Роджер Желязны, Роберт Шекли.
     Если с Фаустом вам не повезло...

 перевод с англ. - Н.Шварцман
 Rodger Zelazny & Robert Shackley. If At Faust You Don't Succeed.


      * ЧАСТЬ I. СПОР *

     1

    Два  представителя   сил  Света   и   Тьмы   договорились
встретиться в  Трактире-на-полпути, в  Преддверии  Ада,  чтобы
продолжить свой  давний спор,  возникший  еще  в  незапамятные
времена.
    Лимб, или  Преддверие Ада,  был нейтральной  полосой  меж
двумя  обширными  владениями  -  Домом  Света  и  Домом  Тьмы,
сумрачной  приемной  меж  двух  гостиных,  полутемной  сценой,
пустовавшей и в лучшие времена, но никогда не остававшейся без
единого актера.
    Именно там  и размещался  Трактир-на-полпути. Он  стоял в
самом центре  Преддверия Ада,  на границе, разделявшей Лимб на
две  части  -  ту,  что  была  ближе  к  Небесам,  и  ту,  что
располагалась ближе  к Аду,-  старый, покосившийся бревенчатый
дом под  обветшалой кровлей.  Конечно, в  таком забытом  Богом
месте вряд ли могло процветать солидное торговое дело; Трактир
существовал в  основном  за  счет  поддержки  как  со  стороны
Светлых, так  и со  стороны Темных  Сил,- на  тот случай, если
Духам придется  отправляться  в  дальний  путь:  очевидно,  по
старой привычке  обе Великие  Силы полагали, что добрая кружка
любимого напитка не повредит на дорогу.
    -  Вот   и  знаменитый   Трактир-на-полпути,-   промолвил
архангел Михаил.-  Признаться, я здесь впервые. А что, кухня у
них приличная?
    - Путники  на нее  не жалуются,-  отозвался Мефистофель.-
Однако всего лишь через полчаса после трапезы ты уже забываешь
вкус и  аромат яств. Удовольствие и наслаждение в этих краях -
всего  лишь   иллюзия,  обман  чувств,  как,  впрочем,  и  все
остальные блага.
    - Что это за площадь там, внизу? - спросил Михаил, указуя
перстом на низшие сферы.
    - Она  зовется Площадью  Ожидания,- ответил  Мефистофель,
поглядев в  ту сторону, куда был направлен перст архангела.- В
старые  добрые   времена  туда  отсылали  всех  добродетельных
язычников   и    некрещеных   младенцев;   там   они   ожидали
окончательного решения  суда по их запутанным и сложным делам.
Теперь это  место уже  не  пользуется  широкой  популярностью,
однако множество любопытнейших персон до сих пор попадает сюда
в силу различных обстоятельств.
    - Мне  кажется, лучшего места для нашей беседы не найти,-
перевел разговор  на другую  тему  Михаил.  Ему  не  нравилось
многое из того, что происходило на Площади.
    - Эта  сфера принадлежит  равно как  твоему, так  и моему
народу,- сказал  Мефистофель.- Лимб  - нейтральная территория,
так сказать,  ни рыба, ни мясо - во всяком случае, уж никак не
добрый кусок  баранины.  Где  еще  сыщется  лучшее  место  для
встречи, которая  должна положить  начало нашему новому спору?
Итак, не пройти ли нам внутрь?
    Михаил   секунду   поколебался,   прежде   чем   отвесить
собеседнику легкий поклон в знак согласия, и вошел в таверну.
    Михаил  был  строен  и  высок  ростом  -  высок  даже  по
архангельским  меркам;  при  виде  его  атлетически  сложенной
фигуры невольно  приходила на  ум пословица  "ладно  скроен  и
крепко  сшит".  Темные  курчавые  волосы,  крючковатый  нос  и
оливковый цвет  кожи позволяли  угадать в нем потомка персов и
семитов (в те давние времена, когда миром еще не овладела идея
Единого Бога,  и все  Духи еще не были отданы под начало одной
из двух  противостоящих друг  другу сил,  а народы поклонялись
местным божествам,  он покровительствовал  городу Иерусалиму).
Михаил уже  давно мог  бы изменить  свой облик, если бы только
пожелал, прибегнув  к помощи  пластической хирургии,-  ведь  в
Вышних Сферах,  где ваша  внешность не  дает вам ровно никаких
преимуществ, каждый  выглядит так,  как он  хочет,- однако  он
считал, что  смуглая кожа,  темные, вьющиеся  мелкими кольцами
волосы и  орлиный профиль  выделяют его из толпы златокудрых и
синеоких архангелов.
    - Однако  на улице  прохладно! -  воскликнул Мефистофель,
энергично потирая  ладони друг  о друга. Он был среднего роста
(среднего для  одного из  старших чинов  ведомства Темных Сил,
разумеется), худ,  с  типичным  для  аристократа  узким,  чуть
вытянутым лицом;  его маленькие,  изящные ноги  были  обуты  в
щегольские лакированные  туфли. Свои прямые, черные, как ночь,
волосы  он  зачесывал  назад,  разделяя  пробором  посередине.
Небольшие,  аккуратные   усы  и   острая  клиновидная  бородка
придавали ему неестественный, почти театральный вид.
    - Не  может быть,-  возразил ему  Михаил.- Ведь в здешних
краях нет ни холода, ни жары.
    -  Так   говорят  люди,-  ответил  Мефистофель,-  но  это
неправда. Все  разговоры о  том, что в Лимбе нет ничего, о чем
можно  судить   определенно,-  полнейшая  чепуха.  Ведь  здесь
достаточно светло  для того, чтобы мы могли видеть друг друга,
не так  ли? А  уж если появился _свет_, то почему бы не быть и
_холоду_?
    - В  Лимбе,- заметил  Михаил назидательным тоном,- каждый
зрит своим внутренним оком.
    - И дрожит от внутреннего холода,- прибавил Мефистофель.-
Нет, я  все-таки считаю,  что здесь ты не прав, Михаил. Ветер,
гуляющий по  Лимбу, бывает  очень резким,-  особенно когда  он
дует с ледников Отчаянья и Безнадежности.
    - Я  не  могу  быть  _не  прав_,-  не  сдавался  Михаил,-
поскольку  мы  с  тобой  судим  о  вещах  по-разному,  являясь
представителями    двух    знаменитых,    но    -    увы!    -
противоборствующих философских систем. А потому неудивительно,
что мы  до сих  пор не смогли прийти к согласию. Так было, так
должно быть, так будет.
    - О! Спор - это уже по моей части,- Мефистофель уселся за
стол напротив Михаила, снимая серые шелковые перчатки.- Думаю,
мы сойдемся хотя бы на том, что мы ни на чем не сходимся.
    - Особенно на почве _городов_ и _деревень_.
    - О,  да. Кажется,  наш предыдущий  спор  так  и  остался
незавершенным?
    Мефистофель намекал  на последнюю  Тысячелетнюю Войну меж
силами Света  и Тьмы,  разгоревшуюся из-за власти над судьбами
людей. Причиной  для этой длительной и упорной борьбы послужил
один  причудливый   образ,  созданный  молодым  демоном  Аззи,
заставившим звучать  на иной  лад старую  легенду о Прекрасном
Принце, чтобы  в положенный  срок  привести  ее  к  печальному
концу. На сей раз Демон оставил в стороне свой обычный арсенал
козней и  интриг, просто-напросто сделав своего героя игрушкой
неумолимой  и  беспощадной  Судьбы,  постоянной  спутницы  его
неудач. Силы  Добра приняли  вызов, вступив  в единоборство со
Злом, несмотря  на  явное  преимущество  противника  в  данном
споре. Впрочем,  Добро всегда  вступает в  неравные схватки  -
очевидно, оно  слишком твердо верит в господство своих идеалов
над людскими  умами, в то, что весь этот сентиментальный груз,
будучи помещен  на одну чашу весов, неизбежно перевесит зло; и
потому его  не  смущают  уступки  противнику  в  самом  начале
поединка - таким образом они как бы попросту уравнивают силы.
    Силы Тьмы,  в противоположность Светлому Началу, избирают
извилистые и  сложные пути  интриг, ибо  это их родная стихия.
Свет, стремящийся  к ясности и простоте (несмотря на некоторую
склонность к  догматике),  с  древнейших  времен  противостоит
коварным измышлениям  Тьмы, хотя  часто терпит  поражения, ибо
выравнивать  весы  можно  лишь  до  той  поры,  пока  чаша  не
склонится  на   какую-либо  сторону,-   тогда  считается,  что
предопределение свершилось.
    К  посетителям   подошел   хозяин   таверны   -   мужчина
неопределенного  возраста,   с  невыразительной  внешностью  -
чертами, присущими  всем, кто  прожил некоторое время в Лимбе.
Единственными характерными  приметами, по  которым  его  можно
было отличить  от остальных, были легкое косоглазие и огромные
плоские ступни, обутые в грубые башмаки.
    - Слушаю,  господин  мой,-  почтительно  обратился  он  к
Мефистофелю,  низко  склонившись  перед  ним,-  чем  могу  вам
служить?
    - Подайте дайкири с кровью богов,- приказал Мефистофель.
    - Будет  исполнено, мой  господин. Не  угодно ли отведать
пирога по-дьявольски? Свежайший пирог!
    - Прекрасно. Что еще?
    -  Окорочка   сегодня  хороши.  Доставили  из  Чистилища.
Тамошние черти готовят их для нас по особому рецепту. Отменная
ветчина с пряностями и специями!
    - А кровяных колбасок нет?
    - Они бывают только по четвергам.
    - Хорошо.  Принесите окорочка,- распорядился Мефистофель.
И прибавил,  обращаясь к  Михаилу: -  Что  ж,  постараемся  не
ударить в грязь лицом!
    -  Конечно,-   отозвался  Михаил.-   Однако  не  пора  ли
переходить от слов к делу?
    - Я  готов,- заявил  Мефистофель.- Надеюсь, ты захватил с
собой копии проектной документации?
    - В  том не было нужды,- ответил ему Михаил.- Весь план у
меня в  голове. Нам  выпала честь  выбирать  повод  для  новой
Тысячелетней  Войны.   Надеюсь,  что  на  сей  раз  мы  сумеем
разрешить наш старый спор - считать ли города Злом или Добром.
    - Как  быстро летит время, когда ты бессмертен!..- сказал
Мефистофель.- Итак, пусть города растут, словно грибы.((1))
    - Скорее,  как цветы  - это  более подходящее сравнение,-
сказал Михаил.
    -  Время   покажет,  какой   из  образов  окажется  более
удачным,- возразил Мефистофель.- Ну-с, покажи-ка мне одного из
ваших городских  святош, и  я со своей удалой командой демонов
тотчас заставлю его отречься от Добра.
    - Совсем  не  обязательно  выбирать  _святого_,-  ответил
Михаил, не  нарушая старых  добрых традиций Светлых Сил давать
противнику фору  в начале  борьбы.- На  сей раз  мы  придумали
нечто более  сложное. Нечто более всеохватывающее, грандиозное
и величественное,  чему,  как  видно,  суждено  войти  в  века
начинающейся Новой  Эры. Однако  в подробности плана я посвящу
тебя позднее. А пока... знаешь ли ты слугу нашего Фауста?
    -  О,  да,-  оживился  Мефистофель,  и  тут  же  совершил
типичную для сил Зла ошибку, претендуя на знание того, чего он
на самом  деле не  знал.- Ты,  конечно, имеешь  в виду Иоганна
Фауста,  известного  шарлатана,  ныне  живущего  в...  как  же
называется теперь это место?.. Кенигсберг?
    - Время  покажет, шарлатан он или нет,- в тон Мефистофелю
отозвался Михаил.-  Однако он  совсем  не  в  Кенигсберге.  Ты
найдешь его в Кракове.
    - Ах,  да, конечно,-  воскликнул Мефистофель,-  как я мог
забыть об  этом! Помнится,  он  поселился  в  скромном  домике
неподалеку от Ягеллонского Университета.
    - Верно.  Он живет  холостяком в  небольшой квартирке  на
Малой улице Казимира, что у Флориановой Заставы.
    - Эти  названия все  время вертелись  у меня  на  языке,-
сказал Мефистофель.-  Я тотчас отправлюсь туда и посвящу его в
подробности нашего  замысла. Кстати,  в  чем  же  он  все-таки
заключается?
    - А  вот и  заказанные тобой  окорочка,- ответил Михаил.-
Пока ты ешь, я буду рассказывать.

     2

    Иоганн  Фауст   был  один  в  своей  небольшой  городской
квартире в Кракове, далеком польском городке, куда его привела
стезя  странствующего  ученого-философа  аристотелевой  школы.
Профессора Ягеллонского  Университета охотно  приняли  в  свой
круг большого грамотея - ведь Фауст знал наизусть все наиболее
известные творения  великих умов  древности:  Парацельса,  его
предшественника  Корнелия   Агриппы,  а  также  более  ранние,
секретные работы Виргилия, величайшего мага Римской эпохи.
    Обстановка  в   доме  Фауста   была   скромной:   простой
деревянный  пол,  который  по  утрам  подметала  служанка,  не
покрывали ни  пестрые ковры,  ни узорчатые дорожки. Переступая
порог рабочего  кабинета Фауста,  прислуживающая  ему  девушка
осеняла себя  крестным знамением, шепча ограждающие молитвы, и
трижды сплевывала  через левое плечо, чтобы - не дай Бог! - не
случилось с  ней какого-нибудь  несчастья. А надо сказать, что
если вы связались с таким загадочным и мудреным человеком, как
Фауст, до  беды, равно как и до Ада, рукой подать. Всякий раз,
когда  служанка   открывала   низкую   дверь   кабинета,   она
вздрагивала и,  отступив на  шаг, поспешно крестилась, заметив
на полу  старательно вычерченную  мелом пентаграмму  -  каждое
утро она  тщательно стирала  ее, а  на следующий  день рисунок
появлялся снова.  Углы пентаграммы  были  испещрены  арабскими
письменами;  среди   изящных  букв  и  цифр  порой  попадались
странные знаки, которые не смогли бы разгадать даже масоны.
    В рабочем  кабинете, так  же как  и в остальных комнатах,
было мало  мебели; каждая  вещь годами стояла на отведенном ей
месте, не  сдвигаясь ни  на дюйм.  В углу помещался перегонный
куб. В  маленьком камине горел уголь - Фауст топил очаг днем и
ночью, летом  и зимой,  ибо все  время страдал  от  озноба.  В
комнате было  высокое готическое  окно, но  плотные шторы  как
правило были низко опущены, и дневной свет почти не проникал в
комнату -  глаза Фауста  привыкли  к  полумраку,  к  неяркому,
мерцающему свету  очага и  золотистым огонькам  свечей,- около
дюжины длинных  восковых  свечек  сутки  напролет  оплывали  в
оловянных  подсвечниках.   Это  были  высокие  белые  свечи  -
роскошь, по  тем временам  недоступная большинству  краковчан.
Несколько  состоятельных   горожан   снабжали   Фауста   этими
прекрасными ароматизированными  свечами - в их белый воск были
добавлены мирра  и травяные  бальзамы, а  также  редкостные  и
баснословно  дорогие  растительные  эссенции,  извлеченные  из
самых прекрасных  и душистых  весенних цветов.  Их благоухание
порой  заглушало   удушливые  запахи   паров  ртути  и  других
металлов,  смешанные   с  едкой   вонью  разнообразных  специй
дьявольской кухни алхимика, наполнявшей рабочий кабинет.
    Фауст мерил  шагами свой рабочий кабинет - десять шагов в
одну сторону,  к стене,  на которой  висел портрет  Агриппы, и
десять шагов  в другую,  к комоду,  где стоял  мраморный  бюст
Виргилия.  Шелковая   серая  мантия,   какие   обычно   носили
преподаватели университета,  путалась меж  тощих, длинных  ног
Фауста; огоньки свечей трепетали от легкого дуновения воздуха,
когда он  проходил мимо.  Фауст разговаривал  сам с собой - он
уже давно  приобрел эту  привычку, характерную для замкнутых и
одиноких людей, особенно для ученых.
    - Просвещенье!  Мудрость! Знание!  Музыка небесных  сфер!
Проникновение во  все тайны  бытия -  от глубин  самых далеких
морей до  высочайших горных вершин! Возможность с уверенностью
сказать, что  кушает на  завтрак  китайский  император  и  что
шепчет своей  любовнице король  франков  во  тьме  бесконечной
ночи, во  мраке Ада!  Прекрасно! Но  лично для _меня_ какая от
этого польза?
    Казалось, слепые глаза мраморного бюста пристально следят
за каждым  движением ученого,  расхаживающего  взад-вперед  по
комнате; возможно,  легкое трепетанье  пламени свечей  и  чуть
колышущиеся тени  были причиной того, что каменное лицо ожило,
брови слегка приподнялись, а бескровные, тонкие губы римлянина
приоткрылись от  удивления: сегодняшняя  лекция была совсем не
похожа на  предыдущие речи,  которые старому  магу приходилось
терпеливо выслушивать от доктора Фауста.
    - О,  да,- продолжал  Фауст,- я знаю все это, и даже кое-
что сверх  того,- он  рассмеялся  не  без  сарказма.-  Я  могу
уловить гармонию  божественных сфер, о которых знал Пифагор. Я
вычислил координаты  той самой  неподвижной точки,  о  которой
говорил Архимед,  похваляясь, что  сможет  перевернуть  земной
шар. Я  знаю, что  с помощью  могучих сверхъестественных  сил,
повинующихся лишь  посвященным,  я  сам  могу  стать  рычагом,
переворачивающим землю.  Всю свою  жизнь я провел над книгами,
изучая тайные  науки. И  к чему же в конце концов меня привели
бессонные ночи,  бесконечные часы,  проведенные над творениями
известнейших  мастеров   древности,  великих  магов?  То,  что
написано   в    этих   книгах,    суть   пустая   болтовня   о
сверхъестественном или  нелепые выдумки и заблуждения. В конце
концов я  обнаружил, что,  несмотря на  все свои  знания, я не
могу избавиться  даже от  простого расстройства желудка или от
лихорадки, которая  мучает меня  по утрам.  Любой  деревенский
пастух, валяющийся  со своей  подружкой в  стогу сена,  во сто
крат счастливей меня, ибо уж он-то не страдает от диспепсии и,
конечно, не  портит себе кровь, пытаясь разгадать неразрешимые
загадки. О, да, я снискал себе славу среди почтенных горожан и
среди тех, которые именуют себя мудрецами. Имя мое известно не
только на  моей родине,  но и  за ее пределами. Чешский король
увенчал мое  чело золотым  венком, провозгласив  меня одним из
величайших людей эпохи. Король французский, этот блистательный
щеголь с  венцом Хлодвига  на гордых  кудрях, заискивал  предо
мной, добиваясь  моей благосклонности.  Однако, к чему все эти
почести? Они не могут разогнать мою хандру и излечить болезни.
Чего я достиг, стремясь охватить необъятную сферу знаний своим
земным, а следовательно, ограниченным, умом? И зачем нужны мне
мои знания,  если все  чаще по  утрам меня мучает озноб, черты
лица заостряются,  а жизненные силы покидают мое тело, которое
- увы! - в назначенный срок предадут земле?
    За дверью  раздался шум. Фауст, увлеченный спором с самим
собой, не обратил на это никакого внимания.
    - Эта  безумная погоня за знаниями хороша, когда тебе нет
еще тридцати  и о  смертном своем  уделе ты  имеешь лишь самые
общие представления. В юности я грезил о нераскрытых тайнах. Я
мечтал постичь  высшую,  божественную  премудрость,  известную
лишь гордым духам и ангелам, чтобы утолить ею ненасытный голод
своего сердца.  Немало воды  утекло с  тех пор,  и в волосах у
меня  прибавилась   не  одна   седая  прядь.  И  что  я  вижу,
оглядываясь на  свой долгий,  нелегкий путь?  Я  стою  у  того
самого порога, с которого сошел, и все та же старая исхоженная
дорога  виднеется  сквозь  туман,  хотя  башмаки  мои  изрядно
стоптались. Все  тот же  сердечный голод  мучает меня  - он не
утолен, но, напротив, возрос тысячекратно.
    И что  за радость  получаю я,  гоняясь за  призраком,  за
ускользающей тенью  Истины? Увы,  рассуждая здраво,  я говорю:
чего бы  только не отдал я за то, чтобы вновь обрести здоровый
цвет лица,  молодую силу  и бодрость  духа!  Я  сижу  в  своей
каморке и  питаюсь жидкой  овсяной кашей - единственной пищей,
которую принимает  мой испорченный  желудок,- в  то время  как
жизнь  кипит   за  окнами   моей  мрачной   кельи;   купцы   и
ремесленники, горожане  и сельский  люд -  все  очертя  голову
бросаются в  ее безумный  вихрь, и  каждый спешит взять от нее
как можно  больше! И  что мне  делать с  мертвым  грузом  моих
знаний, которые я накопил за десятилетия упорного труда, роясь
в древних  рукописях, словно  жук в  навозной куче?  Неужели я
потратил свои лучшие годы на то, чтобы в конце концов заменить
собою огромный  книжный шкаф  с пыльными фолиантами? И это моя
конечная цель?  И это  все, чего  я достиг? Если цена пустого,
вздорного старого  хлама -  моя жизнь,  то до чего же убогим и
жалким должно показаться мое существование тому, кто посмотрит
на него  со стороны!  Не лучше ли сразу покончить с собой? Вот
этим тонким и острым кинжалом...
    И Фауст  взял в  руки изящный  стилет  -  подарок  друга,
ученика великого Николя Фламеля, ныне покоящегося на парижском
кладбище при  церкви Сен-Жак-ля-Бушери. Поднеся кинжал поближе
к огню,  он долго  любовался игрой  света на  холодной и ясной
стали. Пристально глядя на клинок, он задумчиво произнес:
    - Неужели  напрасно проникал  я в тайны кальцинирования и
сублимации,  конденсации   и  кристаллизации?   Что  толку   в
мастерстве,  если   мое  внутреннее   "я",  Фауст  гомункулус,
бессмертный  дух,   заключенный  в  бренную  земную  оболочку,
томится и страдает, скорбя о своем жалком жребии? Что пользы в
мудрости, если  твой  разум,  жаждущий  просветления,  обречен
вечно блуждать во тьме, подобно корабл