яясь, размышляя, даже надеясь - надеясь, что правда ближе к  наиболее
приятному, что вернувшийся Палач вполне здоров, что на самом деле убийство
Барнса  было  чем-то  таким,  что  кажется   совершенно   случайным,   что
провалившийся эксперимент на самом деле был вполне успешным,  в  некотором
роде - триумфом, новым звеном в цепи бытия... И Лейла  не  была  полностью
обескуражена,  принимая  во  внимание  возможности   этого   нейристорного
мозга... И теперь меня беспокоили мои собственные дела  -  самые  душевные
философские рассуждения, говорят, не очень помогают  против  зубной  боли,
если она мучает именно вас.
     Соответственно, Палач был отодвинут в сторону и мысли мои были заняты
собственными проблемами. Конечно, оставалась возможность, что Палач,  и  в
самом деле, нагрянул в Мемфис, и Дэйв остановил его, а  затем  послал  мне
сообщение, как и обещал. Тем не менее, он  назвал  мое  _п_о_д_л_и_н_н_о_е
имя.
     Не лишком-то много планов я мог составить до  той  поры,  как  получу
послание  от  него.  Казалось,  не  слишком  похоже  на  то,  чтобы  такой
религиозный человек, как Дэйв неожиданно задумал шантаж. С другой стороны,
он был таким созданием, которое  могло  неожиданно  загореться  какой-либо
идеей и  нравственность  которого  уже  испытала  однажды  непредсказуемую
перемену.  Словом,  окончательный  вывод  сделать  было  непросто...   Его
техническая подготовка плюс знание  программы  Центрального  банка  данных
ставила его в исключительное положение, если бы он пожелал  испортить  мне
всю игру.
     Я не любил вспоминать о  некоторых  вещах,  которые  мне  приходилось
делать, чтобы сохранить свое положение призрака в мире живых, мне особенно
не хотелось вспоминать о таких поступках в  связи  с  Дэйвом,  которого  я
по-прежнему не только уважал, но и любил. После  того,  как  я  решил  как
следует  обдумать  проблему  сохранения  моего  прежнего  положения   чуть
попозже, когда появится вся информация, мои думы  поплыли  своим  путем  в
обычном порядке.
     Именно     Карл     Маннгейм     давным-давно      подметил,      что
радикально-революционные   и    прогрессивные    мыслители    предпочитали
употреблять механистические метафоры для описания государства,  тогда  как
другие предпочитали растительные аналогии. Это высказывание его прозвучало
значительно раньше того,  как  кибернетические  и  экологические  движения
проторили соответствующие пути в пустоши общественного сознания.  Пожалуй,
как мне казалось, два эти пути развития демонстрировали  развитие  отличий
между  точками   зрения,   которые   по   необходимости   соотносились   с
соответствующими политическими позициями Маннгейма, приписываемыми позднее
ему; и феномен этот продолжался вплоть до нынешних времен.  Там  были  те,
кому социальные  проблемы  представлялись  экологическими  расстройствами,
которые могут быть решены путем несложных изменений, заменой или частичным
сглаживанием  острых  углов  -  это  была   разновидность   прямолинейного
мышления, где любое новшество  считается  простой  механической  добавкой.
Затем были и те, кто не решался вмешиваться вообще, потому что сознание их
исследовало события  вторичных  и  третьестепенных  эффектов  по  мере  их
умножения  и  запутывания  по  всем  направлениям  всей  системы.  И   тут
получалась противоположность. Кибернетики находили в этом аналогию  петлям
обратной связи,  хотя  это  и  не  было  точной  их  копией  и  экологисты
выстраивали ряды воображаемых точек все уменьшающихся  обратных  петель  -
хотя при этом было очень трудно понять, как они определяли их  ценности  и
приоритеты.
     Конечно, они нуждаются друг в друге  -  эти  огородники  и  создатели
механических игрушек. Хотя бы для того, чтобы контролировать друг друга. И
пока равновесие не  сместиться,  механики  удерживали  перевес  в  течение
последних двух столетий. Тем не менее, сегодня редко кто  может  быть  так
политически консервативен, как огородники. Маннгейм говорил об этом, и как
раз именно их я больше всего и боюсь сейчас. Именно они  стали  теми,  кто
счел программу Центрального банка данных в самой  крайней  его  форме  как
простое лекарство от огромного количества  болезней  и  средство  создания
массы добра. Тем не менее, излечимы  не  все  болезни,  и  появятся  новые
микробы, рожденные самой программой. И покуда мы нуждаемся в людях и того,
и  другого  сорта,  мне  хотелось   бы,   чтобы   было   побольше   людей,
интересующихся заботами о возделывании государства,  чем  пересматривающих
его механизм, когда торжественно открыли программу. Тогда мне не  пришлось
бы становиться призраком,  стараться  избежать  той  формы  существования,
которую я счел отвратительной, не пришлось бы опасаться, что меня опознают
мои бывшие знакомые.
     Затем, когда я следил за огоньками внизу, мне захотелось узнать...  Я
был  механиком   потому,   что   мне   нравилось   производить   изменения
преобразующего порядка в нечто более удобное для моей анархической натуры?
Или я был огородником, возмечтавшим о том, что стал механиком?  Я  не  мог
решить окончательно. Джунгли нашей жизни никак не могли  быть  втиснуты  в
рамки огородника отдельного философа, спланированного  и  взлелеянного  по
его, философа, вкусам. Может, чтобы проделать с ним такой фокус, требуется
побольше тракторов?


     Я нажал кнопку.
     Лента в кассете зашуршала, разматываясь. Я услышал  голос  Дэйва;  он
спрашивал Джона Донни из комнаты 106, и я услышал, как ему  ответили,  что
номер не отвечает. Затем я услышал, как он  говорит,  что  хочет  записать
послание для третьего лица, по прочтению которого Донни поймет, что с  ним
делать. Он перевел дыхание. Девушка спросила, не требуется ли  ему  еще  и
видеозапись. Он попросил включить и ее.  Затем  последовала  пауза.  Затем
девушка предложила продолжать речь, но изображение не появилось.  Не  было
поначалу и слов -  только  его  дыхание  и  слабое  поскрипывание.  Десять
секунд... Пятнадцать...
     - Ты убедил меня, - сказал он и при этом снова упомянул мое  имя,  -
...это ни какой-то случайный свет прозрения - не из-за того, что ты сказал
какую-то определенную вещь - и я узнал... Это  из-за  характерного  твоего
стиля - мышления, речи - об электронике - вообще обо всем... потом  я  все
больше и больше обнаруживал в этом знакомого... после  я  проверил  насчет
твоей геохимии и  морской  биологии...  хотел  бы  я  знать,  чем  ты  так
мастерски овладел за все эти годы... Теперь не знаю. Но я хотел дать  тебе
знать... ты не дал почувствовать... превосходства надо мной...
     Затем последовала еще четверть минуты тяжелого дыхания, закончившаяся
натяжным кашлем. Затем потрясенно:
     - ...сказать слишком много, слишком быстро... слишком рано... И  взял
надо мной верх...
     Появилось изображение. Он ссутулился перед экраном, голова лежала  на
руках, кровь заливала лицо.  Очки  его  исчезли  и  он  выглядел  косым  и
подслеповатым. Правая сторона распухла и одна рана зияла на щеке, а другая
- на лбу.
     - ...подкрался ко мне, пока я проверял тебя, - продолжал он. - Должен
сказать тебе, что я узнал... Все еще не знаю, кто из нас прав... Молись за
меня!
     Руки его расслабились, правая скользнула  вперед.  Голова  откинулась
вправо и изображение пропало. Снова, перемотав пленку,  я  просмотрел  эти
кадры и обнаружил, что запись  прервалась,  когда  его  рука  в  судорогах
ударила по клавишам костяшками пальцев.
     Затем я стер запись. Она поступила спустя час после того, как я  ушел
от него. Если он не успел позвать на помощь, и если никто не пришел к нему
в контору  вскоре  после  звонка,  то  шансов  остаться  в  живых  у  него
практически не было. И даже если бы они были...
     Я воспользовался переговорным пунктом,  чтобы  позвонить  по  номеру,
оставленному Доном, поймал его после непродолжительных  поисков,  доложил,
что  с  Дэйвом  случилась  беда,  и  необходимо  выслать  к  нему  команду
мемфисской скорой помощи, если она еще у него не побывала, и что я надеюсь
перезвонить ему попозже и еще раз доложить обо всем, до свидания.
     Следующим я попытался набрать номер Лейлы Закери.  Я  долго  не  клал
трубку, но  ответа  все  не  было.  Хотел  бы  я  знать,  сколько  времени
потребуется управляемой торпеде, чтобы по Миссисипи дойти  от  Мемфиса  до
Сент-Луиса. Я чувствовал, что  времени  изучать  этот  раздел,  беседуя  с
конструкторами Палача, у меня нет, он и так опережал  меня.  И  я  занялся
поисками транспорта.
     Очутившись у ее дома, я попытался позвонить ей от входа. Снова  никто
не ответил. Тогда  я  набрал  номер  миссис  Глантз.  Она  показалась  мне
наиболее простодушной из той троицы, которую я  проинтервьюировал  в  ходе
моего вынужденного исследования мнений потребителей.
     - Да?
     - Это снова мы, миссис Глантз, Стефан Фостер. Еще  пару  вопросов  из
того исследования, что было вчера, если вы сможете уделить  мне  несколько
секунд.
     - Почему бы и нет? - сказала она. - Ладно. Заходите.
     Дверь, зажужжав, открылась, и я вошел. Сначала я направился к  пятому
этажу, формулируя на ходу  вопросы.  Я  спланировал  подобный  маневр  еще
раньше, предусматривая такую возможность попасть в здание,  если  появится
непредвиденная необходимость в этом. По большей части такие заготовки, как
эта, пропадали без пользы, но иногда они становились явно необходимыми.
     Пятью минутами и полудюжиной вопросов позже я пошел вниз  ко  второму
этажу, прозондировал замок на двери Лейлы парой маленьких кусочков металла
- я имел бы немало неприятностей, если бы меня задержали с ними в кармане.
     Полуминутой позже я открыл  замок  и  снова  защелкнул  его.  Натянув
какие-то перчатки из  тонкой  ткани,  которые  таскал  свернутыми  в  углу
кармана, я открыл дверь и ступил внутрь. И снова тут же закрыл ее за своей
спиной.
     Она лежала на полу, а шея ее была  повернута  под  таким  углом,  что
навевало нехорошие подозрения. Настольная лампа по-прежнему освещала  пол,
хоть и лежала на боку. Несколько безделушек было сбито со стола, подставка
для журналов перевернута, часть подушек  рассыпалась  с  софы.  Телефонный
провод со стены был сорван.
     Жужжание наполняло воздух, и я поискал его источник.
     Я увидел,  что  на  стене  отражается  слабое  мерцание:  вспышка  за
вспышкой.
     Я быстро повернулся.
     Это был кривобокий шлем из металла, кварца, фарфора и стекла, который
валялся в дальней части комнаты на кресле, где я когда-то  сидел.  Тот  же
самый прибор я видел на рабочем столе у Дэйва -  и  все  это  было  совсем
недавно, хотя  казалось,  что  прошла  вечность.  Изобретение  для  поиска
Палача. И, хотелось бы надеяться, для управления им.
     Я поднял его и надел на голову.
     Когда-то с помощью телепатии я коснулся разума дельфина в  то  время,
когда он творил снопеснопение - и опыт прошел так, что воспоминание о  нем
было приятным. Испытываемое сейчас ощущение было точно таким же.
     Аналогичное впечатление: лицо, видимое через стеклянную панель, свист
в ушах, кожа на голове  массируется  электровибратором;  "Вскрик"  Эдварда
Манга, голос Имы Сумак, подымающийся, подымающийся... исчезновение  снега;
опустевшие улицы, обозрение словно через снайперский прицел,  которым  мне
когда-то  приходилось  пользоваться;  быстрое  движение   мимо   темнеющих
фасадов, ощущение огромных физических возможностей, смешанное с  сознанием
непреодолимой мощи, необычное множество  каналов  восприятия,  бессмертное
пламя солнца, наполняющего меня  постоянным  потоком  энергии,  зрительные
воспоминания темных вод, мелькавших мимо, локация их, ощущение  того,  что
необходимо вернуться, снова сориентироваться и двинуться на север; Манг  и
Сумак, Манг и Сумак... И ничего.
     Безмолвие.
     Стихло жужжание, потух свет. Все это длилось несколько мгновений.  Не
было  времени  попытаться  установить  какого-либо  рода  контроль,   хотя
ощущение некоего подобия биотоков открывало  направление  движения,  образ
мышления и действия Палача. Я чувствовал, что  смогу  управляться  с  этой
штукой, если мне предоставится такая возможность.
     Сняв шлем, я добрался до Лейлы.
     Я встал около нее на колени  и  проделал  несколько  тестов,  заранее
догадываясь о их результате. Помимо того, что ей свернули шею, на голове и
плечах виднелись следы тяжелых ударов. Сейчас ей  уже  никто  не  смог  бы
помочь.
     Я быстро обошел все помещение, исследуя его. Явных следов  взлома  не
было, хотя, если я вскрыл замок, то парень с хорошим набором  инструментов
мог проделать это еще лучше меня.
     На кухне я обнаружил немного оберточной бумаги и бечевку  и  завернул
шлем. Пришло время позвонить Дону и доложить,  что  корабль  действительно
был пилотируемым, и что, возможно, следует ожидать гостя речным путем.


     Дон попросил меня прихватить шлем в Висконсин, где  меня  встретят  в
аэропорту - это будет человек по имени Ларри, который  переправит  меня  к
сенатору на частном самолете. Так и было сделано.
     Еще я узнал - хоть и не удивился этому - что Дэвид Фентрис мертв.
     Температура упала, и по дороге пошел снег. Я не был одет  по  погоде.
Ларри сказал, что я смогу позаимствовать немного теплой одежды,  когда  мы
доберемся до домика, хотя я, возможно, и не стану выходить оттуда  слишком
часто. Дон объяснил потом, что намерен держать меня как  можно  поближе  к
сенатору, и что без меня там четыре группы патрулируют местность.
     Ларри хотелось знать, что именно случилось там, где я побывал и где я
видел Палача. Я решил, что не мое дело - информировать его о том,  что  не
рассказал Дон, и поэтому был  весьма  краток.  После  этого  мы  почти  не
говорили.
     Берт встретил нас после посадки. Том и  Клей  были  вне  здания;  они
охраняли лесную тропу.  Все  они  были  средних  лет  и  выглядели  весьма
тренированными, очень серьезными и  хорошо  вооруженными.  Ларри  проводил
меня в домик и представил старому джентльмену.
     Сенатор Брокден сидел в тяжелом кресле в дальнем углу  комнаты.  Судя
по всему, было похоже, что кресло недавно  размещалось  рядом  с  окном  у
противоположной стены, с  которой  одинокая  акварель  -  желтые  цветы  -
глядела вниз, в пустоту. Ноги сенатора  покоились  на  подушечке,  красный
плед был наброшен поверху. Он был в  темно-зеленой  рубашке,  волосы  были
совершенно седыми, и он носил очки для чтения без  оправы,  которые  снял,
когда мы вошли.
     Он склонил голову вниз, посмотрел искоса и медленно покусывал  нижнюю
губу, изучая меня.  Выражение  его  не  менялось,  пока  мы  приближались.
Широкий в костях, он, возможно, был куда крепче при активной жизни. Теперь
он с виду ослаб, вес его явно уменьшился, а цвет кожи выглядел нездоровым.
Глаза его были блеклыми и чуть серыми изнутри.
     Он не встал с кресла.
     - Так вот тот человек, - сказал он протягивая мне руку.  -  Я  рад  с
вами познакомиться. Каким именем вас называть?
     - Зовите Джоном, - предложил я.
     Он сделал легкий знак Ларри и тот ушел.
     - На улице холодно. Сходите себе за выпивкой, Джон. Она на  полке,  -
он показал влево от себя, - и раз уж вы будете там, захватите что-нибудь и
для меня. На два пальца бурбона в стакан воды. И все.
     Я кивнул, пошел и налил парочку стаканов.
     - Садитесь, - он показал на ближайшее кресло, когда я принес стаканы,
- но вначале дайте мне посмотреть тот прибор, который вы принесли.
     Я развернул пакет и подал ему в руки шлем. Он  отхлебнул  и  отставил
стакан в сторону. Взяв шлем обеими руками, он изучал  его,  наморщив  лоб,
крутил так, чтобы осмотреть со  всех  сторон.  Затем  поднял  и  надел  на
голову.
     - Неплохо сидит - сказал он и затем в первый раз улыбнулся, - и вновь
явилось лицо, которое было знакомо мне по старым фотографиям. Усмехающееся
или яростное - оно всегда было либо в том,  либо  в  другом  выражении.  Я
никогда не видел его испуганным - ни в газете, ни в журнале, ни на экране.
     Он снял шлем и положил на пол.
     - Изрядно пришлось поработать, - заметил он. - Не совсем  то,  о  чем
мечталось в прежние дни. Но Дэвид  Фентрис  все  же  создал  его.  Да,  он
говорил нам о нем... - он поднял стакан и отхлебнул. -  Очевидно,  что  вы
единственный, кто сможет использовать его.  Как  вы  считаете?  Будет  эта
штука работать?
     - Я был в контакте  с  Палачом  только  пару  секунд,  так  что  лишь
мимолетно уловил  его,  это  немногим  больше,  чем  предположение.  Но  я
почувствовал, если бы у меня было побольше времени, я смог бы справиться с
его цепями.
     - Скажите, а почему эта штука не спасла Дэйва?
     - В той записи, что он отправил мне, было сказано, что  внимание  его
было приковано к компьютеру - он за ним работал -  и  потому  его  застали
врасплох. Видимо, запись заглушила сигнал тревоги, поданный прибором.
     - Почему вы не сохранили запись?
     - Я стер ее по причинам, не относящимся к делу.
     - По каким?
     - По личным.
     Его лицо из желтого слало багровым.
     - Человек может  заработать  массу  неприятностей,  скрывая  улики  и
осложняя работу правосудию.
     - Тогда у нас с вами есть нечто общее, не так ли, сэр?
     Его глаза впились в меня: такое  выражение  -  я  сталкивался  с  ним
раньше - было только у тех, кто не  желал  мне  добра.  Он  сохранял  этот
свирепый вид несколько секунд, затем выдохнул, казалось, расслабился.
     - Дон сказал, что есть несколько вещей, насчет которых  беседовать  с
вами бесполезно, - вымолвил он наконец.
     - Верно.
     - Он не предает своих агентов, но вы знаете, он рассказал мне кое-что
о вас.
     - Догадываюсь.
     - Кажется, он высокого мнения о вас. И все же я попытался разузнать о
вас побольше по своим каналам.
     - И?..
     - Я не смог этого сделать - хотя мои источники всегда хорошо  служили
мне для подобной работы.
     - Итак?..
     - Итак, я немного удивился и поразмыслил. Действительно - то,  что  я
ничего не смог почерпнуть из моих источников информации, интересно само по
себе.  Возможно,  это  даже  разоблачает  вас.  Я  гораздо   полнее,   чем
большинство людей, осознаю тот факт, насколько это не соответствует закону
о  полноте  регистрации  информации,  принятому   несколько   лет   назад.
Центральный банк данных вбирает в себя информацию об  огромном  количестве
личностей - я бы рискнул сказать, о большинстве - регистрируя тем или иным
образом их существование. Среди  не  желавших  регистрироваться  было  три
больших группы: те, кто был слишком невежественен, те, кто не одобряли эту
систему  всеобщего  контроля,  и  те,  кому   контроль   мешал   совершать
противоправные действия. Я не пытался определить,  к  какой  категории  вы
относитесь, не намеревался судить  вас.  Но  я  полагаю,  что,  наверняка,
существует   сколько-то   "безличных",   незарегистрированных   личностей,
скользящих в этом мире, не отбрасывая тени, и мне на  ум  пришло,  что  вы
можете быть чем-то вроде этого.
     Я отхлебнул из стакана.
     - Ну, а если это и так? - спросил я.
     Он снова угрожающе и гнусно  ухмыльнулся  мне  в  лицо  и  ничего  не
сказал.
     Я встал и прошелся по комнате к тому месту, где, как мне  показалось,
когда-то стояло его кресло. Я стал рассматривать акварель.
     - Не думаю, чтобы вам следовало задавать вопросы, - заметил он.
     Я не ответил.
     - Вы скажете что-нибудь?
     - А что вам хотелось бы услышать?
     - Вы можете спросить меня,  что  я  собираюсь  делать  с  этим  своим
подозрением.
     - И что вы собираетесь делать с этим своим подозрением?
     - Ничего, - ответил он. - Так что возвращайтесь сюда и садитесь.
     Я кивнул и вернулся.
     Он изучал мое лицо.
     - Возможно ли такое - что вы только что обдумывали, как со мною проще
разделаться?
     - С четырьмя телохранителями за дверью?
     - С четырьмя телохранителями за дверью.
     - Нет, - ответил я.
     - Врете и не кра