сойдя с места.
     Эксперт превратился в кокон. Его положили на пол. Убийцы  встали  над
ним.
     Следующей ступенью  в  могилу  в  сценарии,  которой  за  многолетнюю
деятельность я выучил назубок,  было  пятиминутное  траурное  стояние  над
поверженным телом жертвы. Эти пять минут я посвятил дреме.  Просто  лежал,
не двигаясь, собирал помаленьку силы. На  своих  я  не  смотрел,  для  них
пятиминутка  священна.  Если  даже  абсурдно  предположить,  что  один  из
подопечных свихнулся и хочет меня убить,  другие  скорее  его  порешат  на
месте, а жертву в обиду не дадут. Такая психологическая загадка.
     Но вот Виктор Викторович кашлянул. Получилось  у  него  нерешительно,
словно он передо мной извинялся. Потом он слегка притопнул.  Это  значило:
постояли и хватит. Надо сказать, что когда меня повалили, саквояж я  сумел
подмять под себя, и теперь он лежал прижатый. Одна  лишь  блестящая  ручка
выглядывала из-под рукава  пальто.  Я  напрягся,  чтобы  выдержать  первые
символические удары, и, когда мягкий кулак толстяка  коснулся  моей  щеки,
применил стандартный прием. Прием древний, элементарный, известный еще  со
времен братца Лиса и братца Кролика. Но верный  из-за  своей  простоты,  и
клюют на него все.
     - Саквояж, не трогайте мой саквояж! - заорал я  истошным  голосом.  И
закрутился, как бешеный, делая вид, что пытаюсь выпутаться из веревок. При
этом кожаный зверь, пригретый  у  меня  под  спиной,  отполз  несколько  в
сторону и теперь лежал беззащитный.
     - Ага! Саквояж! Так, значит, ты за саквояж боишься! Посмотрим, что  у
тебя там за сокровище.
     - Не открывайте! ("Клюнули, как всегда. Ну,  держитесь,  теперь  ваша
песенка спета. Шарри, милый, сейчас и тебе предстоит кое-какая работа.")
     Те  уже  взламывали  на  саквояже  замок.  Замок   сопротивлялся.   Я
специально поставил такой, в расчете на неумелых взломщиков. Полминуты они
провозятся, а потом замок откроется сам собой.
     Я еще кипятился, как раз полминуты, а  когда  послышался  характерный
щелчок, успокоился и стал наблюдать. Всегда, когда работает Шарри, зрелище
бывает захватывающее.
     Я  наблюдал.  Сначала  изменились  их  лица.  Из  сосредоточенных   и
откровенно злобных они превратились в растерянные, словно вместо  золотого
ключика  на  дне  оказалась  пуговица.  Почуяв  подвох,  они  настороженно
вздрогнули и хотели было отпрянуть. Но поздно.  Шарри  держал  их  крепко,
узами гипносвязи прикрутив к блоку-парализатору. Через 20  секунд  с  ними
было покончено.
     Ради Бога, не  надо  пугаться.  Ничего  криминального  не  случилось.
Просто верный мой Шарри подавил центры агрессии и  ввел  в  мозговую  кору
соответствующую кодовую информацию. Нормы нравственности и прочее.  Весной
в жизни моих подопечных заканчивается очередной цикл. К лету они полностью
переменятся - внешне, внутренне, об этом я говорил. И  куда-нибудь  отсюда
уедут. Они не сидят на месте - поездят, походят, потом  осядут  по  разным
местам планеты. Найдут товарищей, таких же, как они,  станут  жить.  После
сегодняшней  обработки  два  года   нормальной   нравственной   жизни   им
обеспечены. Как раз до следующей перемены. А там опять  для  нас  с  Шарри
настанут горячие деньки.
     Я улыбнулся устало. Всегда, когда дело сделано,  и  все  уже  позади,
меня мучает стыд. Как ни хитри, а принцип личной свободы я нарушил.  И  от
совести  не  уйдешь.  И  только  вспомнив  Господа  Бога  с  Его   вечными
антиномиями, я глубоко вздохнул и заставил себя успокоиться. Все мы  образ
Его и подобие. А они - они тоже люди. Тоже Божьи твари, хотя  и  созданные
искусственно. И раз мы их породили и пустили гулять по  свету,  то  нам  с
ними и нянчиться.
     Пока я лежал и ждал, сквозняк, поддувавший из-за брезента, неожиданно
материализовался. Он стал осязаем, вдруг обзавелся голосом  и  имел  облик
стража закона Ахмедова. Для меня в таком превращении ничего  странного  не
было. Я ожидал чего-нибудь в этом  роде.  Помните,  рядом  с  табличкой  я
приметил на двери нечто? Так вот, там, на  двери,  меленько  белым  мелком
кто-то поставил крестик. Крестик из лодочных весел. Трудно не  догадаться,
кто.
     - Нормально? - спросил Ахмедов, и, видя, что дело сделано,  сам  себе
ответил: - Нормально. А я уже было раза два хотел идти выручать.
     - Не понадобилось, - сказал я бодро,  разминая  руки  после  веревки.
Потом обошел моих и по очереди похлопал каждого по плечу.
     - Все в порядке, ребята. Считайте, что ничего не было.
     Они смущенно переминались и от смущения отводили глаза.  Шарри  сидел
поверх  раскрытого  саквояжа  и  одной  из  восьми  ног   тщательно   всех
пересчитывал.
     Ахмедов отвел меня к стене и украдкой показал на бритого.
     - Равич, - сказал он тихо.
     - Кто? - Я  вздрогнул,  словно  от  укола  иглой.  Сразу  вспомнилась
пристань, тело под брезентовым саваном... Я ему не  поверил.  -  Не  может
быть, он же...
     Ахмедов склонился и зашептал:
     - Утонул, думаете? Ожил! Опять. Взломал дверь в покойницкой и сбежал.
     Я глупо таращил глаза.
     - А этот, как его, Лашенков?
     - Не было Лашенкова. Это Равич придумал. И адрес придумал,  только  у
них с вами тогда не получилось. Я помешал.
     И все-таки я не верил.
     - Нет, - сказал я решительно, - жена, Равич женат.  Мы  же  тогда  ей
звонили с Костей, я сам разговаривал. А у моих подопечных никаких жен быть
не может. Они...
     И я рассказал ему вкратце про некоторые особенности их жизни.
     - Да? Неужели? - Ахмедов то и дело краснел. Потом вздохнул и  сказал:
- И все-таки это Равич. А  жена...  Женщину  разве  поймешь?  Она  ведь  -
женщина.



                                    13

     Костя чуть не уплыл со мной, помешал Ахмедов.
     - Константин Евгеньевич, прыгайте. Держите руку, скорей!
     -  Не  хочу,  -  весело  кричал  редактор,  -  ну  ее  к  бесу,  вашу
провинциальную жизнь! В столицу!  В  Европу!  Мишка  меня  берет!  Берешь,
Мишка? Не передумал?
     Когда он все-таки спрыгнул, волны шампанского долго еще мотали  Костю
по приснопамятной пристани. Он кружился и пел, хотел пуститься  вплавь  за
"ракетой", но вовремя вспомнил, что не взял  купальную  шапочку.  Ахмедов,
единственный  бывший  на  пристани  полюс  трезвости,  сначала  оттаскивал
Константина Евгеньевича от края, потом это  ему  надоело,  и  он,  схватив
Костю в охапку, поволок его к стеклянным дверям вокзала. Он  волок  его  и
махал мне Костиной шапкой:
     - Летом, летом к нам приезжайте! Когда хариус на реке  пойдет!  Места
знаю, не пожалеете.
     Голова моя горела огнем от прощания. Я смеялся, я их  любил.  Я  всех
сегодня любил, и меня сегодня любили. А потом все разом исчезло. И  палуба
и речной вокзал, и даже Ахмедов с Костей. И река исчезла, и город.  Потому
что выше по берегу, там, где  блеклые  городские  строения  сутулятся  под
тяжестью облаков, на воздух  одна  за  одной  поднимались  большие  птицы.
Пестрая гулкая радуга! Фейерверк!
     - Голуби! Это же голуби! Да какие - слоны!



                             Александр ЕТОЕВ

                        ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ - ЛАЗАРЬ




     С вечера мы в Песках - ходим, ходим, натоптали в барханах  троп,  без
счета  перебили  песчаников,  Григорьев  повредил  респиратор  -  пришлось
выдавать из запаса, у Алапаева резь в паху, Жогин, бледный, как смерть,  -
вот-вот потеряет сознание. Один я  -  ничего.  Да  Козлов,  Козлов  у  нас
главный.
     Присели отдохнуть  на  бархан.  Песчаники  тут  как  тут,  -  уселись
неподалеку, вылупились  и  ждут.  Григорьев  поманил  пальцем.  Доверчивые
зверьки бросились наперегонки под каблук. Давить их -  одно  удовольствие,
они  лопаются,  как  кульки,  и  из  сплющенных  плоских  лепешек   фукает
золотистый дым. Григорьев даже не улыбнулся. Раздавил последнего и сказал:
     - Плохо.
     - Ему плохо, - Козлов показал на Жогина. Тот  лежал,  отвалившись  на
спину, пальцы сжимались и разжимались, а лицо сводило от судороги.
     - Вколи ему четверть ампулы, не то загнется до срока, - сказал Козлов
Алапаеву.
     - Ржавым-то шприцем?
     - А ты поплюй, да вколи. Ничего ему не будет, потерпит.
     - Главное - в этом квадрате. Я точно помню, что здесь. Еще  на  карте
была отметка. Базальтовый  столб.  -  Григорьев  носком  ботинка  отбросил
плоское  тельце,  потом  поднялся  и,   прикрывая   глаза,   зло   оглядел
окрестность.
     - Был, да сплыл.  Может,  его  песком  занесло,  -  Козлов  вздохнул,
оттянул пальцем резиновый край респиратора и высморкался на красный песок.
- Здесь нас пятеро, на корабле - двое. Родионова не в счет. План такой...
     - Погоди с планом, Козлов. Там, левее раздвоенного бархана,  кажется,
что-то темнеет. Похоже - столб.
     Григорьев протер очки и стал смотреть, куда я показывал.
     - Что-то есть. Черт! Был бы бинокль! - он посмотрел на Жогина.
     Бинокля не было. Ящик  с  походной  оптикой,  который  после  посадки
выгрузили на песок, исчез. Виноват был Жогин - его поставили сторожить,  а
он зашел за бархан помочиться, вернулся, а  от  ящика  -  одна  квадратная
вмятина. В Песках такое бывало. Грешили  на  таинственных  мантихоров,  но
самих мантихоров пока что никто не встретил. Ни следов, ни жилья - а  вещи
все равно пропадали.
     - Ларин, - Козлов повернулся ко мне. - Ты увидел,  ты  и  пойдешь.  С
тобой пойдет... - он посмотрел на Григорьева и усмехнулся.  -  Я  пойду  с
Лариным. А ты, Григорьев, делай замеры почвы. Алапаев тебе поможет.
     Он встал, стряхивая с комбинезона песок.
     - Трубу брать? - я с ненавистью посмотрел на столб сборного огнемета.
Весу в нем было два пуда с четвертью. Плюс  комплект  баллонов  с  горючей
смесью. Да метровый шомпол для прочистки ствола. Да огнетушитель.
     - Не надо. Впрочем, возьми.
     Я сплюнул, взвалил  на  плечо  трубу  и  стал  пристегивать  к  поясу
остальное. Я нарочно не торопился и делал все, как положено.
     - Ладно, - Козлов меня понял и дал отбой. - Ну ее к бесу. Делов-то на
полчаса. Если что - позовем на помощь Григорьева.
     Мы двинулись - я первый, Козлов за мной. Отойдя метров на десять,  он
обернулся к оставшимся:
     - Если Жогин помрет, тело до нашего прихода не хороните.
     - Ларин, - сказал мне Козлов, когда мы ушли  от  барханов  достаточно
далеко. - Вот что, Ларин. - Он сунул руку  в  карман  и  вытащил  из  него
запальный узел от огнемета. - Я его специально свинтил. Если что,  они  им
не смогут воспользоваться.
     - Я видел, - сказал я, не замедляя шагов.
     - Ты в группе самый глазастый, - рассмеялся Козлов. - Как ты думаешь,
для чего я это сделал?
     - Для ровного счета, - ответил я и даже не оглянулся.
     - Правильно. На два делить легче, чем на пять.
     - На четыре. Жогин не в счет.
     - В счет, он притворяется. И Алапаев  это  прекрасно  знает.  Алапаев
медик. Они заодно.
     - Не повезло Григорьеву.
     - Что делать. Я нарочно его оставил, чтобы связать им руки.  При  нем
они не осмелятся.
     - А без него?
     - Ты думаешь?..
     Я пожал плечами и не ответил. Козлов стал сопеть и  чесаться,  теперь
он шел со мной рядом, и я видел,  как  его  грязные  ногти  выскребают  из
щетины песок.
     - Ладно, - сказал Козлов. - Если они Григорьева  уберут,  нам  меньше
работы.
     - Там что? - он дернулся, показывая вперед,  и  хотел  спрятаться  за
меня. Я запомнил, к какому карману потянулась его рука.
     - Где - там? - я кивнул на  осьмушку  луны,  вылезшей  из-за  дальних
барханов. - Там - луна.
     - А-а, - Козлов успокоился.
     - Нервничаешь, Козлов.
     Он поморщился, но спорить не стал.
     - Столб скоро? - спросил он грубо. - Мимо не пройдем?
     - Не знаю, - я решил играть в дурака.  -  Из-за  барханов  не  видно.
Может, скоро, а, может, нет. Пески. Место темное.
     - Послушай, Ларин, - Козлов от меня не отставал. -  Я  давно  хочу  у
тебя спросить. Родионова, она тебе что-нибудь про меня говорила?
     "Что ты вонючий козел, говорила. И во  рту  у  тебя  помойка.  А  еще
говорила, что ты предлагал ей  корабельную  кассу,  за  то,  чтобы  с  ней
переспать".
     - С какой стати она должна была мне про тебя говорить?
     - Ну... Раз ты ее...
     - Козлов. Я ведь не посмотрю, что ты старший.
     Опять вынырнула луна  и,  расплывшись  бледным  плевком,  потекла  по
красному небу. Волнистое лезвие горизонта подрезало ее  прозрачную  плоть.
Барханы пили из нее кровь, и скоро она, испустив дух, сгинула. Козлов стал
волноваться.
     - Ларин. Мы идем уже пятьдесят минут.
     - Если точно, то сорок пять. А потом  -  дорога  открыта.  Ты  всегда
можешь вернуться обратно. На один делить проще, чем на два.
     - Если мы потеряем дорогу, делить будет нечего. Залезь, посмотри еще.
Где он, этот поганый столб?
     - Нету столба, - сказал я, спустившись с бархана. - Потерялся.
     - Ларин, если ты все это нарочно  подстроил...  со  столбом...  -  он
вдруг резко остановился. - Понятно. Григорьев с тобой заодно. -  Он  хотел
сделать шаг  от  меня,  но  оступился.  Неловко  взмахнув  руками,  Козлов
повалился на спину. Я смотрел,  как  он  переворачивается  на  живот,  как
встает на колени и по складкам его одежды струйками стекает песок.
     - Помочь? - спросил я спокойно.
     Козлов  растерялся.  Его  тяжелая  узловатая  кисть  остановилась  на
полдороги к карману.
     - Руку подать? - я протянул руку, но Козлов уже поднимался.
     - Извини, - сказал он, отводя взгляд. -  Будешь  нервным,  когда  эта
сопля в небе.
     Луна показалась опять. Она плыла низко, прячась  за  горизонт,  и  во
впадине между барханами я четко увидел высокую человеческую фигуру. Руки у
человека были сложены над головой крестом. Крест означал римскую цифру 10.
Значит, начнут они ровно в десять. Сейчас было без четверти.
     - Бывает, - сказал я небрежно и показал  на  небо.  -  Пустота  -  ни
птицы, ни облачка. Днем здесь всегда так. Вот ночью - другое дело.
     - Что же нам теперь до ночи в песке торчать?
     - Вот он, столб, - я ткнул пальцем в  сторону  плывущего  над  песком
светила.
     - Слава Богу. Пошли.
     Я дал ему себя обогнать и шел теперь от Козлова сбоку. Правый  карман
Козлова находился от меня слева.
     - Я ведь почему тебя выбрал, Ларин. Потому,  что  тебе  верю.  Жогин,
Григорьев - все это так, людишки. Дерьма кусок. Один ты - человек.
     "Говори, говори, крыса. У тебя еще остается десять  минут.  Давай,  я
потерплю".
     - Но один ты пропадешь. Не выйдет у тебя  одного.  Я  еще  при  живом
капитане Зайцеве знал про  контейнер  с  "Шиповника".  Раньше  всех  знал.
Капитан был болтлив. Я бы на его месте  не  стал  молоть  языком  кому  ни
попало.
     "Это верно. Тебе говорить, точно, не стоило".
     - Ларин. Земля далеко. Ты умеешь управлять кораблем, я умею управлять
людьми. Да сам Бог велел нам с тобой держаться рядом.
     Из-за плавной дуги бархана, огибая  его  вдоль  подножья,  показалась
стайка песчаников. Увидев нас они ускорили бег  и,  повернув,  пропали.  Я
заметил - у последнего из зверьков безжизненно волочится лапа.
     "Кто-то из наших. Поэтому они такие пугливые".
     Козлов тоже заметил странность.
     - Видал? С  чего  бы  им  нас  пугаться?  Ларин,  -  он  обернулся  и
пристально посмотрел на меня, - я не такой осел, чтобы доверять  тем,  кто
остался. Я ведь кое-что держу про запас. Кое-что важное. Ключ...
     "Дурак ты, Козлов. Только такому дураку, как ты могло придти в голову
отрезать у мертвого капитана палец и думать, что никто не заметит".
     Но игра есть игра.
     - Ключ? - я сделал вид, что не понял. - Какой ключ?
     - Пока не скажу. Отыщем контейнер, тогда узнаешь.
     - Отыщем, куда ж он...
     Выстрел прозвучал, как щелчок, - я даже не успел  удивиться.  Неужели
отстали часы? Стрелка не  дошла  до  черты  на  целых  четыре  деления.  Я
вгляделся  вперед  в  неподвижные  волны  барханов.  Взгляд  запутался   в
светотенях, и я ничего не увидел. Снова щелкнуло. Плечу сделалось  холодно
и свободно. Я посмотрел на комбинезон - пятнистая ткань разошлась на плече
на стороны, и края ее порыжели.
     Слева сопел Козлов. Пригнув голову, он сидел на песке  и  сражался  с
непокорным карманом. Значит, стрелял не Козлов.
     Береженого Бог бережет. Я прыгнул и повалил Козлова на землю. Коленом
я ударил его в живот, а ребром ладони - между скулой и шейными позвонками.
Козлов всхлипнул и на время затих.
     На часах было начало одиннадцатого. Я повернул тело Козлова на бок  и
прикрылся им, как щитом.
     - Ларин! - услышал я голос Жогина. - Ларин, ты жив? Иди к нам, мы его
нашли.
     - Черта с два, - сказал  я  негромко,  опорожняя  у  Козлова  карман.
Пистолет был у Козлова хороший, именной - на матовой рукоятке  я  прочитал
слова: "Капитану Зайцеву за мужество и отвагу".
     - Ларин!
     Я снял пистолет с предохранителя и руку  с  ним  положил  Козлову  на
плечо. Тот вздохнул и дернул коленом.
     Надо было решаться: пистолет - все-таки козырь.  Или  бежать  вперед,
или же отступать и как-нибудь пробираться в обход, чтобы зайти им с  тыла.
"Людишки. Дерьма кусок". Так о них говорил Козлов. Что правда, то правда.
     Я решил отступать  и  стал  оттаскивать  тело  Козлова  за  ближайший
песчаный холм. В воздухе затрещали выстрелы -  они  поняли  мой  маневр  и
пытались мне помешать. Я был уже близ бархана, когда тело Козлова  обмякло
и сделалось тяжелым, как камень. Я проволок труп еще метр или  два,  потом
бросил и, извиваясь ящерицей, отполз в безопасную зону.
     Можно было передохнуть. Я отвернул вентиль обогатителя и угостил себя
двойной порцией кислорода. Голова стала ясной,  и  я  вдруг  вспомнил  про
ключ. Но, видно, не один я  подумал  об  отрезанном  пальце  капитана:  за
песчаным бугром песок скрипел и пересыпался - кто-то подбирался к трупу  с
другой стороны бархана.
     Я осторожно - сначала флягу с водой, только потом голову -  высунулся
и осмотрелся. Труп лежал, где лежал, но сейчас почему-то казался огромным,
не таким, каким я его оставил лежать. Но это еще ничего.  Главное  -  труп
шевелился.
     У меня чуть челюсть не отвалилась.  Я  метнулся  за  скос  бархана  и
недобрым словом помянул Господа. Оживающих мертвецов  мне  еще  видеть  не
приходилось. Между тем шаги за холмом делались яснее и громче -  видно,  у
того, кто двигался с другой стороны, нервы были покрепче.
     "К черту! - я ударил кулаком по песку, так, что заболели костяшки.  -
Если ты одолел живого, то и мертвого как-нибудь одолеешь".
     Пересиливая  отвращение,  я  выглянул  из-за  песчаного  бруствера  и
посмотрел на труп. И все  понял.  Песчаники!  Это  они  облепили  тело  и,
раздирая клочья комбинезона, поедали мертвую плоть.
     Противно засосало под сердцем. Я поднял пистолет и, не целясь,  нажал
на спуск. Плечо тряхнуло от выстрела. За барханом что-то с шумом  упало  в
песок,  а  тело  Козлова  замерло  и  от  него  во  все  стороны  побежали
перепуганные зверьки.
     - Ларин! Не стреляй! Это ошибка. Мы думали, ты - Козлов,  -  закричал
из-за холма Жогин.
     "Индюк думал". Я осторожно подполз к телу, готовый  в  любую  секунду
выстрелить.
     - Ларин! - Жогин вылез из песчаной воронки и поднял над головой руки.
- У меня ничего нет.
     Я целился очень медленно. Жогин стоял бледный, словно  вареная  рыба,
лишь криво темнел на лице сбившийся круг респиратора, да слепо отсвечивали
очки.
     - Ну? - сказал я ему. - Считаю до двух. Раз.
     Жогин тряхнул рукавом и на песок упал пистолет.
     Я усмехнулся:
     - Все? На тебя не похоже.
     - Сейчас. - Жогин вывернул локоть, и на песке рядом с первым оказался
второй. Носком ботинка Жогин отбросил их в мою сторону. -  Все,  -  сказал
он, сглатывая комок.
     - Допустим, - ответил я. - Григорьев с вами?
     - Там, - Жогин кивнул за барханы.
     - Мертвый? - я поднял и опустил ствол.
     Жогин засмеялся и едва заметно кивнул.