с доставкой сюда тела Лэнджа?  -
поинтересовался я.
     - Нет, никаких. Никто не повстречался...
     Опять клаксон подал голос. Я снова включил экран и увидел Дженкинса.
     Я вырубил клаксон, включил переговорник и сказал:
     - Привет. Мы с Винкелем в комнате Компа. Давай сюда. Не споткнись  об
Лэнджа.
     Я отключил связь, прежде чем он успел ответить, этот еще один нервный
молодой человек нашего роста и телосложения.
     Я почувствовал взгляд Винкеля и повернулся к нему.
     - Ты изменился, - сказал он. - Ужасно. Я не понимаю,  что  произошло,
что происходит. Почему ты  не  провел  слияния  с  нами  после  того,  как
добрался сюда? Почему бы этого не сделать сейчас?
     - Терпение, - сказал я. - Именно сейчас время  -  это  очень  дорогой
продукт, и я должен расходовать его бережно.  Я  объясню  все  и  довольно
скоро. Доверяй мне.
     Он слабо улыбнулся и кивнул.
     - Значит, ты действительно знаешь, что делать?
     Я кивнул в ответ.
     - Я знаю, что делать.
     Спустя несколько секунд объявился Дженкинс. Он тяжело дышал, лицо его
раскраснелось.
     - Что происходит? - завопил он, и, судя по голосу, это была не просто
легкая истерика. Что происходит?
     Винкель подошел к нему, схватил за плечо и сказал:
     - Полегче,  полегче.  Кэраб  все  объяснит.  Он  знает,  как  с  этим
справиться.
     Дженкинс было напрягся, потом,  вроде,  немного  обмяк.  Он  повернул
голову и уставился на меня.
     - Я надеюсь на это, право, надеюсь, что это так, - сказал он, начиная
овладевать голосом и говоря уже спокойнее, медленнее.  -  Быть  может,  ты
начнешь с того, что объяснишь мне, что же произошло с Крылом 5?
     - Что это значит? - спросил я. - Что с ним могло произойти?
     - Его нет, - сказал он.



                                    6

     Значит, ее отцом был Кендэлл Глинн, несчастный ублюдок. Интересно,  а
кроме того печально, странно и неприятно. Последнее,  объяснялось  и  тем,
что я не склонен был верить в совпадения, и тем, что  внезапно  мне  стало
стыдно за то, как вел себя Лэндж. Забавно, ему стыдно не  было.  Он  питал
отвращение к насилию, и ему казалось, что в данной ситуации  он  действует
самым пристойным образом, тогда как я просто  дождался  бы  благоприятного
момента и пристрелил бы этого парня. Не о том речь,  что  за  это  мне  не
стало бы стыдно, но это было бы иное чувство стыда, не такое паскудное, по
моему разумению.
     Я размышлял о нем, работая с замком  на  дверях  Склада.  Дженкинс  и
Винкель находились в другом конце коридора, в Хранилище, упаковывали в лед
тело Лэнджа. Видимо, это было именно то, что требовалось: не просто занять
их чем-то в ожидании Джина, когда  я,  в  качестве  альтернативы  слиянию,
смогу обратиться к ним ко всем сразу, но еще и заставить их прикоснуться к
мертвой реальности. Может, это несколько облегчит для них восприятие того,
что должно быть сделано.
     Это случилось лет шестнадцать тому назад, значит Гленда была  слишком
мала, чтобы хорошо помнить. Хотя, конечно, она об  этом  знала  и  слишком
много  и  недостаточно.  Я  (мы)  связующее  звено  тогда   находилось   в
окоченевшей теперь  фигуре  Лэнджа,  и  Кендэлла  Глинна  необходимо  было
остановить. Он высказывал свои идеи достаточно громко для того, чтобы я  в
течение нескольких лет настороженно к  ним  прислушивался.  Я  бы  так  не
беспокоился, будь он человеком иного масштаба.  Но  Глинн  был  не  просто
выдающийся инженер. Он был одним из тех ученых-творцов, что появляются раз
в несколько столетий, чтобы подтвердить обоснованность существования этого
затертого понятия  "гений".  Его  коллеги  уважали  его,  завидовали  ему,
восхищались им; его имя было известно обывателю на ленточной дорожке столь
же хорошо, как и человеку в лаборатории. Хотя, когда  он  женился  и  стал
отцом Гленды, ему уже было далеко за сорок,  в  нем  не  ощущалось  ничего
такого уж мизантропического, как это часто случается с блестяще одаренными
людьми, которые первые лет тридцать проводят во взаимных недоразумениях  с
окружающим миром. Для  человека,  стремящегося  покончить  с  большинством
основополагающих общественных традиций и наполнить  старую  тележку  новой
поклажей, он был совсем не воинственным, а скорее привлекательным. Он  был
последним настоящим революционером, которого  я  знал,  и  я  уважал  его.
Впрочем, мне, как Лэнджу, он, в основном, внушал опасения.
     Когда мне стало известно, что дело уже не ограничивается разговорами,
что  он  действительно  готовится  предстать  перед  Советом  и,  по  всей
вероятности, заручился поддержкой некоторых членов Совета, достаточной для
того, чтобы его просьба о начале осуществления проекта была поставлена  на
голосование, я нанес ему визит в своем обличье Джесса Боргена,  старейшего
члена Академии Наук. Я хорошо помню тот день и то  тело,  потому  что  моя
простота доставляла мне немало беспокойства и мне пришлось  несколько  раз
останавливаться по дороге к нему...
     Кендэлл не был  похож  на  изможденного  наукой  ученого.  Невысокого
роста, коренастый, довольно грубые черты лица, густая шапка черных волос и
только  на  висках  легкая  седина.  Больше  всего  поражали  его   глаза;
коррективные  линзы  делали  их  огромными,  в   особенности,   левый,   и
создавалось впечатление, что они видят почти все сразу, и насквозь. В  том
положении, в каком оказался я, это как-то действовало на нервы.  В  общем,
не только по  связанному  с  урологией  поводу  мне  пришлось,  уже  через
несколько минут после начала беседы, извиниться и покинуть  ненадолго  это
нагромождение глобусов, звездных карт, рабочих столиков, чертежных  досок,
модулей - макетов  по  привнесению  экологических  изменений  и  установки
компьютерного доступа. Это было вызвано тем, что я понял: вот  человек,  у
которого это может получиться, то, о чем временами лишь бормотали другие.
     - Но восемнадцать миров Дома и так весьма сходны  с  Землей,  говорил
он, - иначе мы бы не расположили Крылья на них, - в ответ  на  мое,  -  но
окружающая среда каждого из них является единственной в своем роде.
     - И вы хотите вышвырнуть людей в них, хотя они не готовы?
     - Люди или миры? - и он улыбнулся.
     - И те, и другие.
     -  Да,  -  сказал  он.  -  Они  могут  жить  в   модулях,   занимаясь
формированием окружающей среды в нужном направлении.
     - Допустим на секунду, что изменение окружающей среды  внешних  миров
пойдет нам на пользу, но зачем связываться с промежуточной стадией? Почему
бы не сделать это из самого Дома  и,  когда  все  будет  готово,  желающие
смогут отправиться туда и воспользоваться этим?
     - Нет, - сказал он. - Боюсь... - и голос его стал очень тихим,  и  он
смотрел уже не на меня, а на шеренгу глобусов на столе справа от него. - Я
рассматриваю Дом, как эволюционный тупик для всего рода  человеческого,  -
продолжал он. - Мы создали стационарную, негибкую среду обитания,  человек
должен либо приспосабливаться к  ней,  либо  вымирать.  Являясь  существом
выносливым и адаптирующимся, он не вымер. Он сильно изменился  всего  лишь
за несколько столетий.
     -  Да,  он  здорово  пообтесался,  сделался  более  разумным,   более
управляемым существом.
     - Мне совсем не нравится это последнее прилагательное.
     - Я имел в виду - самоуправляемым.
     Он  издал  странный  звук,  то  ли  фыркнул,  то  ли  хмыкнул,  и  я,
извинившись, отправился в его туалетную комнату.
     Мы проговорили почти два часа, предмет разногласий заключался  именно
в этом. Я не сомневался в реальной осуществимости его предложений.  Я  был
уверен, что все обсуждаемые миры можно и в самом деле  сделать  пригодными
для обитания человека. Я также имел  достаточные  основания  предполагать,
что разные системы жизнеобеспечения, разработанные им для тех  планет,  на
которых они понадобятся, обеспечат должную защиту своих  обитателей,  пока
будет идти процесс  создания  необходимых  внешних  условий.  Я  также  не
сомневался,  что  другой  дорогой  для  него   проект,   новая   программа
космических исследований в кораблях, летающих  со  скоростью,  превышающей
световую, приведет к открытию новых  миров,  некоторые  из  которых  могут
оказаться  вполне  подходящими  для  человека.  Будут  ли  эти   программы
осуществляться одновременно, как того хотелось ему, или частично, в  любой
их части, уже не имело для меня значения.
     Заключавшаяся в этом угроза Дому - вот  что  действительно  тревожило
меня. Я не боялся того,  что  был  Вон  Там,  но  скорее  того,  как  сама
доступность этого Вон Там скажется на том, что было Вот Здесь.  Ясно,  что
его программы находились в противоречии с моими собственными.
     - Что вы собственно имеете против Дома? - спросил я  его  полушутя  и
между прочим.
     - Он уже преуспел в том, что довел большую часть того,  что  осталось
от рода человеческого, - сказал он, - до такого состояния, когда на уровне
реагирования люди ведут себя как стадо коров. Когда-нибудь придет  бык,  и
именно в таком состоянии он застанет нас.
     - Я должен против этого возразить, - сказал я. -  Дом  -  это  первое
место в истории человеческого рода, где  людям  удается  сосуществовать  в
мире. Они, наконец, учатся сотрудничать, а не состязаться. Я вижу  в  этом
силу, а не слабость.
     Глаза его сузились, и  он  воззрился  на  меня  так,  словно  впервые
увидел.
     - Нет, - сказал он немного погодя. - Их лупят по головам, если они не
сотрудничают. У них отбиты мозги, они накачены лекарствами и  подвергаются
лечению, подгоняющему их под противоестественный  стандарт,  если  они  не
миролюбивы  в  рамках  этого  стандарта.   Они   превратились   в   хорошо
запрограммированных клаустрофилов. Но приучаясь к совместной жизни в  Доме
и к тому,  чтобы  такая  жизнь  нравилась,  я  боюсь,  мы  жертвуем  своей
способностью существовать где-либо еще. Дом не может  продолжаться  вечно.
Его конец может также стать концом для всего человечества.
     - Нелепость! - сказал я.
     Я мог бы поспорить насчет прочности Дома. Я  мог  бы  возразить,  что
рассеивание рода человеческого по восемнадцати мирам само по себе является
довольно убедительным доводом в пользу  его  долговечности.  Но  оба  этих
аргумента  были  бы  тщетными.  Подлинная  суть  моих  с  ним  разногласий
заключалась в истолковании того, что Дом делает для людей.  Однако,  я  не
мог вступать в откровенный спор, не объясняя своего участия в  событиях  и
не давая ему представления о своем общем плане. Поэтому я вернулся к своей
роли представителя официальных структур и сказал "Нелепость!"
     С  улыбочкой,  изображенной,  в  основном,  верхней  губой,  так  что
получилось злобная гримаса, он подхватил мое замечание и кивнул.
     - Да, полагаю, что так, - сказал он. - Нелепо, что дело  могло  дойти
до  такой  стадии,  как  это   получилось.   Было   бы   несколько   более
обнадеживающим   в   отношении   нормальности    психического    состояния
человечества, если бы существовала какая-нибудь  убедительная  дьявольская
теория истории, если бы можно было указать на какую-нибудь  группу  людей,
или на отдельного человека, как на организатора этого безумия.
     - Он вздохнул. - Тем не менее, я надеюсь,  что  мы  сможем  научиться
извлекать уроки из своих ошибок, со временем.
     При этом я почувствовал  себя  неловко  и  сумел  свести  разговор  к
подробному обсуждению нескольких его систем жизнеобеспечения. К несчастью,
все они были очень хорошо разработаны. Я был  полон  решимости  спасти,  в
конце концов, хотя бы их.
     Если бы только я мог высмотреть какие-нибудь технические недостатки в
его работе или какой-либо серьезный пробел в его концепциях... Но нет.  Он
поработал  слишком  основательно.  Он  был  просто  слишком   хорош,   как
специалист. В противном случае, я бы сумел дискредитировать  его  на  этих
основаниях, сумел бы остановить проект таким образом. Если бы только...
     Его  работа  была  достаточно  интересной,  и  это  вызывало  во  мне
беспокойство. Я уже сколачивал оппозицию из консерваторов  в  Совете  и  в
Академии, но я отнюдь не был так уж уверен в том, что  смогу  нанести  ему
сокрушительное поражение, а чтобы это все не началось снова мне  на  беду,
понадобилась бы хорошая трепка.
     Поэтому, решил Лэндж, мое воплощение, нападать  можно  не  только  на
идеи человека.
     Проведенное  Бандитом  исчерпывающее  расследование   не   подбросило
никаких сочных фактов из жизни этого человека, ничего такого, чем  удалось
бы воспользоваться. Ничего, ни острого, ни тупого. Я  не  смог  найти  для
себя оружия в его прошлом.
     Я поморщился, перебирая мысли моего прошлого "я",  его  решения,  его
действия. Определенно, за несколько поколений я сильно изменился.
     В течение следующей недели мы взяли пять девочек,  живших  с  ним  по
соседству, в возрасте от пяти до семи лет, используя подходящие моменты  в
течение их будничных распорядков  дня,  когда  это  никем  не  могло  быть
замечено. Их подвергли гипнозу и показали им кино о Кендэлле, одновременно
внушая им мысли о том, чем он занимался и что делал за последние несколько
месяцев. Решено было, что над двумя девочками действительно надругались, и
Серафис путем хирургического вмешательства удалил им девственную  плеву  и
спровоцировал   незначительные    вагинальные    заражения    посторонними
микроорганизмами.  Одной   предстояло   выступить   с   разоблачением,   с
обвинением, другая должна была повторить их, а  другим  оставалось  только
рассказывать истории о грязном старикашке, с карманами, полными сладостей.
Конечно,  потом  о  девочках   позаботятся   соответствующие   медицинские
инстанции и их  заставят  позабыть  про  все  то,  что,  как  им  кажется,
действительно произошло. Вот так успокаивали мы свою коллективную совесть.
     Все вышло именно так, как мы хотели. Как  только  появились  об  этом
сообщения, Кендэлл был погублен, проект был  погублен  и,  по  ассоциации,
звезды  стали  еще  более  неприличным  словом.  Когда  его  отправили  на
промывание мозгов, все было, безусловно, кончено.
     Я помнил об его отвращении к методам медицинского корректирования, но
нам никогда не приходило в  голову,  что  он  может  оказаться  подлинным,
склонным к насилию психопатом, по  определению  Лэнджа,  это  был  атавизм
чистой воды. Мне думается, нам следовало бы припомнить его  ответ  на  наш
небрежный вопрос, заданный, когда мы в последний раз  направлялись  в  его
туалетную комнату:
     - Что вы сделаете, если проиграете и по крупному? Он  уставился  вниз
на свои комнатные туфли, несколько раз сжал и разжал  в  них  пальцы  ног,
потом сказал:
     - Все будет кончено для нас, если это не получится. - Вот и все.
     Через четыре недели он повесился в своей квартире в Госпитале. Должно
быть, Гленде тогда было лет пять или шесть.
     Хотя мы отвергали насилие, мы не чувствовали за собой особой вины. Мы
склонны были относиться к происшедшему, как к одной из  тех  несчастливых,
непредвиденных  случайностей,  что  иногда  происходят,  когда  вы  просто
делаете свое дело. Кроме  того,  тогда  мы  просто  были  не  в  состоянии
вообразить себе  саму  возможность  какой-либо  связи  между  Кендэллом  и
мистером Блэком. В мое время Блэк считался мертвым, и, когда Старый  Лэндж
пожертвовал мной, воспоминания  об  этом  человеке  были  должным  образом
стерты. Однако теперь, когда я вернулся,  весь  этот  случай  с  Кендэллом
Глинном приобрел иной, более зловещий  характер.  Впрочем,  в  отличие  от
своих предшественников, я чувствовал себя паршиво из-за того, как все было
проделано. Я понял, что существует долг чести в отношении Гленды.
     Я размышлял  об  этом,  пока  реле  времени  отсчитывало  секунды  до
открытия замка, а останки Лэнджа упаковывались в холодильник. Об  этом,  и
еще о многом другом. Конечно, я намеревался отправиться  за  Глендой.  Она
что-то знала, может быть, очень  важное,  о  чем  хотела  рассказать  мне.
Впрочем, если бы и не знала, я бы пошел, потому что она  просила  меня  об
этом, и потому, что  была  очень  большая  вероятность  того,  что  она  в
опасности.
     Когда своды, наконец, распахнулись, я вошел и набрал там разные вещи,
которые могли мне понадобиться. Я утащил это  все  в  небольшую  комнатку,
оставив и эту дверь незапертой за собой.
     - Библиотека! Ячейка 18237! - повторяла Гленда. Она  не  упомянула  в
каком Крыле, следовательно, она имела в виду Библиотеку, Ячейку 18237 того
Крыла, которое мы тогда занимали.
     ...Крыло 5, и  Бандит  уже  подтвердил  новости  о  нем,  что  принес
Дженкинс.  Совсем  недавно  перестали  вдруг  функционировать  туннели   и
прекратилась всякая связь. Все это выглядело так, словно Крыло 5  внезапно
перестало существовать.
     Сложив свой груз, я вернулся в Комп, где еще раз обратился к Бандиту.
Он повторил уже полученный мной отчет, новостей не было. Однако,  проверка
моей частной системы туннельного прохода в Крыло 5 показала, что все линии
действуют. Этого я и  ожидал.  Их  энергоисточник  для  моего  пользования
находился здесь, не там. И было у меня странное чувство, что даже будь  он
не  здесь,  они,  быть  может,  все  равно  бы  работали.  Казалось,   что
вырисовывается некая картина, и я в ней участвую.
     Довольно скоро вернулись Винкель и Дженкинс.
     - Все улажено? - спросил я.
     - Да, -  ответил  Винкель.  -  Слушай,  мы  имеем  право  знать,  что
происходит...
     - Безусловно, - сказал я. - Вы узнаете.
     - Когда?
     - Мы еще немного подождем и посмотрим, появится ли Джин.
     - Почему бы не провести слияние с ним и не выяснить?
     - Об этом я тоже скажу.
     Я повернулся и направился к двери.
     - Что нам надо делать сейчас? - спросил меня Дженкинс.
     - Думаю, что вам следует подождать Джина здесь и  выключить  клаксон,
когда он прибудет.
     - Почему бы не выключить его сейчас?
     Я вернулся к пульту управления и переключил нашу  систему  обороны  с
ручного управления на автоматическое. Еще я вытащил пистолет из кармана  и
положил его перед собой.
     - Потому что может случиться так, что придет кто-нибудь еще, - сказал
я, включая экран и переговорник.
     - Кто? - спросил Дженкинс.
     - Об этом я вам тоже скажу чуть погодя.
     - Что делать нам, если это окажется кто-нибудь еще?
     - Если оборудование не справится с ним, придется вам постараться.
     - Даже если это придется делать, воспользовавшись этим пистолетом?
     - Даже если это придется делать, воспользовавшись собственными зубами
и ногтями. Я пошел к себе в комнату. Мне надо кое-что подготовить.
     Когда я уже шел по коридору, до меня еще доносились их голоса,  но  я
не мог разобрать, что они говорят. Ну и ладно, решил я.
     Я вошел в комнату, пересек ее  и  включил  окно.  Температура  слегка
понизилась, луна прошла  заметный  путь,  сместив  узоры  теней.  Света  в
развалинах видно не было. Я поглядел  с  минуту  в  ту  сторону,  все  еще
недоумевая по поводу его появления, потом занялся теми вещами,  которые  я
принес сюда.
     Раздевшись до нижнего белья, я надел легкую кольчугу, защищавшую меня
от паха до шеи. Потом я натянул длинные черные  штаны,  потому  что  хотел
прикрепить к внутренней  стороне  своей  левой  икры  кое-что  взрывчатое.
Крупнокалиберный револьвер в кобуре на  поясе  прикрыла  белая  рубашка  с
короткими рукавами. Когда я прикреплял к своему левому предплечью  стилет,
что-то за окном встревожило меня. Движение?
     Я закурил сигарету и провел несколько минут, глядя в окно.
     Вспышка. Да. Опять. Раз, два...
     Мои наблюдения были прерваны звуком клаксона. Я  немедленно  выскочил
из кабинета и устремился вниз по коридору. Не успел я  пробежать  двадцать
футов, как он замолк, поэтому  я  перешел  на  шаг.  Я  прошел  достаточно
далеко, чтобы можно было разглядеть Джина, самого молодого  среди  нас,  и
тогда я помахал ему ру