В  семь,  когда  остальные  уже  на
ногах и принимают душ, я еще крепко сплю.
     Элиза: Хорошо ли ты спал, Том?
     Гарден: Прекрасно. Никаких пилюль. Просто закрыл глаза и мир поехал в
сторону. Но, как я уже сказал,  этим  утром,  когда  я  был  дома,  кто-то
стрелял по третьему этажу. Но справа - по соседнему модулю.
     Элиза: Там кто-нибудь жил?
     Гарден: А как же,  молодая  женщина.  Я  ее  немного  знал  -  Дженни
Кальвадос.
     Элиза: Ее убили?
     Гарден:  Не  сразу.  Первые  две   пули   разбили   оконное   стекло.
Удивительно,  но  это  синтетическое  стекло  способно  выдерживать   даже
разрывные пули. По  крайней  мере,  первое  попадание.  Стрелок  методично
простреливал комнату. Пули попали в каждую двенадцатую  книгу  на  полках.
Одна попала в телевизор, другая прошла через холодильник, третья  -  через
шкаф. Они взрывались как бомбы. Если бы Дженни осталась лежать, она, может
быть, и уцелела бы, так как ее постель была под окном и ее  защищали  сень
дюймов старого кирпича  и  облицовочный  камень.  Он  мог  бы  расстрелять
комнату и убедиться, что там никого нет. Но  она  вскочила  и  побежала  в
туалет. Голова ее оказалась на пути пули, и мозг забрызгал всю стену.
     Элиза: Откуда ты знаешь, что ее убила последняя пуля?
     Гарден: Не настолько же крепко я сплю, да и стены не столь толстые. Я
слышал, Дженни вскрикивала, когда пули разрывались вокруг нее. Затем  одна
попала в цель и все кончилось.  За  исключением  того,  что  не  она  была
мишенью. Ею был я. Убийца перепутал левую и правую сторону и выбрал не  то
окно.
     Элиза:  Почему  ты  думаешь,  что  это  было  убийство?   Наслаждение
стрельбой становится обычным.
     Гарден: Потому что полицейские обнаружили  то  место,  откуда  велась
стрельба. Там были следы на черепице, целая груда пустых  бутылок  и  куча
сожженных упаковок от ленча.  Лежак  он  сделал  из  старой  стекловаты...
Видимо,  убийца   использовал   оптический   прицел.   Этот   тип   хорошо
подготовился.
     Элиза: Может быть, он хотел убить именно ее, а не тебя?
     Гарден: Библиотекаршу? Незамужнюю работающую девушку  двадцати  шести
лет, живущую самостоятельно? С какой стати?
     Послушай, у Дженни были каштановые волосы, коротко остриженные, как у
меня. Так что в темной комнате стрелок вполне мог спутать ее  с  мужчиной,
даже имея телескопический прицел. Как я говорил, он  должно  быть,  спутал
левое и правое, принял ее за меня и убил. Думаю, так оно и было.
     Элиза: Ты имел ввиду это совпадение?
     Гарден: Не совсем.
     Элиза: Был еще выстрел?
     Гарден: Послушай, ты молодец!
     Элиза: Запись содержания и проекционный анализ.  Я  запрограммирована
на запоминание и любопытство, Том.
     Гарден: Был еще один ночной выстрел в моем клубе.  Должно  быть,  две
недели назад. Этот клуб называется Пятьдесят - Четыре - Тоже...
     Элиза: Ты имеешь ввиду Пятьсот Сорок Два?
     Гарден: Нет, Пятьдесят - Четыре -  Тоже.  Это  филиал  очень  старого
клуба из тех, что еще существуют в настоящее время. Итак, я играл там  как
всегда, но все шло не так, как надо.
     Почему-то мои слушатели никак не могли понять, что мое  представление
об исполнении полностью отличается от их. Я закрываю глаза, когда играю, а
они думали, что я засыпаю. Действительно, я иногда вскрикивал, играя  коду
или...
     Элиза: Кода? Что это такое?
     Гарден: Это инструкция вернуться назад и повторить пассаж,  иногда  с
немного измененным окончанием.
     Элиза: Спасибо. Записано. Продолжай дальше, пожалуйста.
     Гарден: Или, например, я мог ругаться, пропуская такт или два. Иногда
я закусывал губу, а они считали, что я ошибся. Но когда у  вас  абсолютный
слух, вы просто не можете играть неверно.
     Элиза: И игра в этот вечер шла плохо.
     Гарден: Клубный  кондиционер  вышел  из  строя  и  влажность  воздуха
сказывалась на функционировании клавиатуры. Просто кошмар. У меня не  было
времени наблюдать за толпой или следить за дверью.
     Элиза: Следить за дверью? Зачем?
     Гарден:  Потому  что  все  хорошее  приходит  через  парадную  дверь:
меценаты, агенты студий, подписание контрактов и случайные приглашения  на
одну ночь.
     Элиза: Ты имеешь ввиду сексуальные контакты?
     Гарден: Нет. У меня для этого  есть  постоянная  девушка.  Или  была.
Приглашения  на  одну  ночь,  в  музыкальном  бизнесе,  означают  короткие
контракты, типа вечеринки, свадьбы,  и  тому  подобного,  хотя  не  многие
приглашают исполнителя страйда.
     Но в этот вечер я не смотрел за дверью, так как пианино звучало хуже,
чем ящик с мокрыми носками. Поэтому я не заметил, как он пришел.
     Элиза: Он? Кто?
     Гарден: Бандит. Пятьдесят - Четыре - Тоже -  надежный  клуб:  деловые
люди - большей частью Hors Boys and Synto Skins. И  никаких  Манхэттенских
босяков. Это гарантирует спокойную обстановку. Так  что  тот  человек  был
явно не к месту в своей  шелковой  рубашке,  и  обтягивающих  штанах.  Эта
экипировка выдавала в нем завсегдатая аптек  окраинных  кварталов  города,
несмотря на длинные светлые волосы.
     Элиза: Он попал в тебя?
     Гарден: Нет. Он выстрелил правее  и  выше,  я  услышал  только  треск
пластика над головой. В то же мгновение я оттолкнул стул  и  скользнул  за
пианино. Музыка оборвалась, когда пули завели свою  песню...  После  этого
вечера никто не собирается позаботиться о мокрых молоточках.
     Элиза: Что же ты сделал потом?
     Гарден: Выскочил через заднюю дверь даже  не  оглянувшись.  Последний
гонорар я потребовал у хозяина наличными. Сказал, что у меня умерла мать.
     Элиза: Ты сообщил властям? Я имею в виду, о стрельбе.
     Гарден: Конечно, я законопослушный гражданин. Но они только смеялись,
кормили  меня  полицейскими   историями   о   немотивированной   городской
преступности,  приводили  статистические  данные  и  расчеты   вероятности
относительно меня, а под конец сказали, что у меня буйное воображение.
     Элиза: Но ты не согласен?
     Гарден: (Пауза в одиннадцать секунд) Ты думаешь, что я сошел с ума.
     Элиза: Это не моя функция. Я не решаю. Я слушаю.
     Гарден: Ладно... можно сказать, я всегда чувствовал нечто  особенное.
Даже когда был маленьким мальчиком,  я  чувствовал  себя  посторонним,  не
таким, как все люди. Посторонним, но не  отделенным.  Не  мятежником.  Это
похоже на большую ответственность за устойчивость мира,  за  всю  грязь  и
разрушения, чем чувствуют другие люди. Иногда я  чувствовал,  что  на  мне
груз вины за двадцать первое столетие.  Иногда  мне  хотелось  бы  быть  в
некотором роде спасителем - но не в религиозном смысле.
     Я чувствовал силу, или скорее умение. Оно было у  меня  когда-то,  но
потом я его забыл. Напряжение мускулов, биение пульса,  которые  вне  моих
способностей. Если бы я только  мог  успокоиться  и  сосредоточиться,  эта
сила, это умение могли бы оказаться в моих руках. Сила  удалять  врагов  с
моего пути мановением руки. Поднимать камни при помощи  энергии,  льющейся
из моих глаз. Заставлять горы дрожать от одного моего слова.
     Элиза: Это Век Толпы, Том. Многие люди чувствуют себя  бессильными  и
обесчеловеченными, будто они колесики  машины.  Их  эго  компенсирует  это
неопределенными фантазиями об "избранности", или сознанием возложенной  на
них "миссии".
     Новая ветвь психологии,  называемая  ufolatry,  объясняет  истории  о
контактах с пришельцами и тому подобными  вещами  желанием  человека  быть
замеченным обществом,  которое  долго  игнорировало  человеческий  фактор.
Раньше, люди того же склада сообщали о встречах с Девой Марией.
     Многие люди испытывают то же чувство скрытой силы, которое ты описал.
Этим же можно объяснить веру  в  ведьм.  В  твоем  случае,  вероятно,  эти
чувства более выражены. В конце концов,  ты  владеешь  сложным  искусством
игры на фортепиано. Может, ты еще что-нибудь умеешь?
     Гарден: Мне всегда легко давались языки:  путешествуя  по  Европе,  я
научился бегло говорить по французский и сносно по-итальянски.  В  Марселе
немного выучил арабский.
     Элиза: Есть ли у тебя какие-нибудь другие интересы? Спорт?
     Гарден: Мне нравится быть в курсе современных точных наук, читать  об
открытиях, особенно в космологии, геохимии, радиоастрономии, суть  которых
не меняется и за развитием которых можно следить.
     Спорт? Я полагаю, что я в хорошей форме.  Нужно  поддерживать  форму,
если проводишь шесть часов сидя и упражняя только пальцы, кисти и локти. Я
знаю айкидо и немного карате - но моя жизнь - это мои руки  и  я  не  могу
драться ими. Вместо этого я научился использовать ноги. Можно сказать, что
я могу постоять за себя, если пьяная драка приближается к пианино.
     Элиза: Так, это объясняет твое выражение "отбрасывать врагов с  моего
пути". Люди с тренированным телом  часто  чувствуют  нечто  вроде  ауры  -
здоровья, уравновешенности, которое можно описать словом "сила".
     Гарден: Ты думаешь, что я ненормальный. Но ты неправа.  Я  в  здравом
уме.
     Элиза: "Нормальный" или "ненормальный", Том, эти ярлыки уже не  имеют
такого значения, как раньше. Я говорю, что у  тебя  может  быть  слабая  и
полностью компенсируемая иллюзия, которая,  может  не  беспокоить  тебя  и
твоих близких, при условии, что не отражается на поведении твоем  и  твоих
близких.
     Гарден: Ну, спасибо. Но ты  не  чувствуешь  дыхания  наблюдателей  на
своей шее.
     Элиза: Наблюдателей? Кто они? Опиши мне.
     Гарден: Наблюдатели. Иногда я чувствую чей-то  взгляд  на  спине.  Но
когда я оборачиваюсь, их глаза скользят прочь. Но лица всегда  выдают  их.
Они знают, что обнаружены.
     Элиза:  Может  быть,  это  из-за  твоей  профессии,  Том?  Ты   много
выступаешь. Ты зарабатываешь игрой на жизнь, и  люди  видят,  как  ты  это
делаешь. Незнакомцы в толпе могут узнать тебя, или думать, что узнали,  но
смущаются признать это. Поэтому они отводят глаза.
     Гарден: Иногда это больше,  чем  наблюдение...  Скажем,  я  пересекаю
улицу, задумавшись и не  глядя  на  светофор,  внезапно  какой-то  человек
толкает меня "случайно", будто спешит к припаркованной  машине.  И  в  это
время, грузовик скрипит тормозами точно там, где был бы я,  не  толкни  он
меня.
     Элиза: Кто толкнул тебя? Мужчина?
     Гарден: Да, мужчина.
     Элиза: Он знаком тебе?
     Гарден: Не знаю, они все на  одно  лицо.  Ниже  и  тяжелее  меня.  Не
толстые, но крепко сбитые, как русские тяжеловесы, широкоплечие, с  хорошо
выраженной  мускулатурой.  Идут,  тяжело,   как   будто   прошли   миллион
километров. Всегда  одеты  в  длинный  плащ  и  шляпу,  которые  полностью
закрывают фигуру, даже в жаркие дни.
     Элиза: Как часто это происходило?
     Гарден: Я могу припомнить два или три случая. И всегда на улице,  при
сильном движении. Однажды это было, когда я шел рядом с домом, где  высоко
мыли окна и один остановил меня, попросив двадцатипятицентовик - как вдруг
рядом метров с пятидесяти свалился  кусок  брандспойта.  В  другой  раз  в
вестибюле отеля я наткнулся на сумку и  пропустил  лифт,  который  застрял
между этажами. Наблюдатели, опекающие меня.
     Элиза: Их слежка всегда к лучшему? Они охраняют тебя?
     Гарден: Да, всегда, когда меня пытаются сбить машиной на тротуаре или
расстреливают мой дом. - Мягко. Я пришел к  мысли,  что  люди,  пытающиеся
убить меня, появляются одновременно с теми, кто хочет стать мной.
     Элиза: Том, я тебя плохо слышу. Ты сказал, люди пытаются быть тобой?
     Гарден: Да. Люди пытаются войти  в  мою  жизнь,  чтобы  жить  в  ней,
выпихнув меня.
     Элиза: Я не понимаю. Ты говоришь о других персонах, которые  пытаются
разделить с тобой твое тело?
     Гарден: Ничего похожего. (Зевает.) Послушай, я пошел. Уже четыре, а я
отыграл три полных сета. Для компьютера у  тебя  прелестный  голос.  Может
быть, я позвоню еще.
     Элиза: Том! Не вешай трубку. Мне нужно знать...
     Гарден: Я сейчас упаду и засну прямо в телефонной будке. У меня  есть
твой номер.
     Элиза: Том! Том!
     Гудки!


     Том Гарден отодвинул засов и открыл дверь. Запах Атлантики ударил ему
в ноздри: мидии, водоросли и черная грязь низкого прилива, перемешанная  с
ароматами бензина и гудрона. Он быстро  вытеснил  из  его  легких  спертый
воздух психологической кабинки. Он провел длинным пальцем  по  запотевшему
стеклу и извлек несколько нот, случайно сложившихся в мелодию: ми  бемоль,
восходящий триплет к ля, фиоритуру.
     Гарден слишком устал, чтобы продолжать дальше. Он вышел и  направился
к тротуару. Асфальт был влажным, и когда он пошел, стараясь не  ступать  в
лужи, кожаные подошвы его  башмаков  тут  же  начали  издавать  сосущие  и
хлюпающие звуки.
     В этом городе, в это время, даже  в  районе,  где  жило  всего  шесть
миллионов человек, шум не стихал никогда: подземка  грохотала  в  туннеле,
патрульные антенны поворачивали свои эллипсы  через  каждые  1000  метров,
дорожная сеть давала знать о себе гудками. Слабые звуки перемешивались  со
случайными шумами:  где-то  открыли  окно,  где-то  мяукала  кошка,  такси
разворачивалось за два квартала отсюда.
     Случайные звуки. Случайные тени. Уши Тома Гардена привыкли  различать
фоновые шумы. Идя домой вдоль Мейн Стрит в Манхассете, он расслышал  шаги,
- не эхо его собственных шагов, отражающееся от  мокрых  зданий,  не  шаги
кого-то, кто шел домой. Они следовали за ним, звучали,  когда  он  шел,  и
стихали, когда он останавливался.
     Он поворачивался и смотрел, если попадалась  густая  тень.  Ничто  не
двигалось. Ничто не прекращало движения.
     Гарден  улавливал  запахи,  недоступные  обонянию.  Он  послал  заряд
предупреждения, состоящий из страха, дурных мыслей, стальных  игл  кому-то
там в тумане.
     Никто себя не обнаружил.
     Он простоял еще секунд десять. Глядя на него,  можно  было  подумать,
что он нерешителен и испуган. В действительности, он хотел услышать первый
шаг.
     Тишина.
     Гарден засунул пальцы за подкладку своего вечернего костюма и вытащил
звуковой нож. Это  было  хитроумное  оружие,  хотя  и  оборонительное,  но
запрещенное. Кусок пластика  размером  с  игральную  или  кредитную  карту
выдавал звук в диапазоне от 60 до 120 килогерц мощностью 1500  децибел,  в
виде луча шириной в один сантиметр и толщиной в один  миллиметр.  "Лезвие"
было  эффективно  на  расстоянии  трех  метров.  Такой  звук  рвал  слабые
молекулярные связи в органических молекулах. На пределе  мощности  он  мог
поджечь сталь и взорвать воду. Пленочная батарея внутри карты обеспечивала
ее действие в течение девяноста  секунд,  этого  хватало,  чтобы  вспенить
чью-то кровь в нужном месте.
     Он держал карту в  правой  руке,  кончиками  пальцев,  приготовившись
нажать на кнопку.
     Вооружившись, Том Гарден снова начал двигаться, так будто  он  ничего
не слышал и не подозревает.
     Шаги возобновились тут же,  почти  одновременно,  но  их  направление
невозможно было определить.
     Он подумал, что убийца, возможно, применил  старый  сыщицкий  трюк  и
идет впереди. Шаги могли доноситься спереди, от  кого-то,  кто  следил  за
ним, используя витрины магазинов, и часто оглядываясь, чтобы  не  упустить
его из вида.
     Гарден снова  прощупал  пространство  вдоль  своего  пути,  используя
чувство, которое было наполовину обонянием, наполовину слухом.
     Кто-то был там. Напряжение мускулов, готовых к бегству.
     Он продвигался вперед медленно, держа  нож  наготове.  Большой  палец
лежал на кнопке. Шаги точно совпадали с его шагами, но их тембр изменился.
В них слышалось легкое постукивание.
     Впереди, мимо светлого пятна  уличного  фонаря  проскользнула  чья-то
тень и скрылась в темноте здания.
     Гарден пошел на мысочках, высоко поднимая колени, как спринтер.
     Постукивание, эхо других шагов прекратилось.
     Гарден побежал вперед, в круг света.
     Справа что-то царапнуло по асфальту, словно кто-то переступил с  ноги
на ногу.
     Он повернулся налево - к проезжей части улицы, спиной к пятну  света.
Лезвие его звукового ножа готово было вспороть темноту перед ним.
     - Не купите ли девушке выпивку?
     Тот же голос! Те же слава! Сэнди сказала их той первой ночью,  четыре
года назад, когда вошла в "Оулд Гринвич Инн" в Стамфорде.
     - Сэнди?
     - Ты не ожидал меня, Том? Ты же знаешь, я  не  могу  быть  далеко  от
тебя.
     - Зачем ты пряталась? Гарден поднял  правую  руку,  притворяясь,  что
защищает глаза, незаметно пряча нож во внутренний карман.
     - А почему прятался ты, Том?
     - У меня была пара плохих недель. Выйди вперед. Дай мне посмотреть на
тебя.
     В ответ она засмеялась. И вышла из тени:  грациозная,  с  прекрасными
формами, гибкими движениями и спокойными глазами. Тонкая пленка  дождевика
облегала ее словно сари. Поверхность его отсвечивала всеми цветами  радуги
в такт дыханию. Под ним было  вечернее  платье  из  искусственного  шелка,
оставлявшее обнаженными плечами. То же самое, что  и  тогда,  четыре  года
назад. Том вздохнул.
     - Ты действительно помнишь?
     - Конечно... Чему обязан?
     - Я такая глупая девушка, - улыбка. - Я испугалась,  Том.  Испугалась
твоих снов. Они были такие... такие  странные  и  завораживающие.  Я  была
нужна тебе именно из-за них, и все, что я о них думала - это  то,  что  ты
ускользаешь куда-то, куда я не могу последовать  за  тобой.  Я  прекратила
наши отношения, но мир оказался без тебя пуст и холоден.
     Она говорила это, она наклонив голову вперед. Это скрывало ее  глаза.
Гарден вспомнил, что Сэнди не могла солгать  ему,  глядя  в  глаза.  Любую
ложь, от "В химчистке нечаянно испортили твой ужасный желтый пиджак" до "Я
не знаю, что случилось с "Ролексом", что подарила тебе миссис Вимс". Сэнди
всегда лгала ему, наклонив голову и рассматривая свои туфли. Она поднимала
глаза только тогда, когда думала, что он поверил ей.
     - Что ты хочешь, Сэнди? - мягко спросил он.
     - Быть с тобой. Делить с тобой все. - Она  глянула  на  него,  но  ее
глаза были скрыты тенью век  от  падающего  сверху  света.  Казалось,  они
вспыхивали каким-то тайным триумфом.
     - Хорошо - сказал он. - Хочешь есть?
     - Да.
     - Я знаю место, где завтракают ловцы крабов перед выходом в море. Там
можно получить приличный кофе и блюдо бисквитов.
     - Покорми меня, Том.
     Она подошла к нему в кольце  света.  Руки  ее,  с  длинными,  тонкими
пальцами и красивыми ногтями, покрытыми рубиновым лаком,  обняли  его.  Ее
тело прильнуло к нему. Кончик языка раздвинул  его  губы  в  поцелуе.  Как
всегда.



                          СУРА 2. ДУХИ ПУСТЫНИ

                                        И старые, и юные умрут
                                        Чредой уйдут, побыв недолго тут
                                        Нам этот мир дается не навеки,
                                        Уйдем и мы, и те, кто вслед придут
                                                                Омар Хайям

     Старик ухватил уголек корня терновника при помощи стальными щипцами и
прикоснулся им к куску смолы в своей чаше.  Смола  задымилась.  Он  быстро
направил едкий дым, через смесь воды и вина в кальян, чтобы очистить  его,
и только потом вдохнул его.
     Стены комнаты стремительно понеслись ему навстречу, словно  внезапный
конец долгого падения. Дым успокоил боль в суставах и пульсацию  в  старых
шрамах, он поплыл на своих подушках, не чувствуя тела. Усмешка кривила его
губы, пока они не сложились буквой "О". Его глаза закрылись.
     Золотые гурии, одетые в дым, гладили холодными  пальцами  его  лоб  и
бороду. Другие массировали его конечности и расслабленный живот.
     Где-то струились фонтаны,  разговаривая  с  Шейхом  Синаном  звонкими
голосами. Голоса шептали ему о фруктах размером с его кулак и спелых,  как
грудь девушки. Колыхались широкие  листья,  навевая  прохладу  и  грезы  о
ласках. Сок этих фруктов...
     Холодный ветер коснулся лица С