опом,
а затем снова переходила на спокойный  шаг.  Лео  трясся  в  седле  и  был
обречен плестись позади своего хозяина всю дорогу до Яффы.
     - Я приведу доводы, которые подскажет мне мой разум и вдохновение  от
Господа.
     - Но Госпитальеры могут отказаться.
     - Ну, тогда моя миссия провалится и я поеду назад в Иерусалим.
     - Съездив попусту.
     - Нет, съездив по приказу моего сеньора.
     - Попусту.
     - Нет не... ну, пусть будет по-твоему, попусту. Но ты должен выучить,
Лео, и чем скорее, тем лучше, что если ты стремишься  к  военной  жизни  -
приказ твоего начальника важнее, чем  твое  собственное  мнение  или  твои
склонности. Солдат должен подчиняться без вопросов, именно можно  выиграть
войну.
     Если твой военачальник командует "налево", ты не  разглядываешь,  что
же там находится, и лишь потом решаешь, поворачиваться тебе туда или  нет.
Ты поворачиваешь свою лошадь и имеешь дело с последствиями. Что  было  бы,
если бы каждый рыцарь выбирал бы для себя свою собственную битву и  дрался
лишь тогда, когда считал нужным?
     Для тамплиера не выполнить приказ своего Магистра то  же  самое,  что
сельскому священнику усомниться в приказах папы римского.
     - Говорят, что Роджер больше не Великий  Магистр  Госпитальеров,  так
как бросил ключ ордена в лицо королю.
     - Излагай факты правильно, парень. Он бросил  свой  ключ  в  окно.  И
никто не видел, куда он упал. Поэтому никто не может сказать,  что  он  не
подобрал его потом. Он магистр до тех пор,  пока  рыцари  госпитальеры  не
откажутся подчиняться ему или пока сместит его. Но на это Его Святейшество
никогда не пойдет.
     - Почему? Что, Роджер столь хороший магистр?
     - Потому что Рим слишком далеко. Папа Урбан  умирает.  Его  преемник,
которым, я полагаю, будет Грегори ХIII, - не дотянет до конца года. И  все
последователи будут слишком заняты  укреплением  папства,  чтобы  обращать
свое внимание на то, что делается за морем. Так что мы будем предоставлены
сами себе.
     - Папа умирает! И вы знаете, кто будет его преемником... У вас  много
друзей среди кардиналов?
     - Ни одного.
     - Так откуда вы знаете, что Грегори будет папой?
     - Если бы ты так же внимательно  вглядывался  в  будущее,  как  я  за
последнее время, то обнаружил бы, что знаешь нечто, о чем раньше не мог  и
подумать. Я мог бы назвать тебе по порядку имена пап вплоть до  года  моей
смерти. Девять столетий принесут нам много пап.
     - Бог мой! Вы провидец, Мастер Томас.
     - Не провидец, Лео, но... Что это?
     Вдалеке, там, где дорога сливалась с горизонтом между двумя  холмами,
появилась белая точка, поднимавшая широкое облако пыли.
     - Всадник, Мастер.
     Точка быстро превратилась в всадника, одетого как бедуин. Он двигался
легкой рысью, направляясь прямо  к  ним.  Амнет  и  его  спутник  натянули
поводья и остановились.
     - Слишком много пыли для одного всадника, - заметил Амнет.
     Как только всадник их  заметил,  он  увеличил  скорость,  перейдя  на
галоп. Утрамбованная и засохшая  грязь  дороги  была  хорошим  проводником
звуков: они частили и перекрывались, сообщая о том, что лошадь не одна.
     Амнет инстинктивно оглянулся назад, но дорога позади них была пуста.
     Не доезжая 200 ярдов, на расстоянии полета  стрелы,  всадник  свернул
влево, и из облака пыли вынырнул второй, затем третий,  четвертый,  пятый.
Все они съезжали в сторону и резко осаживали лошадей, так что Амнет и  его
спутник оказались окруженными.
     Резким криком один из них приказал всадникам остановиться.
     - Что им нужно, Мастер Томас?
     - Не знаю, но думаю, что нам придется поехать с ними.


     Для  воина,  стратега  и  человека   быстрого   действия   требования
придворной  жизни  были  утомительны.  Вереница   трезвых   лиц,   избитые
восхваления, беспокойные руки и жадные глаза - все это изматывало  душу  и
удлиняло день. Этим утром он вершил суд, выслушивая жалобы одних  бедуинов
на других по поводу потерянной овцы или прав на колодец. Угол, под которым
падал солнечный луч через отверстие в шатре, говорил, что после полуденной
молитвы прошло не менее часа. Саладин испустил такой вздох,  что  его  мог
услышать Мустафа, в ожидании стоявший за ним.
     Следующими просителями были несколько  бедуинов,  которые  приволокли
пару оборванных путешественников. Один из них, по виду полукровка, упал на
колени перед подушками, на которых сидел Саладин. Второй,  был  европейцем
и, по-видимому, франком. Он остался стоять, глядя на султана сверху вниз -
до тех пор, пока один  из  бедуинов  не  пнул  его  под  коленку.  Человек
повалился на все четыре конечности, но не оторвал взгляд от султана.
     Одежда обоих была пыльной и носила следы путешествия.  Туника  франка
видимо когда-то была белой. Менее грязное пятно слева на груди было похоже
на крест. Удаленный крест, мог быть красным. И все  же  это  могло  ровным
счетом ничего не значить.
     - Что за жалоба? - спросил Саладин, придав своему голосу строгость.
     - О мой Господин, эти люди были найдены на дороге в Яффу.
     - И?
     - За эту дорогу отвечает Харис эль-Мерма.  Все  проезжающие  по  ней,
должны получить наше разрешение и заплатить пошлину. Они не заплатили.
     - Вы не смогли получить с них плату?
     - О мой Господин, у них ничего не было.
     - Совсем ничего?
     - Не было денег, а оружие не бог весть какое ценное.  У  одного  было
вот это... И мужчина вытащил старый  кошелек  палевой  кожи  из-под  своей
одежды.
     - Дай-ка его сюда, - приказал Саладин.
     Бедуин передал кошелек. Внутри него был  твердый  кусок,  похожий  на
камень. Султан развязал кожаные ремешки и достал содержимое. Это был кусок
дымчатого кварца, гладкий, как обкатанная водой галька. Он был  тяжелый  и
теплый, вероятно, сохранил тепло тела бедуина. Саладин рассматривал его  в
солнечных лучах, которые проникали через крышу шатра.
     Коленопреклоненный франк судорожно вздохнул и задержал вздох.
     Свет входил в кристалл и  таял  там,  не  проходя  через  него  и  не
преломляясь на гранях. Что-то  темное  находилось  в  центре  кристалла  -
пятно, которое лишало его той ценности, которую мог  иметь  такой  большой
кристалл.
     Саладин опустил его в кошелек и передал бедуину.
     - Отдай ему этот камень. Он не стоит денег.
     - Слово моего Господина - закон.
     - Я заплачу пошлину за этих двоих.
     - Благодарю тебя, мой...
     Саладин прервал его и повернулся к франку.
     - Вы христиане.
     - Я христианин, - арабский, на котором говорил человек, был таким  же
нечистым, как камень, но удивительно было  слышать  родной  язык  в  устах
европейца.
     - А этот полукровка твой слуга?
     - Мой подмастерье, сэр. И мой друг.
     Саладин пожал плечами. Кого заботит, кому предан этот неверный?
     - Что за дело у вас в Яффе?..
     -  Меня  послал  мой  хозяин,  чтобы  выяснить  спрос  на  лошадей...
лошадиное мясо.
     - Ты не похож на купца. Возможно, ты  воин,  судя  по  твоей  одежде,
однако у тебя не тупой взгляд. Ты был воином?
     - Меня учили воинскому искусству, но я не слишком преуспел в нем.
     - Кого интересует, что думает неверный о своих достоинствах?
     - Хорошо, когда человек знает пределы своих  возможностей,  -  сказал
Саладин.
     - Ты можешь ехать. В Яффу. Насчет лошадиного мяса.
     Мужчина в знак  признательности  коснулся  головой  пола  шатра,  как
делают мусульмане на молитве.
     - Но запомни, христианин. Ты должен уехать из этой  страны  до  конца
года. Весь твой род должен уехать. Сейчас между  нами  война  -  последняя
война. Мой тебе совет - не покупай  молодых  лошадей  или  не  покупай  их
слишком много, или ты никогда не получишь  за  них  настоящую  цену...  Ты
понял, что я сказал?
     - Нет, мой Господин, - заикался мужчина.
     - Я не буду тебе объяснять. Теперь можешь идти.
     Саладин повернулся и дал знак  Мустафе.  Определенно,  уж  пора  было
совершить молитву.


     - Живы ли мы, Мастер Томас? - бедуины освободили Лео  от  его  старой
кобылы и теперь он  раскачивался  на  спине  верблюда,  который  постоянно
старался куснуть его за колени.
     Французский конь Амнет был обменен  под  угрозой  оружия  на  старого
верблюда с разбитыми копытами и застарелыми болячками на  ногах.  Животное
дышало так тяжело, что у Томаса рука не поднималась ускорить его движение,
стукнув его хорошенько.
     - Похоже, мы живы, - ответил Амнет.
     - Я думал, что Саладин назначил цену за каждого тамплиера.
     - Да, это так.
     - Но он отпустил вас.
     - Я же не представился ему.
     - Да, но он мог видеть след от креста, который вы спороли с туники. Я
заметил, что он очень внимательно его разглядывал.
     - Но я вел себя униженно в его шатре, и он решил, что я украл  ее.  О
человеке судят по его делам и разговору, не по одежде. Даже  сарацины  это
понимают.
     - Почему он отпустил вас? Кажется, он принял решение после того,  как
подержал кристалл.
     - Ты заметил это, не так ли?
     - Я замечаю все, Мастер. Как вы и учили меня.
     - Я усердно молился, чтобы он отпустил нас. Это дар небес, что он  не
забрал Камень.
     - Этот Камень так важен для вас? Почему?
     - Ах, Лео! Хватит вопросов. Ты должен оставить мне что-нибудь, чему я
еще могу научить тебя.
     - Если так, хорошо. Я могу подождать. Но не слишком долго.


     - Для чего мы нужны вам? - взревел  Роджер,  Великий  Магистр  ордена
госпитальеров. Его голос гремел под сводами трапезной в обители в Яффе.
     Собравшиеся  рыцари  зашумели.  До   Амнета   донеслось:   "Слушайте,
слушайте!", "Никогда!", "Не хотим!"
     -  Только  сам  папа  может  приказать  госпитальерам  сражаться,   -
продолжал Роджер более спокойным тоном. Было ясно,  что  он  он  чувствует
себя обязанным что-то объяснять или  оправдываться  перед  посланцем  типа
Амнетом.
     - Это правда, - согласился Амнет, повышая свой голос, чтобы перекрыть
шум. - Ваш орден подчиняется - так же как и мой - только его святейшеству.
Однако интересы этой страны, и короля Ги, более близки нам.
     - Ги связался с Шатильоном и сам лезет Дьяволу  в  пасть.  Пусть  сам
расхлебывает все это.
     - А если Ги не отдаст Шатильона Дьяволу, что тогда?
     - Э? - казалось, Роджер был поражен какой-то новой мыслью.
     - Если король Ги поднимет армию франков на битву с Саладином, а орден
госпитальеров не присоединится к нему - что тогда?
     - Тогда Ги окажется в дерьме.
     - А если он разобьет сарацин?
     - Э?
     - Если франки победят, а госпитальеры для этого  ничего  не  сделают,
для них это плохо кончится. Десятина будет поступать не  столь  регулярно.
Долги будут выплачиваться не столь быстро. Некоторые поместья,  полученные
в дар от некоторых королей, могут быть потребованы обратно.
     - Это нам не  впервой.  Мы  уже  почувствовали  тяжесть  королевского
недовольства.
     - А Его Святейшество... он будет улыбаться, как Бог, не вмешиваясь во
все  это,  с  высоты  Небес.  В  конце-концов,   наш   Урбан   отнюдь   не
государственный человек. Он не желает оставить свою склонность к обличению
королей и власть имущих богатеев, не так ли?
     - А-гмм... - казалось, Роджер был поражен новой мыслью. Тишина в зале
позади Амнета нарушалась лишь шарканьем сапог по каменным плитам.
     - Вы потеряете немного, если король Ги и те, кто выступят с ним будут
побеждены.  Конечно,  вы  сможете  удержать  собственные  позиции  в  этой
варварской стране силой своих мечей. Но если король Ги  и  принц  Рейнальд
победят, они будут сильнее, чем прежде - а разве кто-нибудь  будет  молить
бога о другом? В этом случае ваша позиция невмешательства может привести к
тому, что ваши позиции ослабеют.
     - Ты это знаешь?
     - Я вижу это, как может видеть любой.
     - Но говорят, ты можешь предвидеть будущее. Видел ли ты,  при  помощи
своей белой или черной магии, исход этого дела?
     Амнет помолчал,  прежде  чем  ответить.  Перед  его  глазами  всплыло
видение: бледное беспощадное лицо с пышными усами...
     - У меня нет такой силы, если я понимаю, о чем ты спрашиваешь.
     - Это не ответ, Томас Амнет.
     - Это единственный ответ который я могу дать, мой Господин.
     -  Ты  заморочил  нам  головы  своими  загадками  и  предположениями,
тамплиер.
     - Я просто указал на все ловушки, вытекающие из вашей линии поведения
- и те выгоды, которые станут доступны в том случае, если вы измените свое
решение.
     - Какие выгоды?
     - Госпитальеры и тамплиеры долгое время были заодно.
     - Не так уж они и были близки, как ты думаешь.
     - Правильно, Мастер Роджер, у нас  были  различия.  Но  король  будет
весьма уважать вас, если вы снова поднимите мечи у него на службе.
     - Что ты имеешь ввиду под словом "уважать"?
     Амнет помолчал. Он был уполномочен делать намеки,  но  давать  прямые
обещания - другое дело.
     - Если нам удастся отогнать Саладина и его айюбидов  за  их  границы,
появятся новые  земли.  Поля  зеленой  египетской  пшеницы,  месторождения
железа на Синае, промыслы жемчуга на Красном море...
     - И милые сердцу короля Ги тамплиеры получат все самое лучшее, не так
ли?
     - А разве отец не более усердно трудился, чтобы  обрадовать  блудного
сына, нежели того, который остался покорным его воле?
     - Еще загадки, Томас! Я могу поклясться  у  тебя  есть  по  одной  на
каждый день недели.
     - Мой Господин оказывает мне слишком большую честь.
     - Достаточно большую, чтобы не спорить  с  тобой.  Мы  здесь  простые
люди. Доблестные воины. Благочестивые монахи.  Честные  купцы.  Отнюдь  не
люди быстрых мечей и случайных союзов, как вы, тамплиеры.
     - Но, мой Господин...
     - Нет, Томас. Мы поссорились с королем Ги открыто и это  его  решения
не имеет отношения к ссоре. Мы не можем похоронить  это  из-за  нескольких
полей пшеницы и жемчуговых приисков.
     - Я не имел ввиду купить ваше решение, Мастер.
     - Конечно нет, оно не продается. Если король Ги плохо кончит  в  этой
священной войне - мы не будем праздновать. Мы не благословляем сарацинскую
армию. Но мы не протянем руки для того, чтобы вытащить короля  Ги  из  той
ямы, которую гордость Рейнальда вырыла для них  обоих...  да  и  для  тебя
тоже, если ты заодно с ними.
     - Я понял.
     - Так как ты верный рыцарь и хорошо служил своему ордену, я  не  буду
наказывать тебя за то, что  ты  явился  сюда.  Ты  можешь  возвращаться  в
Иерусалим - если сарацины позволят тебе сделать это.
     - Благодарю вас, Мастер Роджер.
     - Поспеши, Томас. Война на пороге.



                     ФАЙЛ 04. ХОЛОДНОЕ И ГИБЛОЕ МЕСТО

                                 В эту дивную ночь твоя нежность входила
                                 Век минувший забредил о радости дня
                                 Он сгорит на закате с лучами светила
                                 Ярость, ярость встает против смерти огня.
                                                               Дилан Томас

     На третью  ночь  Том  Гарден  начал  улавливать  ритм  бассейна.  Ему
пришлось понять главное: та женщина, которая не могла здесь подыскать себе
отзывчивого мужчину, помимо пианиста, была либо слишком  застенчива,  либо
слишком пьяна,  чтобы  причинить  ему  много  хлопот.  Улыбка  или  легкое
отстраняющее движение бедром или бровью отгоняли ее прочь. Пока он  играл,
все было в порядке.
     Напротив,  Тиффани  и   вторая   официантка,   Белинда,   все   время
подвергались домогательствам - как со стороны мужчин,  так  и  со  стороны
женщин. Порой это были ласковые и добродушные атаки, порой  грубые.  Заняв
позицию  наблюдателя,  Гарден  подсчитывал  число  шлепков,  обжиманий   и
всевозможных запрещенных приемов, которые Тиффани приходилось  терпеть  на
протяжении часа. Но ни одна из девушек ни разу не вскрикнула.  Не  грозила
им,  по  всей  видимости,  и  опасность  захлебнуться  -  вполне   хватало
способности задерживать дыхание на  тридцать  секунд.  После  единственной
яростной попытки защитить Тиффани в ту первую ночь, попытки, которая  была
встречена взрывом хохота, Гарден сказал себе, что  это  не  его  дело.  Но
иногда он удивлялся тому, что в воде не видно крови.
     Он быстро понял, что в бассейне предпочитают ритмы девяностых  годов,
медленный рок и иногда соул - и то и другое он мог играть часами.  Однако,
посетители желали,  чтобы  мелодии  были  озвучены  голосами  саксофона  и
гитары, но ни того ни другого Клавоника воспроизвести не могла.
     Во всяком случае, на первых порах.
     Клавоника была полу-классическим инструментом, с  помощью  несложного
программирования удавалось прерывать звучание трубок органа.  Он  заметил,
что труба и виолончель больше всего соответствуют желаемому эффекту. Когда
он впервые опробовал это прерывистое звучание,  оно  было  все  же  весьма
далеко, на его слух, от настоящего  саксофона  и  гитары.  Но  чем  больше
Гарден играл, приспосабливаясь  к  клавишам,  проигрывая  некоторые  фразы
более уверенно и требовательно, чем обычно, сосредотачиваясь на извлечении
звуков, тем больше голоса трубы и виолончели начинали походить на то,  что
он хотел услышать.
     Впервые заметив, что Клавоника воспроизводит настоящий сакс и гитару,
он решил, что это искажение звука из  подводных  динамиков.  Но  подводные
динамики работали и раньше, однако ничего похожего не выдавали.
     Потом он подумал,  что  слух  подводит  его,  и  выдает  желаемое  за
действительное. Но за годы практики его уши  были  слишком  натренированы,
чтобы улавливать только то, что делали пальцы.
     Наконец, он подумал, что электроника  шалит  от  влаги  и  химикатов,
проникших в схему. Но на следующее утро  он  пришел  в  бассейн  пораньше,
перетащил бар с пианино на кафельный борт и вскрыл  клавонику.  Все  платы
были в первозданном виде. Он проверил схему своим мультиметром  -  никаких
изменений, за исключением того, что блок трубы явно  воспроизводил  резкие
перепады  саксофона,  а  виолончель  генерировала   звучание   современных
струнных.
     В итоге он вынужден был признать тот факт, что  инструмент  отзывался
на его усилия так,  как  не  способно  было  ни  одно  пианино  со  своими
деревянными панелями, стальными струнами и молоточками.  Каким-то  образом
Том Гарден воздействовал на изменения в электронной схеме клавоники.
     Вокруг не было никого, кому можно было бы рассказать  об  этом  чуде.
Тому не приходило в голову пригласить Сэнди в бассейн, а она  об  этом  не
просила. Что касается  Тиффани  и  Белинды,  то  им  было  не  до  музыки,
выбраться бы живыми из ночного праздника вседозволенности.
     В бассейне происходили и другие необъяснимые события.
     На вторую ночь Гарден обнаружил в донышке  своего  стакана  оранжевое
пятно в толще стекла. Был ли это тот самый стакан, что Сэнди  дала  ему  в
гостинице? Трудно было сказать наверняка. Могло быть и  так,  даже  скорее
всего. Струйка окрашенного стекла была той же самой формы и оттенка.
     Кто приносил ему содовую в ту ночь - Тиффани  или  Белинда?  Кажется,
Тиффани... Но они с Сэнди определенно не знакомы.
     Мог ли кто-то подсунуть стакан в бар на пианино, в  надежде,  что  он
попадет к Гардену? Вряд ли, ведь не меньше сотни таких стаканов в  течение
ночи ходило здесь по  рукам,  не  считая  тех,  что  вылавливали  потом  в
глубоком конце бассейна. Кроме того, как пианист,  Том  оказывался  первым
или вторым клиентом бара.  И  старался  не  расставаться  потом  со  своим
стаканом, наполнял его, не отходя от рабочего места.
     Не  прерывая  игры,  Гарден  высвободил  одну  руку  и  взял  стакан.
Повторилось уже знакомое ощущение, словно какой-то разряд или  покалывание
прошло через все тело. Впечатление было  ослаблено  водой,  движением  тел
вокруг и отсутствием эффекта неожиданности. Но покалывание все же дошло до
самых кончиков пальцев ног.
     Он отхлебнул содово