рукой
он стал отдирать мои пальцы от рукоятки стилета.
     Теряя сознание, я еще успел осознать, что все кончено, что  больше  я
ничего не могу сделать.
     Он вырвал стилет  и  повернул  его  лезвием  ко  мне.  Забавно.  Моим
собственным оружием... Я хотел убить его, не допустить  слияния  и,  таким
образом, избавиться от него навеки. Теперь, впрочем...
     Последнее, что я увидел перед тем, как почувствовал  лезвие  стилета,
это его лицо. Но на нем не было торжества, только усталость и что-то вроде
ужаса.



                                    10

     Тишина, свет, кровь. Боль...
     Слишком поздно. Слишком поздно...
     Не допустить... Нет! Сквозь... Да! Головокружение...
     ...И свет. Свет!
     Я моргал. Я моргал глазами. Я был весь мокрый. Пот, кровь, слюна...
     В голове моей бушевали ураганы, подхватывая  мысли,  выворачивая  их,
смешивая образы, кружа...
     Не думать, не позволять мозгу напрягаться,  насколько  это  возможно,
ограничить свое сознание уровнем восприятия и реагирования; казалось,  что
только так можно сохранить хоть какое-то равновесие.
     Боль. Болело в разных местах, но сильнее всего  была  боль  в  правой
руке. Оказывается, я все время не отводил от нее взгляда, но только сейчас
я заставил себя сосредоточить на ней свое внимание.
     Моя  рука  побелела  от  напряжения,  сжимая  рукоятку  лезвия,  чуть
выступающего из горла человека, лежащего на моих  ногах.  Пулевое  ранение
было у него над левым глазом и кровь на лбу, на щеке, а еще на шее.
     Да, да, я все понимал, но сразу же усилием воли выкинул это из головы
и занялся своей рукой. Я тискал кисть и отрывал свои пальцы от рукоятки, и
тут пришло еще одно воспоминание, которое я немедленно  подавил.  Наконец,
пальцы разжались, и я невольно вскрикнул от боли в мышцах. Я опустил  руку
и крепко закрыл глаза.
     Свет...
     Он мучил меня,  потому  что  луч  света  бил  мне  прямо  в  лицо.  Я
отвернулся, открыл глаза. Все равно было слишком ярко.  Я  решил  уйти  от
него. Кроме того, мне хотелось убраться подальше от трупа.
     Я медленно освободился от трупа, не поворачивая головы ни к нему,  ни
к свету. Тут же напомнили о себе все остальные болезненные места, особенно
правый бок, на котором было мокрое пятно. Впрочем, я  сумел  подняться  на
ноги и прислонился к валуну, рядом с которым мы лежали.  Я  тяжело  дышал,
голова кружилась.
     Я чувствовал себя так, словно оказался  в  кошмарном  сне,  я  боялся
думать о том, что произошло и что может ждать меня впереди. Как только мир
вокруг меня обрел равновесие, я оттолкнулся от валуна  и  пошел.  Я  пошел
вниз, в сторону большой белой луны.
     ...Скрыться от этого ослепительного света. Но он преследовал меня.  Я
повернул направо, потом налево. Я ускорил шаги. Но  свет  не  отставал  от
меня.
     Я подавил приступ бешенства.
     - Нет! Не думай! Ради Бога, не думай! - сказал  я  вслух,  удивившись
звуку собственного голоса.
     Не думай. Это вызовет панику, истерику, хаос. В  голове  должна  быть
только  одна  конкретная  мысль,  не  больше,  и  на  ней  надо  полностью
сосредоточиться.
     Я сосредоточил внимание на своих движениях, считая шаги,  оглядываясь
по сторонам, думая о своих ступнях, о своих ногах.
     Но я шел не туда.
     Разве нет?
     Да.
     Да, я должен был идти к развалинам. Я...
     - Не думай! - напомнил я себе. - Уходи! Уходи!
     Да. Сейчас для меня важнее всего скрыться  от  света,  все  остальное
можно отложить на потом. Хорошая мысль. Нужно запомнить.
     Но...
     Не забывай! Уходи!
     Я пошел быстрее. Пятьдесят шагов. Сто. Прямо.  Иду  прямо.  Пятьдесят
шагов. Влево. Пятьдесят...
     Но свет следовал за мной, отбрасывая далеко вперед  мою  колеблющуюся
тень, освещая мне путь. Это было слишком жутко, и я не