неу-
жели  нашлась женщина,  которая отдала другой такое сокровище,  как этот
мужчина?  Никуда же, черт побори, не годится, сказал Бертрам, - мы оста-
новились у ярко освещенного дворца культуры Урания,  был дивный прозрач-
ный майский вечер,  повсюду прогуливались юные влюбленные пары, - никуда
же не годится,  что у меня не находится времени побывать на дне рождения
хоть у кого-нибудь из его многочисленной родни и что я ни разу по-насто-
ящему не обиделась на него.  И не ревновала его.  И не желала владеть им
целиком и полностью, что, разумеется, всякий сочтет за отсутствие насто-
ящей любви. Неужели я не могу хоть в чем-то пойти ему навстречу? В ответ
я спросила его - куда?  В ухоженную  трехкомнатную  квартиру?  Проводить
вместе  вечера у телевизора и вечно бывать в гостях у его многочисленной
родни?
    На следующий день я дала согласие руководить нашей  группой,  о  чем
впервые  вспомнила без сожаления в первую ночь,  став мужчиной.  А в тот
вечер было произнесено слово "противоестественно",  и убрать его никакие
чары были не в силах. Когда-нибудь, сказал Бертрам, женщина, которая от-
вергает найденный специально для ее пола компромисс,  которой  никак  не
удается лсмягчить взгляд и обратить глаза в клочок небес или каплю воды,
которая не желает,  чтобы ее вели по жизни за ручку,  а хочет жить своим
умом,  когда-нибудь эта женщина поймет,  что значит вина. Смотри, как бы
тебе не пожалеть.  Я пожалела тотчас,  как только Бертрам  повернулся  и
ушел от меня.  Но теперь,  став мужчиной,  я на том же месте ничуть ни о
чем не жалел. Единственное, что я чувствовал, - это благодарность.
    А распознали вы мою тактику в последние три года?  Вам, чтобы прове-
рить ваш препарат, нужна была такая женщина, как я. И я хотела исподволь
подвести вас к мысли,  что вы нуждаетесь во мне. Я, женщина, должна была
доказать свою ценность,  соглашаясь стать мужчиной. Я прикинулась непри-
тязательной, дабы скрыть, что понимаю свое нелепое положение.
    Привратнику нашего дома я представился в то первое утро  моим  собс-
твенным  кузеном,  который по договоренности собирался пожить в квартире
кузины,  уехавшей в командировку,  и меня тотчас занесли в домовую книгу
под  рубрикой  в гости на длительный срок.  Ни одна душа не заметила от-
сутствия жилицы из квартиры номер 17.09 и не обратила внимания на нового
соседа. В этом отношении все шло без сучка без задоринки.
    Как обычно,  войдя  в комнату,  я сразу же встал у большого окна.  В
шкафу висели мужские костюмы, в ванной лежали предметы мужского туалета.
А я стоял,  устремив чисто женский взгляд в окно вашего кабинета, единс-
твенное,  к моему удовлетворению, освещенное окно длинного институтского
здания,  но и оно очень скоро, как если бы свет у меня послужил сигналом
для вас,  погрузилось в темноту.  Тут я,  Иначек,  попытался  изобразить
улыбку,  которой так хорошо владел,  будучи женщиной. Улыбка эта все еще
жила во мне,  я явственно ощущал ее. Но одновременно чувствовал, что она
мне больше не удается.
    Это был первый,  очень еще краткий приступ замешательства. Хорошень-
кое дело,  пробормотал я и отправился под душ, где, познакомившись впер-
вые со своим новым челом,  заключил с ним тесную дружбу; да, как мужчина
я оказался таким же видным,  статным и  цветущим,  каким  был  женщиной.
Уродливого человека мы, чтобы не дискредитировать метод, не допустили бы
к подобному эксперименту...
    Затаенная обида?  Доктор Рюдигер был первый,  кто  упрекнул  меня  в
этом. Но еще до того он позабавился рассказанной мною историей о "малют-
ке" соседке.  Я столкнулся с ней утром в лифте и, слыша ее вздохи, спро-
сил,  что у нее болит. В ответ я получил взгляд, который и червяка прев-
ратил бы в мужчину.  Однако наиприятнейшие ощущения не нашли у меня пол-
ного выражения из-за чисто женской насмешливой мысли:  гляди-ка,  а ведь
действует!..  Потому-то я и рассказываю об этом.  Чтобы вы не  подумали,
будто средство ваше хоть в чем-то,  а особенно в этом наиважнейшем пунк-
те, дало осечку. Это я, я - женщина, насмешками, щепетильностью или поп-
росту нетерпением саботировала мужские триумфы господина Иначека. Это я,
я - женщина, помешала ему поднять "малюткину" сумочку (разве не была "я"
старше?), заставила его громоздить ошибку на ошибку, пока взгляд ее, по-
началу ничего не понимающий, не стал ледяным.
    - Да, милый мой, - так обращался теперь ко мне доктор Рюдигер, - вот
и наступил час отмщения.
    Правда, потеряв меня, он быстро утешился. И, считая меня вполне при-
емлемым, прежде всего хотел отработать тест, который бы однозначно дока-
зал,  что чувства мои реагируют именно так,  как следовало ожидать, судя
по моим прежним показателям.  Синее оставалось для меня синим, жидкость,
нагретая до 50 градусов, - горячей, а тринадцать бессмысленных предметов
на лабораторном столе я не в состоянии был запомнить быстрее,  чем преж-
де;  последнее, кажется, несколько разочаровало Рюдигера. Но когда я вы-
полнял дополнительный тест,  кое-какие мои новые  ответы  отличались  от
старых, и тут он оживился. Увеличение же времени на ответы вполне объяс-
нялось потерей спонтанности:  должен ли я отвечать как женщина?  Или как
мужчина? Если как мужчина, то что же, ради всего святого? В конце концов
я отвечал на красное не любовь,  как прежде,  а ярость.  На женщину - не
мужчина,  а красавица,  на ребенок - грязный вместо нежный, на девушка -
не стройная, а прелесть.
    -О-ля-ля, -сказал Рюдигер, - полный порядок, мой милый.
    После этого теста мы решили пойти закусить. И, непринужденно болтая,
зашагали по длинным институтским коридорам к столовой; одной рукой Рюди-
гер,  погруженный в разговор,  обнял меня за плечи. Два добрых приятеля.
Общим  знакомым  Рюдигер  с удовольствием представлял меня как коллегу и
гостя института,  а если те удивлялись, что им знакома та или иная черта
в моем лице,  мы их высмеивали. За вашими дверьми, профессор, царила ти-
шина. Вы нигде не попались нам навстречу. И в столовой вас не оказалось.
Нет,  любопытством вы не страдали.  А потому не видели, что мне пришлось
есть свиную ножку с  гороховым  пюре-доказательство  мужественности,  по
мнению доктора Рюдигера.
    В первый,  но  не в последний раз я подумал,  что под влиянием моего
превращения мой визави изменился больше,  нежели я сам. Поистине, только
вы  ничуть не переменились.  Доктор Рюдигер без обиняков признавал,  что
удовлетворен моим "новым" изданием,  и даже готов  был  обосновать  свое
удовлетворение.  Мотив мести,  конечно же, надо считать шуткой. Хотя не-
большое наказание мне, возможно, пошло бы на пользу. За что? Да за прок-
лятое высокомерие,  разумеется. За плохой пример, который я подал другим
женщинам своим добровольным безбрачием,  усугубляя тем самым все возрас-
тающее  отвращение слабого пола к браку и поддерживая мятеж против скуки
и непродуктивности этого института.  О нет,  Рюдигер вовсе не сидит  под
стеклянным колпаком.  Холостяк - вот он, например, - это свободный чело-
век,  который ни у кого ничего не отбирает. Доктору Рюдигеру в голову не
пришло, что я еще не утерял своего чисто женского инстинкта, который тут
же подал мне сигнал: так страстно жаждет отмщения тот, кто чувствует се-
бя униженным.  А доктора Рюдигера оскорбляло, что он, даже если бы захо-
тел,  все равно не заполучил бы меня в жены, и вообще никто не заполучил
бы меня.
    И вот,  пока  мы  ели яблочный торт и пили кофе,  он со всей серьез-
ностью предпринял попытку обратить меня в мужскую веру.  Женщин,  отяго-
щенных  проблемами,  доктор Рюдигер недолюбливает - а кто их любит?  Они
сами себя не любят, те, кто достаточно умен, чтобы видеть тиски, в кото-
рые  попали,  -  между  мужем  и  увлеченностью работой,  между семейным
счастьем и творчеством,  между желанием  иметь  ребенка  и  честолюбивым
стремлением всю жизнь выписывать зигзаги,  точно ошибочно запрограммиро-
ванная кибернетическая мышь.  Судорожные потуги, чувство ущербности, аг-
рессивностьвсе это по-дружески тревожило его последние годы в моем пове-
дении, когда я был женщиной... Короче говоря, только бы я не сошел с ума
и опять не угодил в западню, из которой столь счастливо выбрался!
    - Э,  ты  ведь  пытаешься обратить меня в мужскую веру,  - сказал я,
засмеявшись.
    - Видишь,  - ответил доктор Рюдигер, - теперь ты можешь смеяться над
подобным предположением.
    - Ну,  раз уж мы перешли на остроты,  - продолжал я,  - может,  тебе
просто-напросто надоело ходить под началом женщины?
    - Это уже не острота, - заявил Рюдигер, - а затаенная обида.
    Что ж, по сравнению с таким выпадом я воспринял крепчайшую кубинскую
сигару, которую он предложил мне после кофе, как чистый юмор. Тут я уви-
дел Ирену и Беату,  они пересекали столовую, направляясь к нашему столи-
ку. Крена в своем вечном зеленом свитере вышагивала точно цапля, а бесц-
ветное лицо Беаты бледнили заново выкрашенные пепельные  волосы.  Бросив
взгляд на Рюдигера,  я понял:  он тоже все это заметил. Нам тотчас приш-
лось заверить обеих,  что мы вовсе не проезжались на их счет. Отчего это
женщины всегда предполагают,  что двое мужчин,  если сидят одни,  обяза-
тельно проезжаются на их счет?
    - Оттого, что они почти всегда так делают, - сказала Ирена.
    - Оттого, что женщины много мнят о себе, - сказал доктор Рюдигер.
    - Оттого,  что женщины по природе своей страдают комплексом неполно-
ценности, - решила Беата.
    Я слушал их, но своего мнения не имел, я жил в не очень четкой сфере
ничейной земли и ничего,  кроме едва заметной ностальгии по женской  не-
последовательности,  не  испытывал.  Крена,  видевшая  во мне совиновную
жертву бессовестного сманивания в чужой лагерь,  поспешила  предостеречь
меня против возможных попыток подкупа; попытки эти будут предприниматься
ради того,  чтобы выманить у меня секреты,  которых без меня никогда  не
узнать мужчине.
    Я усомнился,  но  доктор Рюдигер предложил в качестве доказательства
историю из классической древности.
    Некий грек по имени Тиресий  увидел  однажды,  как  спариваются  две
змеи,  и ранил одну из них.  В наказание он был обращен в женщину, и ему
пришлось спать с мужчинами. Бог Аполлон пожалел Тиресия и подсказал, как
он снова может стать мужчиной: ему надобно еще раз подсмотреть тех самых
змей и ранить другую. Тиресий так и поступил и вновь обрел свой истинный
пол.  В это же время великие боги Зевс и Гера поспорили о том, кто полу-
чает большее наслаждение от объятий - мужчина или женщина.  Компетентным
судьей призван был Тиресий.  Он утверждал, что мужчина получает лишь де-
сятую долю наслаждения, а женщина испытывает наслаждение в полной мере.
    Гера, разгневавшись на Тиресия за то,  что он выдал строго  хранимую
тайну,  ослепила несчастного. Желая утешить слепого, великий Зевс награ-
дил его даром ясновидца.
    Короткое молчание за нашим столом позволило предположить, что каждый
воздержался выдать свою первую мысль (моя была достаточно странной:  кто
ослепит меня? Вторая мысль вырвалась у всех как восклицание, смысл кото-
рого,  однако, следовало понимать поразному, поскольку вообще-то история
доктора Рюдигера была далеко не однозначной.  Ирена считала,  что и  мне
следует напомнить о наказания,  грозящих за выдачу женских тайн, а Беата
тихо спросила:
    Но как же, Тиресий ведь солгал... Беседа мужчин никогда не похожа на
разговор в смешанной компании.
    Мой энтузиазм испарился. Вместо него примерно на уровне груди я ощу-
тил пустоту.  Ничего удивительного.  Но лишало меня уверенности вовсе не
отсутствие такого женского органа,  как грудь,  а отсутствие оценивающих
мужских взглядов, которые подтверждают, что ты "существуешь".
    Свою историю,  вы, конечно, понимаете, я рассказываю выборочно и все
время  опасаюсь,  что наскучу вам.  Мне никак не удавалось почувствовать
себя шпионом, орудующим в тылу врага, нахлобучив лучшую из возможных ша-
пок-невидимок.  Зато  я  познал  все трудности применения производных от
личного местоимения ля.  Кто же не знает, что нас создают надежды, кото-
рые возлагают на пас окружающие.  Но чего стоило все мое знание по срав-
нению с первым взглядом женщины, брошенным на меня! НПО сравнению с мои-
ми прогулками по городу,  который меня не узнавал и стал мне чужим? Муж-
чины и женщины живут на разных планетах,  профессор. Я высказала вам это
- помните?  - а вы, упрекнув меня в субъективизме, ждали, что я отступлю
и поклянусь подчинить, как обычно, свои чувственные впечатления и ощуще-
ния вашему анализу.  И тут я впервые разочаровала вас.  Старые уловки не
могли тягаться с моим новым жизненным опытом.  Мне, однако, хотелось уз-
нать,  что получится,  если я останусь при своем мнении.  Если тотчас не
почувствую себя виновной,  виновной в непоправимом недостатке характера,
из-за которого мы, женщины, как ни жаль мужчинам, не способны видеть мир
таким, какой он есть в действительности. Вы, мужчины, прочно держите его
в своей сети из цифр,  кривых и оценок, не правда ли? Словно грешника, с
которым и связываться не стоит.  От  которого  отмежевываются.  Наиболее
утонченный  метод  для этогобесконечное перечисление фактов,  выдаваемых
нами за научные отчеты.
    Если вы все это так понимаете,  профессор,  то вы правы, шутливо ут-
верждая,  что наша-наука-хоть и дама,  но обладает мужским мозгом.  Годы
жизни ушли у меня на то,  чтобы приобщиться к  образу  мышления,  высшие
добродетели  которого-невмешательство  и невозмутимость.  Ныне я пытаюсь
вновь получить доступ во все заброшенные было уголки  моего  внутреннего
мира. Вас удивит, но помочь мне в этом может язык, ибо его происхождение
связано с той поразительной сутью человека,  для которого слова судить и
любить сливались в одно слово "полагать".  Вы постоянно выговаривали мне
за сожаление о безвозвратно утраченном.  А меня все равно волнуют судьбы
некоторых  слов,  и все равно больше всего на свете я мучаюсь от желания
увидеть вновь в братском единстве слова "ум" и  "разум",  ведь  некогда,
пребывая в сумбурно-созидательном лоне языка,  они,  пока мы их навек не
разлучили, означали одно и то же...
    Никогда бы я,  Иначек,  не посмел называть предметы теми же словами,
какими называл их, будучи женщиной, если бы мне пришли на ум другие сло-
ва.  Правда,  я помнил, что значил для нее "город": бездна вновь и вновь
ведущих к разочарованию, вновь и вновь зарождающихся надежд. Для него же
- иначе говоря,  для меня, Иначека, - город значил скопление неисчерпае-
мых возможностей.  Он - иначе говоря,  я, Иначек, - был опьянен городом,
тот внушал ему,  что он обязан здесь все и вся завоевать,  а женщина  во
мне еще не разучилась умело напоминать о себе или в зависимости от ситу-
ации отходить в тень.
    Эпизод из моей автопрактики вас не убедит,  но,  быть может, позаба-
вит.  О том, что женщины плохо ориентируются и потому, даже имея хорошие
навыки вождения, никудышные водители, сказал мне в первый же час занятий
мой инструктор,  желая подготовить к противоречивым реакциям водителей и
пешеходов - как женщин, так и мужчин на женщину за рулем. Это сбило меня
с толку в вопросах,  в которых прежде, как мне казалось, я хорошо разби-
ралась, и я уже начала смиряться с мыслью, что водить машину дело нелег-
кое.  Пока  меня  в начале второй недели моего мужского существования на
середине оживленной Александерплац не подвел мотор.  Тут мне не  остава-
лось ничего другого,  как застопорить движение и покорно ждать свистков,
презрительного пожатия плеч регулировщика,  бешеного воя сирен  за  моей
спиной и язвительных выкриков проезжающих водителей. И потому, когда по-
лицейский свистком и жестом закрыл движение в моем  ряду,  спустился  из
своей будки и поинтересовался, в чем загвоздка, уважительно называя меня
при этом "хозяин",  когда два-три водителя других машин без лишних  слов
оттащили  мою злополучную машину с перекрестка и никто не выказал ни ма-
лейшей охоты удовлетворить мою жгучую потребность в  поучениях,  голово-
мойке и штрафе,  я решил,  что грежу. Поверите ли, с тех пор я без труда
ориентируюсь на улицах!
    Но вернемся к моей планете. В какой части протокола должен был я от-
метить ощущение,  ничем, правда, не доказуемое, что мне, теперь мужчине,
стало куда легче переносить тяготы земной жизни?  В той,  где  записано,
как  однажды вечером на пустынной улице в двух шагах от меня упала в об-
морок юная студентка?  Чувствуя почему-то  укоры  совести,  я  помог  ей
встать,  подвел к скамье и предложил - ведь это же само собой разумеется
- отдохнуть в моей квартире,  расположенной неподалеку.  В ответ, возму-
щенно оглядев меня с ног до головы, девица назвала меня "наивным". Позже
я заглянул в словарь.  "Наивный" значило когда-то "природный, естествен-
ный".  Мог  ли  я распространяться перед девушкой о природном дружелюбии
или о естественной готовности оказать помощь ближнему без того, чтобы не
усугубить ее ожесточение против нас,  мужчин? Я имел несчастье сослаться
на ее "положение";  ее беременность каждая женщина заметила бы с первого
взгляда.  Но я не был женщиной, и потому она, выказав мне лишь свое глу-
бокое презрение (Что еще за положение!),  просто-напросто  отшила.  Меня
как громом поразило,  и я впервые в жизни обиделся за мой пол. Что же вы
с нами сотворили,  спрашивал я себя, если мы из мести запрещаем вам быть
с нами дружелюбными? Незавидной казалась мне ваша участь: с головой пог-
руженные в бесчисленное множество различных видов полезной деятельности,
вы бездеятельно наблюдаете, как слова "мужество" и "мужчина", происходя-
щие от одного корня, невозвратно отдаляются друг от друга.
    Невозвратно - это сказала Крена;  я не столь категоричен. Она пришла
ко  мне на семнадцатый этаж,  чтобы слить свою меланхолию с моей.  Рюмка
вина,  музыка,  а то и телевизор, бывало, помогали нам в этом. Телевизор
продемонстрировал нам жизненные проблемы перегруженной заботами учитель-
ницы,  матери троих детей,  флегматичный муж которой  был  конструктором
предметов домашнего обихода. Автор фильма, к сожалению женщина, приложи-
ла все силы,  пытаясь потребным ассортиментом кухонных и  бытовых  машин
наладить и выполнение плана на заводе мужа,  и семейную жизнь учительни-
цы.  Крена невольно задалась вопросом: нельзя ли объяснить ее личное не-
везение в жизни тем обстоятельством, что конструкторы предметов домашне-
го обихода - большая редкость?  Последний раз она  прогнала  долговязого
курчавого  парня,  которого  в  течение двух месяцев находила не слишком
противным, за его неспособность быть взрослым. Крену выводят из себя все
матери,  имеющие сыновей; она собирается даже писать руководство по вос-
питанию,  первая фраза которого будет звучать так:  Дорогие матери,  ваш
ребенок хоть и мальчик,  но в конце-то концов тоже человек. Воспитывайте
его так, чтобы позволить своей дочери выйти за него замуж.
    Не стану расписывать подробно,  как мы вместе придумали еще  две-три
фразы,  которые и записали на клочке бумаги, как, вовсю разойдясь, пере-
бивали друг друга и смеялись друг над другом, как Крена забавлялась, на-
зывая меня без конца моим мужским именем (послушай,  Иначек!), и как она
потом сожгла наши записки в пепельнице,  потому что нет  ничего  смешнее
женщин,  пишущих  ученые трактаты,  - всего этого я расписывать не буду.
Упомяну только, что я сказал: женщин? А ведь вижу здесь мужчину и женщи-
ну!  И что при этом мне удалось придать вопросу именно ту интонацию, ко-
торую женщина в этот час вправе ждать от мужчины.  И что  она  перестала
болтать,  сказала всего два-три слова, жаль, мол, что мы знакомы с преж-
них времен.  И что я прикоснулся к ее волосам, они мне всегда нравились:
такие гладкие, темные. И что она еще раз сказала: послушай, Иначек.
    - Послушай,  Иначек, сдается мне, что у нас ни черта не выйдет. Хотя
очень может быть,  в этом  чертовом  препарате  твоего  профессора  есть
что-то хорошее...  Для других, - продолжала она. - И на тот случ