цо вашей жены полно готовности стать истинным зерка-
лом. А объект этого зеркала - вы, и только вы. Вас взяли в окружение. Но
Анна вовсе не желает с этим мириться.  Колючая и насмешливая, она прежде
всего рассудительна,  в чем я ей завидую.  Это был двадцать девятый день
после моего перевоплощения, стоял теплый апрельский вечер.
    Нигде же потрясение? Где тот вопрос? И те два слова? Мне их вам, на-
верное,  и повторять незачем.  Мы с вами,  держа в руках бокалы с вином,
стояли в комнате Анны у полки с книгами,  а она  ставила  пластинки.  Вы
впервые набрались мужества и узнали меня, не попытались сбежать от факта
моего перевоплощения,  дела ваших рук, или отрицать его. Вы просто обра-
тились ко мне, назвав меня тем именем, которое дали мне:
    - Ну что, Иначек, как вы себя чувствуете? - (Вот он, вопрос.)
    Причем тон  вы  избрали очень точно:  нечто среднее между профессио-
нальным интересом и дружеским участием - нейтральный. Но меня это не за-
дело. Иначек неудержимо стремился прочь от того человека, которого такой
тон мог бы задеть. Небрежно, в соответствии с истиной я ответил:
    - Как в кино.
    Тут у вас впервые,  с тех пор как я вас знаю,  вырвалось нечто, чего
вы сказать не хотели:
    - Вы тоже?  - (Вот они - те два слова.) Вы побледнели. А я все сразу
понял.  Обычно столь тщательно прячут какой-то недостаток.  Ваши искусно
построенные системы правил,  ваше непомерное усердие в работе,  ваши ма-
невры,  направленные на то, чтобы избегать встреч, были не чем иным, как
попыткой  защититься от разоблачения:  вы не в состоянии любить и знаете
это.
    Теперь уже поздно приносить извинения.  Но я обязан сказать вам:  не
от меня зависело,  вступать в эту игру или нет или по крайней мере прер-
вать ее, пока еще было время. Вы можете многое поставить мне в упрек - я
ничего не смогу сказать в свое оправдание,  - и прежде всего легковерие,
послушание,  зависимость от условий,  которые вы мне навязали. Только бы
вы мне поверили,  что не легкомыслием или заносчивостью я вынудил вас на
признание. Разве мог я пожелать, чтобы наш первый и единственный искрен-
ний разговор стал искренним признанием в тяжком недуге...
    Каждый из  нас  достиг  своей цели.  Вам удалось избавиться от меня,
мне-проникнуть в вашу тайну.  Ваш препарат,  профессор,  сделал все, что
мог. А теперь предоставил нас самим себе.
    Ничего нет огорчительнее, чем двое людей, расквитавшихся друг с дру-
гом. Я подхожу к концу.
    На следующее утро вы ждали меня в институте.  Мы почти не  говорили.
Вы не подняли головы, наполняя шприц. Стыд всегда так или иначе связан с
"позором".  Недаром говорится: стыд и позор. Наши планы позорно провали-
лись.  Нам не оставалось ничего другого, как начать все сначала, испыты-
вая мучительнейшее из всех чувств.
    Сны мне не снились. А проснувшись, я увидела увеличивающееся светлое
пятно. Ваш Нечто-199 - тоже надежное средство, профессор. Это записано в
протоколе опыта. Все ваши предсказания оправдались.
   Теперь нам предстоит поставить мой эксперимент:  попытаться  любить.
Впрочем,  этот эксперимент тоже ведет к поразительным находкам: находишь
человека, которого можно любить.



                             Александр ЕТОЕВ

                        ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ - ЛАЗАРЬ




     С вечера мы в Песках - ходим, ходим, натоптали в барханах  троп,  без
счета  перебили  песчаников,  Григорьев  повредил  респиратор  -  пришлось
выдавать из запаса, у Алапаева резь в паху, Жогин, бледный, как смерть,  -
вот-вот потеряет сознание. Один я  -  ничего.  Да  Козлов,  Козлов  у  нас
главный.
     Присели отдохнуть  на  бархан.  Песчаники  тут  как  тут,  -  уселись
неподалеку, вылупились  и  ждут.  Григорьев  поманил  пальцем.  Доверчивые
зверьки бросились наперегонки под каблук. Давить их -  одно  удовольствие,
они  лопаются,  как  кульки,  и  из  сплющенных  плоских  лепешек   фукает
золотистый дым. Григорьев даже не улыбнулся. Раздавил последнего и сказал:
     - Плохо.
     - Ему плохо, - Козлов показал на Жогина. Тот  лежал,  отвалившись  на
спину, пальцы сжимались и разжимались, а лицо сводило от судороги.
     - Вколи ему четверть ампулы, не то загнется до срока, - сказал Козлов
Алапаеву.
     - Ржавым-то шприцем?
     - А ты поплюй, да вколи. Ничего ему не будет, потерпит.
     - Главное - в этом квадрате. Я точно помню, что здесь. Еще  на  карте
была отметка. Базальтовый  столб.  -  Григорьев  носком  ботинка  отбросил
плоское  тельце,  потом  поднялся  и,   прикрывая   глаза,   зло   оглядел
окрестность.
     - Был, да сплыл.  Может,  его  песком  занесло,  -  Козлов  вздохнул,
оттянул пальцем резиновый край респиратора и высморкался на красный песок.
- Здесь нас пятеро, на корабле - двое. Родионова не в счет. План такой...
     - Погоди с планом, Козлов. Там, левее раздвоенного бархана,  кажется,
что-то темнеет. Похоже - столб.
     Григорьев протер очки и стал смотреть, куда я показывал.
     - Что-то есть. Черт! Был бы бинокль! - он посмотрел на Жогина.
     Бинокля не было. Ящик  с  походной  оптикой,  который  после  посадки
выгрузили на песок, исчез. Виноват был Жогин - его поставили сторожить,  а
он зашел за бархан помочиться, вернулся, а  от  ящика  -  одна  квадратная
вмятина. В Песках такое бывало. Грешили  на  таинственных  мантихоров,  но
самих мантихоров пока что никто не встретил. Ни следов, ни жилья - а  вещи
все равно пропадали.
     - Ларин, - Козлов повернулся ко мне. - Ты увидел,  ты  и  пойдешь.  С
тобой пойдет... - он посмотрел на Григорьева и усмехнулся.  -  Я  пойду  с
Лариным. А ты, Григорьев, делай замеры почвы. Алапаев тебе поможет.
     Он встал, стряхивая с комбинезона песок.
     - Трубу брать? - я с ненавистью посмотрел на столб сборного огнемета.
Весу в нем было два пуда с четвертью. Плюс  комплект  баллонов  с  горючей
смесью. Да метровый шомпол для прочистки ствола. Да огнетушитель.
     - Не надо. Впрочем, возьми.
     Я сплюнул, взвалил  на  плечо  трубу  и  стал  пристегивать  к  поясу
остальное. Я нарочно не торопился и делал все, как положено.
     - Ладно, - Козлов меня понял и дал отбой. - Ну ее к бесу. Делов-то на
полчаса. Если что - позовем на помощь Григорьева.
     Мы двинулись - я первый, Козлов за мной. Отойдя метров на десять,  он
обернулся к оставшимся:
     - Если Жогин помрет, тело до нашего прихода не хороните.
     - Ларин, - сказал мне Козлов, когда мы ушли  от  барханов  достаточно
далеко. - Вот что, Ларин. - Он сунул руку  в  карман  и  вытащил  из  него
запальный узел от огнемета. - Я его специально свинтил. Если что,  они  им
не смогут воспользоваться.
     - Я видел, - сказал я, не замедляя шагов.
     - Ты в группе самый глазастый, - рассмеялся Козлов. - Как ты думаешь,
для чего я это сделал?
     - Для ровного счета, - ответил я и даже не оглянулся.
     - Правильно. На два делить легче, чем на пять.
     - На четыре. Жогин не в счет.
     - В счет, он притворяется. И Алапаев  это  прекрасно  знает.  Алапаев
медик. Они заодно.
     - Не повезло Григорьеву.
     - Что делать. Я нарочно его оставил, чтобы связать им руки.  При  нем
они не осмелятся.
     - А без него?
     - Ты думаешь?..
     Я пожал плечами и не ответил. Козлов стал сопеть и  чесаться,  теперь
он шел со мной рядом, и я видел,  как  его  грязные  ногти  выскребают  из
щетины песок.
     - Ладно, - сказал Козлов. - Если они Григорьева  уберут,  нам  меньше
работы.
     - Там что? - он дернулся, показывая вперед,  и  хотел  спрятаться  за
меня. Я запомнил, к какому карману потянулась его рука.
     - Где - там? - я кивнул на  осьмушку  луны,  вылезшей  из-за  дальних
барханов. - Там - луна.
     - А-а, - Козлов успокоился.
     - Нервничаешь, Козлов.
     Он поморщился, но спорить не стал.
     - Столб скоро? - спросил он грубо. - Мимо не пройдем?
     - Не знаю, - я решил играть в дурака.  -  Из-за  барханов  не  видно.
Может, скоро, а, может, нет. Пески. Место темное.
     - Послушай, Ларин, - Козлов от меня не отставал. -  Я  давно  хочу  у
тебя спросить. Родионова, она тебе что-нибудь про меня говорила?
     "Что ты вонючий козел, говорила. И во  рту  у  тебя  помойка.  А  еще
говорила, что ты предлагал ей  корабельную  кассу,  за  то,  чтобы  с  ней
переспать".
     - С какой стати она должна была мне про тебя говорить?
     - Ну... Раз ты ее...
     - Козлов. Я ведь не посмотрю, что ты старший.
     Опять вынырнула луна  и,  расплывшись  бледным  плевком,  потекла  по
красному небу. Волнистое лезвие горизонта подрезало ее  прозрачную  плоть.
Барханы пили из нее кровь, и скоро она, испустив дух, сгинула. Козлов стал
волноваться.
     - Ларин. Мы идем уже пятьдесят минут.
     - Если точно, то сорок пять. А потом  -  дорога  открыта.  Ты  всегда
можешь вернуться обратно. На один делить проще, чем на два.
     - Если мы потеряем дорогу, делить будет нечего. Залезь, посмотри еще.
Где он, этот поганый столб?
     - Нету столба, - сказал я, спустившись с бархана. - Потерялся.
     - Ларин, если ты все это нарочно  подстроил...  со  столбом...  -  он
вдруг резко остановился. - Понятно. Григорьев с тобой заодно. -  Он  хотел
сделать шаг  от  меня,  но  оступился.  Неловко  взмахнув  руками,  Козлов
повалился на спину. Я смотрел,  как  он  переворачивается  на  живот,  как
встает на колени и по складкам его одежды струйками стекает песок.
     - Помочь? - спросил я спокойно.
     Козлов  растерялся.  Его  тяжелая  узловатая  кисть  остановилась  на
полдороги к карману.
     - Руку подать? - я протянул руку, но Козлов уже поднимался.
     - Извини, - сказал он, отводя взгляд. -  Будешь  нервным,  когда  эта
сопля в небе.
     Луна показалась опять. Она плыла низко, прячась  за  горизонт,  и  во
впадине между барханами я четко увидел высокую человеческую фигуру. Руки у
человека были сложены над головой крестом. Крест означал римскую цифру 10.
Значит, начнут они ровно в десять. Сейчас было без четверти.
     - Бывает, - сказал я небрежно и показал  на  небо.  -  Пустота  -  ни
птицы, ни облачка. Днем здесь всегда так. Вот ночью - другое дело.
     - Что же нам теперь до ночи в песке торчать?
     - Вот он, столб, - я ткнул пальцем в  сторону  плывущего  над  песком
светила.
     - Слава Богу. Пошли.
     Я дал ему себя обогнать и шел теперь от Козлова сбоку. Правый  карман
Козлова находился от меня слева.
     - Я ведь почему тебя выбрал, Ларин. Потому,  что  тебе  верю.  Жогин,
Григорьев - все это так, людишки. Дерьма кусок. Один ты - человек.
     "Говори, говори, крыса. У тебя еще остается десять  минут.  Давай,  я
потерплю".
     - Но один ты пропадешь. Не выйдет у тебя  одного.  Я  еще  при  живом
капитане Зайцеве знал про  контейнер  с  "Шиповника".  Раньше  всех  знал.
Капитан был болтлив. Я бы на его месте  не  стал  молоть  языком  кому  ни
попало.
     "Это верно. Тебе говорить, точно, не стоило".
     - Ларин. Земля далеко. Ты умеешь управлять кораблем, я умею управлять
людьми. Да сам Бог велел нам с тобой держаться рядом.
     Из-за плавной дуги бархана, огибая  его  вдоль  подножья,  показалась
стайка песчаников. Увидев нас они ускорили бег  и,  повернув,  пропали.  Я
заметил - у последнего из зверьков безжизненно волочится лапа.
     "Кто-то из наших. Поэтому они такие пугливые".
     Козлов тоже заметил странность.
     - Видал? С  чего  бы  им  нас  пугаться?  Ларин,  -  он  обернулся  и
пристально посмотрел на меня, - я не такой осел, чтобы доверять  тем,  кто
остался. Я ведь кое-что держу про запас. Кое-что важное. Ключ...
     "Дурак ты, Козлов. Только такому дураку, как ты могло придти в голову
отрезать у мертвого капитана палец и думать, что никто не заметит".
     Но игра есть игра.
     - Ключ? - я сделал вид, что не понял. - Какой ключ?
     - Пока не скажу. Отыщем контейнер, тогда узнаешь.
     - Отыщем, куда ж он...
     Выстрел прозвучал, как щелчок, - я даже не успел  удивиться.  Неужели
отстали часы? Стрелка не  дошла  до  черты  на  целых  четыре  деления.  Я
вгляделся  вперед  в  неподвижные  волны  барханов.  Взгляд  запутался   в
светотенях, и я ничего не увидел. Снова щелкнуло. Плечу сделалось  холодно
и свободно. Я посмотрел на комбинезон - пятнистая ткань разошлась на плече
на стороны, и края ее порыжели.
     Слева сопел Козлов. Пригнув голову, он сидел на песке  и  сражался  с
непокорным карманом. Значит, стрелял не Козлов.
     Береженого Бог бережет. Я прыгнул и повалил Козлова на землю. Коленом
я ударил его в живот, а ребром ладони - между скулой и шейными позвонками.
Козлов всхлипнул и на время затих.
     На часах было начало одиннадцатого. Я повернул тело Козлова на бок  и
прикрылся им, как щитом.
     - Ларин! - услышал я голос Жогина. - Ларин, ты жив? Иди к нам, мы его
нашли.
     - Черта с два, - сказал  я  негромко,  опорожняя  у  Козлова  карман.
Пистолет был у Козлова хороший, именной - на матовой рукоятке  я  прочитал
слова: "Капитану Зайцеву за мужество и отвагу".
     - Ларин!
     Я снял пистолет с предохранителя и руку  с  ним  положил  Козлову  на
плечо. Тот вздохнул и дернул коленом.
     Надо было решаться: пистолет - все-таки козырь.  Или  бежать  вперед,
или же отступать и как-нибудь пробираться в обход, чтобы зайти им с  тыла.
"Людишки. Дерьма кусок". Так о них говорил Козлов. Что правда, то правда.
     Я решил отступать  и  стал  оттаскивать  тело  Козлова  за  ближайший
песчаный холм. В воздухе затрещали выстрелы -  они  поняли  мой  маневр  и
пытались мне помешать. Я был уже близ бархана, когда тело Козлова  обмякло
и сделалось тяжелым, как камень. Я проволок труп еще метр или  два,  потом
бросил и, извиваясь ящерицей, отполз в безопасную зону.
     Можно было передохнуть. Я отвернул вентиль обогатителя и угостил себя
двойной порцией кислорода. Голова стала ясной,  и  я  вдруг  вспомнил  про
ключ. Но, видно, не один я  подумал  об  отрезанном  пальце  капитана:  за
песчаным бугром песок скрипел и пересыпался - кто-то подбирался к трупу  с
другой стороны бархана.
     Я осторожно - сначала флягу с водой, только потом голову -  высунулся
и осмотрелся. Труп лежал, где лежал, но сейчас почему-то казался огромным,
не таким, каким я его оставил лежать. Но это еще ничего.  Главное  -  труп
шевелился.
     У меня чуть челюсть не отвалилась.  Я  метнулся  за  скос  бархана  и
недобрым словом помянул Господа. Оживающих мертвецов  мне  еще  видеть  не
приходилось. Между тем шаги за холмом делались яснее и громче -  видно,  у
того, кто двигался с другой стороны, нервы были покрепче.
     "К черту! - я ударил кулаком по песку, так, что заболели костяшки.  -
Если ты одолел живого, то и мертвого как-нибудь одолеешь".
     Пересиливая  отвращение,  я  выглянул  из-за  песчаного  бруствера  и
посмотрел на труп. И все  понял.  Песчаники!  Это  они  облепили  тело  и,
раздирая клочья комбинезона, поедали мертвую плоть.
     Противно засосало под сердцем. Я поднял пистолет и, не целясь,  нажал
на спуск. Плечо тряхнуло от выстрела. За барханом что-то с шумом  упало  в
песок,  а  тело  Козлова  замерло  и  от  него  во  все  стороны  побежали
перепуганные зверьки.
     - Ларин! Не стреляй! Это ошибка. Мы думали, ты - Козлов,  -  закричал
из-за холма Жогин.
     "Индюк думал". Я осторожно подполз к телу, готовый  в  любую  секунду
выстрелить.
     - Ларин! - Жогин вылез из песчаной воронки и поднял над головой руки.
- У меня ничего нет.
     Я целился очень медленно. Жогин стоял бледный, словно  вареная  рыба,
лишь криво темнел на лице сбившийся круг респиратора, да слепо отсвечивали
очки.
     - Ну? - сказал я ему. - Считаю до двух. Раз.
     Жогин тряхнул рукавом и на песок упал пистолет.
     Я усмехнулся:
     - Все? На тебя не похоже.
     - Сейчас. - Жогин вывернул локоть, и на песке рядом с первым оказался
второй. Носком ботинка Жогин отбросил их в мою сторону. -  Все,  -  сказал
он, сглатывая комок.
     - Допустим, - ответил я. - Григорьев с вами?
     - Там, - Жогин кивнул за барханы.
     - Мертвый? - я поднял и опустил ствол.
     Жогин засмеялся и едва заметно кивнул.
     - А контейнер?
     Ответить он не успел. Узкий голубой луч ударил в небо из-за барханов.
Уши заложило от свиста. Луч стал шириться и расти, волна холодного воздуха
окатила меня с головой. Я увидел, как падает на песок Жогин и откатывается
за ближайший холм.  Край  неба  сделался  темным,  тяжелая  песчаная  туча
выползла из-за горизонта и быстро поползла  в  мою  сторону.  Потом  в  ее
сердцевине вспыхнуло огненное яйцо, и небо раскололось на части.
     Очнулся я под чем-то тяжелым. Кожа на щеке  была  стянута  и  покрыта
ссохшейся коркой. Ничего не болело. Я осторожно  освободился  от  груза  и
увидел, что лежал под мертвым Козловым. И засохшая кровь на щеке была  его
кровью.
     "Ласточка", -  я  приложил  к  виску  холодную  сталь  ствола,  потом
вздохнул и на секунду закрыл глаза. Так я с ней попрощался.
     Футляр, в котором был спрятан палец, я нашел  у  Козлова  за  поясом,
вытащил и переложил к себе.
     - Эй! - услышал я голос Григорьева. - Жогин! Ты жив?
     Григорьеву никто не ответил. Он, как солдат  в  атаке,  перебегал  от
бархана к бархану, бежал и выкрикивал на бегу:
     - Жогин! Жогин!
     В руке он сжимал допотопный, страшный на  вид  пистолет,  который  на
корабле держал в своей коллекции Зайцев.
     "Неужели такой стреляет? Вернее всего этот монстр не более как пилюля
от страха - психологическая поддержка трусоватому по натуре Григорьеву".
     - Жогин!
     Сейчас он бежал по открытому бугристому склону, метрах  в  сорока  от
меня. Двигался он не быстро, то и дело цепляясь ногами за гребни  песчаных
волн и с трудом удерживая равновесие. Не попасть в такую мишень  мог  лишь
пьяный или ленивый. Когда  я  поднял  пистолет,  Григорьев  остановился  и
замер. Но увидел он не меня, смотрел он  в  сторону,  за  высокий  бархан,
поднимающийся среди других островерхой  складчатой  пирамидой.  Я  еще  не
нажал на спуск, а он вскрикнул, словно  обжегся  и  медленно  двинулся  по
направлению к пирамиде. Я видел, как напряжено его  тело,  как  он  боится
идти, как подгибаются ноги, а пугало, что зажато  в  руке,  пляшет,  будто
живое. Не дойдя нескольких метров,  он  остановился  и  закрыл  пистолетом
лицо. Потом повернулся резко и, видно, хотел побежать, но  вдруг  упал,  и
даже я на таком расстоянии увидел,  как  на  выцветшей  ткани  комбинезона
распускается красный цветок.
     Вот так я сэкономил на пуле - знать  бы,  за  чей  счет.  Я  мысленно
перетасовал карты, благо их оставалось четыре. Три короля и дама. Жогин  -
возможно, но вряд ли. Жогин прост, хоть и считает себя хитрецом. Скорее уж
Алапаев. Или Яшин. Или Родионова. Кто из них остался на "Ласточке" -  Яшин
или она? Или сбежали вместе, а "Ласточку" взорвали потом?
     Мертвый Григорьев враскорячку лежал на песке. Я, выжидая,  замер,  но
кроме стаи песчаников, подкрадывающихся к лежащему телу, никакого движения
не замечал. Так я прождал с полчаса,  испытывая  противника  на  терпение.
Потом не выдержал и пополз.  Голова  была  на  удивление  ясной.  Рука  не
дрожала. А засохшую корку крови,  как  маска  стягивающую  лицо,  я  успел
отчистить песком, смачивая его слюной.
     Я полз и думал о Родионовой. На "Ласточке" мы прожили  с  ней  десять
дней, до этого она жила с Зайцевым, пока его не убили.  Изменяла  она  мне
редко, один раз я  заставил  ее  ночевать  с  Жогиным,  чтобы  узнать  про
Козлова. Если Яшин ее убил - жаль. До ближайшей женщины  -  десять  недель
полета.
     Чем ближе я подбирался к бархану,  тем  труднее  становилось  ползти.
Дело было не в страхе. И реакция на гибель Григорьева здесь  была  ни  при
чем.  Песок  оставался  прежним,  его  волны  и  пестрые  гребни  привычно
врезались в кожу. Мозг привычно гасил болевые  удары  и  отсчитывал  метры
пути. Пожалуй, воздух  стал  вязче  -  признак  наступившего  вечера.  Или
все-таки помноженн